Психолог, или ошибка доктора Левина - Минаев Борис Дорианович

– Знаешь что, доктор, – в сердцах сказала Марина. – Ты ко мне больше не приезжай ночевать. Не надо мне этого добра. Нужно заниматься с Мишкой – занимайся у себя, я тебе его лучше привезу на машине, увезу на машине, как нормальная мать ребенка. Пошел ты на хуй со своими идеями. Мне тошно от них. Ничего он такого в ванной не делает. Руки, когда засыпает, держит над одеялом. Понял?

– Ну чего ты заводишься, а? – сказал Лева, встал и закурил. – Ну я не понимаю, когда ты ко мне приезжаешь, ты прямо ангел. И говоришь все так красиво, и умна не по годам. – (Вот это ты зря сделал, Левин, со страхом произнес он про себя.) – … Приедешь к тебе домой, вроде сначала тоже все нормально, как до Мишки дело доходит – начинаются разборки. Причем тут мастурбация? Разве я о ней говорю? Мне кажется, – сделал он издевательское ударение на этом мягком слове, хотя говорил совсем не мягко, – что у него проблемы не только с речью, вернее, что они связаны, эти его речевые проблемы, с чем-то еще… Я пытаюсь понять, что и как, я тебе советую какие-то вещи, причем очень редко, очень и очень редко! Кончай меня травить с Мишкой. Мишка, если хочешь знать, это не просто мой клиент. Это мой друг. Очень верный и хороший друг. И я за него волнуюсь.

– Здорово у тебя получается, – немного помолчав, сказала Марина. – Сначала, значит, все хорошо. А потом начинаются разборки. После чего же, интересно, они начинаются? После того, как тебе больше от меня ничего не надо? А? Ты, значит, за Мишку волнуешься, а я, мочалка старая, его на сериалы променять готова? Лева, ты себя слышишь? Ты слышишь, как ты со мной разговариваешь, идиот поганый?

И она немедленно разрыдалась. И не просто разрыдалась, а не подпустила к себе Леву, и бросила в него всем, чем могла бросить, и сильно ударила его по рукам, а когда он подсунул голову, и по голове тоже, и рыдала долго, забившись в ванную, и не разговаривала с ним до самого утра, выставила его в маленькую комнату, кинула подушку и одеяло, и только под утро, когда он, не в силах заснуть от стыда, все-таки приполз, позволила лечь рядом, и постепенно перебралась ближе, и засопела в ухо, и просунула руку ему между ног, тоже как бы не приходя в сознание, а утром сказала, во время завтрака:

– Не, не приезжай. Давай лучше гулять вместе с Мишкой, в кино ходить… Я еще не готова. У меня что-то там внутри… И я знаю, кстати, что – ведь ты не из-за меня приезжаешь, а из-за него. Вот как. Вот какое дело. Прости. Прости меня, доктор. С ванной ты, наверное, прав, только я не понимаю – если есть проблемы, может, еще кому-то его показать?

– Покажи, конечно, – просто сказал Лева. – Телефон дать?

– Не, не надо, – подумав, ответила она. – Все пока что хорошо. Не хочу ничего менять. Ты и так раз в месяц у нас. Не чаще. Так что… пусть будет как будет. Вместо горячей ванны будет холодный душ. Все как скажешь. Выполняем только ваши рекомендации. На полном доверии. Я серьезно. Без всякого говна. Прости меня, что я разоралась. Просто, когда ты начинаешь рассказывать, что там и как у него может быть – я психовать начинаю. Не рассказывай мне. Не надо. А все твои указания мы с Мишкой будем выполнять беспрекословно. Любые. Честное слово. Веришь?

– Верю, – сказал Лева, и тут, слава богу, приплелся на кухню Мишка.

– Так! – сказал Лева бодро. – Что за зверь идет, что за чудище страшное? Сейчас съест мать с потрохами, до того есть хочет. Да? Мишка, а ты чего мать-то будишь в шесть утра? Сны, что ли, снятся?

Мишка быстро посмотрел на Марину – мол, уже успела пожаловаться? – и слабо кивнул: мол, да, снятся, собаки поганые.

– А ты надолго, дядя Лева? – поинтересовался он.

– Я-то? – растерялся Лева. – Да нет, просто позавтракаю и поеду. У меня дела еще сегодня.

– Другие больные, – сказала Марина сухо.

