Коллекционер - Фаулз Джон Роберт

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63

М. Он, видно, был очень хороший.

К. Люди, которые интересуются природой, всегда хорошие. Возьмите нашу секцию жесткокрылых. Это энтомологическая секция Общества естественной истории в нашем городе. Они относятся к человеку так, как он того заслуживает. Не смотрят на вас сверху вниз. Ничего такого и в помине нет.

М. И среди них – не все хорошие. (Но до него не дошло!) К. Вы имеете в виду снобов. Но большинство – хорошие. Поприличнее тех, с которыми приходится... то есть приходилось... обычно иметь дело. Я, конечно, про себя говорю.

М. А ваши друзья не смеялись над вами? Не считали, что это детское занятие?

К. У меня не было друзей. Просто сослуживцы. (Потом он признал, что над ним глупо подшучивали.) М. Что же это были за шутки?

К. Просто – глупые шутки.

Я не стала продолжать. Хотя иногда испытываю непреодолимое желание докопаться до самой глубины, извлечь на свет Божий то, о чем он не желает говорить. Но это дурно. Можно подумать, что меня заботит он и его жалкая, промозглая, никчемушная жизнь.

Описания. Какая пропасть между мыслью и словом. Например, как Калибан сидит – очень напряженно и слегка пригнувшись. Почему так? От смущения? Или он всегда готов к прыжку, если я вдруг брошусь бежать? Я могу это нарисовать. Могу нарисовать его лицо, выражение глаз, рта. Но слова... Их столько раз использовали для описания других людей, других предметов, что они словно стерлись от употребления. Я пишу: «Он улыбнулся». Что это означает? Словно детсадовский плакатик: репка с улыбкой-полумесяцем посередине. А вот если бы я нарисовала эту улыбку...

Слова так невыразительны, неточны, так ужасно примитивны в сравнении с рисунком, живописью, скульптурой. «Я сидела на кровати, а он – у двери, и мы беседовали, и я пыталась уговорить его использовать деньги для самообразования, и он сказал, что согласен, но я не была убеждена, что это действительно так». Словно жалкая пачкотня на чистом листе.

Словно пытаешься рисовать тупым карандашом.

Все это – мои собственные соображения.

Мне нужен Ч.В. Он назвал бы мне десяток книг, в которых все это сказано гораздо лучше.

Ненавижу невежество! Невежество Калибана, собственное невежество, невежество всего мира! О, я могла бы учиться без конца. До слез хочется – учиться, учиться, учиться, учиться.

Кляп во рту и связанные руки.

Уложу дневник спать, он живет у меня под матрасом. И стану молиться Богу, пусть даст мне возможность учиться.

22 октября Сегодня – две недели. Отмечаю дни на раме ширмы, словно Робинзон Крузо.

Подавлена. Не сплю. Я должна, должна, должна бежать.

Стала очень бледной. Все время чувствую себя больной и слабой.

Эта ужасная тишина.

Он совершенно лишен чувства сострадания. Безжалостен. Непонятен. Чего он хочет? Что должно произойти?

Ведь он видит, что я заболеваю.

Сегодня вечером сказала ему, что мне необходим дневной свет. Сказала, посмотрите на меня! Видите, какая я бледная?

– Завтра, завтра. – Он никогда не отказывает сразу.

Сегодня я подумала, что он может продержать меня здесь всю жизнь. Это будет не очень долго, я скоро умру. Абсурд, дьявольщина какая-то, но бежать отсюда невозможно. Я опять пыталась обнаружить плохо пригнанные плиты. Я могла бы сделать подкоп рядом с дверью или прорыть туннель прямо наружу. Но тогда он должен быть длиною метров пять. Столько земли! Оказаться под землей, как в ловушке! Не могу. Лучше умереть. Так что нужно сделать подкоп рядом с дверью. Но для этого мне нужно время. Я должна быть уверена, что он не появится по крайней мере часов шесть. Три часа – на туннель, два – чтобы выломать наружную дверь. Я чувствую, это мой единственный шанс, я не должна его потерять, не должна спешить, чтобы не провалить все дело из-за плохой подготовки.

Не могу спать.

Надо что-то делать.

Напишу о том, как в первый раз встретилась с Ч.В.

Это было как-то в субботу утром, в магазине. Кэролайн сказала: «О, это Миранда. Моя племянница». И отвратительнейшим образом продолжала рассказывать ему обо мне, я прямо не знала, куда глаза девать, хоть давно уже хотела с ним познакомиться. Кэролайн много рассказывала мне о нем.

