Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Наступал Новый год, и жена смертельно боялась, что он опять ускачет в Ленинград. И вот тогда-то она и начала историю с сыном.
Их сын был модный молодой поэт. Точнее, он начинал как молодой и модный поэт. Он тогда писал абстрактные стихи, и имя его было на устах, его ругали, его хвалили - но главное, о нем спорили.
Но постепенно гены брали свое, и сын начал писать стихи, столь же странные по форме, но уже совсем не странные по содержанию. Там были сибирские стройки, БАМы, пилорамы - весь набор, над которым сын потешался прежде. Теперь его свободомыслие стало выражаться несколько странно: сын постоянно женился на иностранках. Иностранки рожали ему детей, после чего отбывали обратно, к себе на родину. Но сын неутомимо продолжал жениться. И теперь иностранные дети самых разных национальностей: арабы, англичане, ирландцы и даже девочка из Зимбабве - бегали по их даче. Все это несколько напоминало Ноев ковчег. Но его сыну все было можно! Это особенно раздражало нашего героя. Его сыну было можно то, при одной только мысли о чем он сам бы умер от ужаса в каком-нибудь сороковом году.
Вот с этим сыном и его новой женой, шведкой почему-то из Сингапура, и с приехавшим из Ленинграда новым молодым руководителем союза и предложила ему жена встречать на даче Новый год.
В этом молодом руководителе и крылась западня. Жена пригласила его к ним, так сказать, ради сына. Молодого руководителя нужно было обольстить и обаять (а обольстить и обаять, естественно, должен был наш герой). Сыну теперь это было ой как нужно - сын начинал путь! Жена понимала: Н. невозможно будет отказаться от Нового года в кругу семьи. Но все же она волновалась.
К ее изумлению, Н. не стал отказываться - его глаза даже загорелись! Он захотел обаять, он был прежний!
И вот - Новый год: пьяный сын, пьяная шведка из Сингапура - здоровенная, белобрысая, страшно похожая на сосед-скую домработницу Машку, но ни слова не понимающая по-русски. В самый торжественный миг, когда часы били полночь, шведка почему-то ушла в сауну и там пропарилась все таинственные новогодние минуты. И наконец, сам молодой руководитель - в модном клетчатом пиджаке, черный, волосатый, страшный. На клетчатом фоне выступала огромная челюсть снежного человека.
Когда отзвенели куранты, шведка пришла из бани и легла на полу, без штанов, в какой-то длиннющей майке. Она мерзла на полу, пьяная и беспомощная, произнося только одно слово:
- Плехо. Ай, плехо…
Ну Манька, вылитая лахудра Манька! Сын сидел напротив снежного человека и обольщал его. Он говорил о коррупции в искусстве, о том, что им, двум талантам, надо держаться вместе. Но гость скучал. Он даже не притворялся. Тогда сын достал "Полароид", подаренный ему предыдущей женой - ирландкой, и щелкнул гостя. Снимок выскочил, но почему-то гость не получился, там была лишь черная бездна и светились голые ляжки шведки. Сын понял, что критическое направление разговора гость не одобряет. И он перешел к романтике. Он прочел стихи о пришельцах, но гость зевал. Со злости сын напился, расчувствовался и, обняв отца, сказал:
- Папа, я тебя никогда не предам!
Старик поднял на него страшные, жестокие глаза и усмехнулся:
- Во всяком случае, я не предоставлю тебе такой возможности.
И он встал, прямой, великолепный, и вдруг обнял гостя за плечи. Он легко поднял гостя со стула и повлек (поволок) в свой кабинет.
Жена с облегчением вздохнула: жажда действовать победила. С восторгом она смотрела вослед: папа шел заключать союз с этим неандертальцем. Она выиграла: всегда надо действовать до конца!
Они поднимались по лестнице. В его объятиях снежный человек как-то сразу потерялся. Он был весь опутан его длинными хищными руками - все это напоминало скульптуру "Лаокоон".
Н. усадил гостя в своем роскошном кабинете, вперился в него стеклянными беспардонными глазами. Гость растерялся и вдруг стал совсем маленький.
- Ну что?.. Небось много можешь в Ленинграде? - как-то по-воровски, грубо спросил старик.
- Кое-что могу… - сказал гость чужим голосом, сатанея от того, что безнадежно попадает в чужой тон.
- А я здесь тоже кое-чего могу, - вдруг мягко сказал Н. А потом добавил, помолчав, почти растроганно: - Короче, телефон мне можешь поставить в Ленинграде?
- О чем хочется рассказать после истории о такой великой женской любви? Конечно, о цветах, ибо цветы и женщина… - начал писклявый женский голос. - Итак, о любви к цветку…
О ЛЮБВИ К ЦВЕТКУ
У меня фигура - обалденная. Когда я от первого мужа ушла, - он был наркоман и художник, - он всю кровать промочил слезами, на матрасе спать было нельзя. Так убивался. Потом он с собой покончил.
Всю жизнь я мечтала о путешествиях, думала: познакомлюсь с интуристом и ухиляю в долгое путешествие. И действительно, во второй трети жизни все осуществилось.
Это мне цыганка жизнь на трети поделила. Так что я начну рассказывать сразу со второй, самой идиотской, трети, когда я уже вышла замуж за Генриха.
Генрих был интурист и фирмач. Я уехала с ним в Голландию, в Хуэнвенбрюкен… город у них такой, простите за выражение.
Генрих был парень, который знал, что главное в жизни - это "ход". Он все время "делал ход". И вот он сделал такой "ход": женился на мне. Сначала он ухаживал: каждое утро приносил мне дневник с очередной записью: "16 января. Видел ее. Люблю…"; "17 января. Шел дождь. Я ее люблю…".
Наш роман состоял в том, что я говорила по-русски, а он ни хрена не понимал и балдел от моего темперамента. И писал в дневник: "19 января. Перепил, рвало. Я ее люблю…"
Правда, когда я вышла за него замуж, у него оказалась жена на девятом месяце. И еще у него оказался друг Майкл. Майкл был психиатр из Штатов. Он брал сто пятьдесят марок за беседу. Во время беседы он подсказывал "ход".
Вскоре у Генриха от жизни со мной появились проблемы - он даже начал ходить в носках по городу Хуэнвенбрюкену. Правда, у них улицы аккуратные и мылом вымытые - французской шампунью. Мы за нею в очередях давимся, а они ей тротуары моют.
Вообще страна чистая. Садики перед домами, тишина, только "чик-чик" - слышно, как они стригут свои сады. Ну, естественно, наш садик я не стригла, и он здорово зарос бурьяном. Потом соседи приходили ко мне, стригли его сами - чтобы вид улицы не портил. А я еще выбирала, кому доверить стрижку.
Мой Фредди… нет, Фредди - это потом. Это уже в Мюнхене. А пока Генрих-компьюторщик, дерьмо в носках… Меня в первый же день от жизни в этом Хуэнвенбрюкене такая тоска охватила. Представляете: живу в Голландии - и каждый день в лес хиляю. А соседи, чуть солнце - бац в шезлонги, и морды кверху - загорать. Солнце у них, видите ли, редко. Справа сосед - лесник, слева - старик с супругой и котом. Всю ночь ловит этого кота: то ли бить хочет, то ли кормить.
Да, о чем я?.. И вот тут Генрих мой и взбесился и начал ходить в носках. Он, видите ли, стал банкротом.
- Я, - говорит, - с тобой банкрот в моральном, сексуальном (это уж точно, писька у него с муху) и в денежном отношении. Ты, - говорит, - слишком дорога для меня.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