– Ну да! – подтвердил Лева, наворачивая яичницу. – Совершенно другие. Вообще ничего общего.

Если бы Нина Коваленко, его первая девушка, с которой он познакомился в шестой детской психбольнице, встретила его сейчас на улице, подумал Лева, она бы его, конечно, не узнала. А вот он бы ее узнал – во-первых, по этим узким щелочкам, припухшим, странным, по тонким, наверняка и сейчас чуть выщипанным бровям, по походке – да просто он думал о ней теперь часто, из-за Марины, только из-за Марины…

Так, хватит уже – поехали дальше, сказал себе Лева.

А был уже сентябрь, любимое его время, прохладное, но солнечное, и он от Петровско-Разумовской, купив газету, поехал в длинный путь до «Кутузовской», с пересадкой в центре, с серой ветки на голубую.

Родители Кати (вместе с Катей, разумеется) жили в старом цековском доме на Кутузовском проспекте, там, где был когда-то кинотеатр «Киев», а теперь – театр Фоменко. Лева не любил ни эти дома, по старой памяти, ни вообще весь проспект за его сталинскую помпезность, хотя связано с ним было очень много – школьные годы, потом свадьба, Лиза в бледно-розовом платье, когда вся их компания пошла пешком через весь Кутузовский до их дома на улице Барклая, с гитарой и с каким-то охотничьим горном, распугивая прохожих, как идет деревенская свадьба по улице, всех приглашая в гости (никого они, конечно, не приглашали, не весь же город звать), но все равно проспект оставался ему чужим – из-за отца, наверное, здесь он ездил в последние свои годы, здесь поскользнулся, вот как раз на этой станции метро, упал сильно, и начались метастазы, сначала в ноге (думали, что-то с ногой), потом везде…

Лева вошел в подъезд, нажал код, поднялся на лифте, кивнув уже знакомой консьержке, бабушке с вечным вязанием, и вошел в квартиру.

– Добрый день! – сказал он церемонно Катиной маме. Папы, как всегда, не было дома. – Как себя чувствуете?

– Спасибо, как обычно, – ответила Елена Петровна, улыбаясь и поправляя прическу. – Ни хорошо, ни плохо, обычно. Лев Симонович, мне так неудобно перед вами, вы тратите свое время, в выходной день, давайте я вас хоть обедом покормлю…

– Спасибо, я недавно ел. Елена Петровна, я сначала с вами хочу поговорить. У вас время есть?

– Да, конечно, конечно, – она заторопилась, провожая его на кухню и нервно оглядываясь на дверь Катиной комнаты. – Катя спит плохо, видите, уже первый час, а она еще в постели, значит, ночью не спала, музыку слушала, или курила, или что…

– В Интернете сидела, наверное, – спокойно отреагировал Лева. – Ничего страшного. Молодой организм способен к аритмии, к таким легким перегрузкам. Вот если целый день проваляется в постели – тогда уже плохо.

– Да что вы, я ее сейчас разбужу! Надо ей встать, умыться… Вы же будете с ней разговаривать, как всегда?

– Не надо пока будить, – попросил Лева. Не хотел он сразу слышать эти сцены, эти разговоры бессмысленные, которые выводили его из себя всякий раз, когда он приходил. Мать была абсолютно затоптана ситуацией и ушла в глухую оборону – со своими наставлениями для пятилетних детей: помой уши, почисти зубы, надень кофточку, здесь дует. Вывести ее из этого ступора уже было совсем невозможно, из бабушкиного маразма, а ведь еще молодая женщина, чуть больше пятидесяти. – Давайте сядем и поговорим немного.

– Давайте, – вздохнула Елена Петровна и внимательно посмотрела на Леву. – У вас-то все в порядке?

– У меня-то да… А вот с Катей я прогресса пока не вижу. И хотя в больницу ее отдавать очень не хочется, но… В конце концов, я не психиатр, не врач, я психолог, я помогаю вам понять ситуацию, в которой она находится, но если вы как мать считаете, что результатов нет, что мы в той же точке, что и раньше, то я, со своей стороны…

– Что вы, Лев Симонович! – замахала руками мать Кати. – Как это нет результатов! Я совершенно по-другому жить стала, когда вы появились. Мне есть кому рассказать, с кем поделиться, я значительно лучше стала понимать Катю, девочка как-то успокоилась, прекратились эти ежедневные истерики… И на том спасибо. Будем жить, раз уж наша такая судьба.