Мне сразу понравилось, как он ведет себя с Кэролайн, холодновато, не скрывая, что ему скучно. Не стараясь подстроиться к ней, как это обычно бывает. На обратном пути она говорила о нем не умолкая. Я видела, он ее шокировал, хоть она и не хотела в этом признаться. Два развода, и кроме того, было совершенно очевидно, что он о ней самой не очень высокого мнения. Так что с самого начала мне захотелось броситься на его защиту.

Потом встретила его в парке. Очень хотела его встретить. И очень стыдно было, что хотела.

Как он шел. Погруженный в свои мысли. Очень собранный, все движения удивительно точные. В замечательной старой куртке. Почти ничего не говорил, я поняла, ему не очень-то хотелось идти с нами (с Кэролайн), но он нагнал нас, просто шел в ту же сторону, а сзади он не сразу понял, что это мы. И может быть (все-таки я тщеславна), все началось из-за того, что произошло, когда Кэролайн снова заговорила в этом дурацком стиле «женщины весьма передовых взглядов». Он посмотрел на меня, я – на него. Я поняла, что он раздражен, а он понял, что мне стыдно. И он пошел с нами в Кенвуд, а Кэролайн продолжала разглагольствовать. До тех пор пока не произнесла, остановившись перед Рембрандтом: «Вам не кажется, что ему становится чуть-чуть скучновато писать где-то посередине работы? Понимаете, что я хочу сказать? Мне никогда не удается почувствовать то, что я должна была бы почувствовать, глядя на его полотна. Понимаете?» И она издала глупенький смешок, словно бы говоря: «Ах, послушать только, что я такое мелю!»

А я смотрела на него, и вдруг его лицо на мгновение застыло, затвердело, словно его застали врасплох. Он не предполагал, что я вижу: что-то чуть-чуть изменилось в складке рта. Он бросил на нее быстрый взгляд. Глаза его будто бы даже смеялись. Но тон был совершенно ледяной: «Я должен идти. Прощайте».

«Прощайте» было предназначено мне. Зачеркивало меня напрочь. Или говорило: «Ты можешь мириться с этим?» Мне кажется (теперь, когда я об этом вспоминаю), он хотел дать мне урок. Следовало выбрать, за кем идти: за Кэролайн или за ним.

И он ушел, мы даже не успели ничего сказать в ответ, а Кэролайн глядела ему вслед, пожимая плечами. А потом взглянула на меня и произнесла: «Ну и ну!»

Я смотрела, как он уходил, засунув руки в карманы. Чувствовала, что покраснела до корней волос. Кэролайн была просто в ярости, не знала, как покрасивей выпутаться из этой неловкости.

– Он всегда такой. Нарочно так себя ведет.

И всю дорогу домой издевалась над его манерой писать картины:

– Второсортный Пол Нэш (до смешного несправедливо).

А я так злилась на нее и в то же время – жалела. Не могла ни слова произнести. Я не должна была жалеть ее, но не могла сказать ей, что он прав.

М. и Кэролайн обладают всеми женскими качествами, которые так противны мне в других. После этого случая очень долго, целые дни напролет, я приходила в отчаяние от мысли, сколько во мне должно быть претенциозности и притворства, унаследованного вместе с их дурной кровью. Конечно, временами я восхищаюсь Кэролайн. Ее живописью. Энтузиазмом. Добротой. И даже ее претенциозностью, которая так страшна рядом с чем-то истинным, настоящим, – ну, все равно это гораздо лучше, чем пустота. Когда она приезжала к нам, я была от нее без ума. Очень любила у нее гостить. Она встала за меня горой, когда разгорелась Великая семейная война из-за моих планов на будущее. Я любила ее. Но все это – до тех пор, пока не стала жить с ней вместе и не разглядела ее как следует. Пока не повзрослела. (Рассуждаю как Серьезная Молодая Женщина.) Потом, через неделю, я оказалась с ним вместе в лифте метро. Мы были вдвоем. Я сказала: «Привет!» – таким это веселеньким тоном. И опять покраснела. Он лишь кивнул в ответ, не хотел разговаривать. Когда мы спустились, я сказала, мне очень жаль, что тетушка сказала такое тогда в Кенвуде. (Чистейшее тщеславие: мне было невыносимо, что он может подумать, будто мы с ней из одного теста.) Он ответил:

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63