Золотой воскресник - Москвина Марина Львовна

– В одной школе, – рассказывал мне Леонид Юзефович, – был такой музей – ну там фашистские гильзы, еще что-то. И большой самовар. Я все думал: что это за самовар? А оказывается, это самовар человека, который видел Ленина. Вот он отдал в музей свой самовар.

– У меня тоже есть такой самовар – человека, который видел Ленина, – говорю. – Это самовар моего деда Степана. Да вообще таких самоваров в России пруд пруди!

Наш приятель Володя лежал в психбольнице. И устроил там концерт – пел под гитару бардовские песни.

– Так всем понравилось, – говорит. – И пациентам и медперсоналу. Особенно с душой и с энтузиазмом исполнили песню “Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…”

В Челюскинской, в Доме творчества, Лёня две недели прожил в комнате с художником из Минска, тот ему казался каким-то загадочным, странным, немного не в себе. По окончании срока он в Москве узнал от Гриши Берштейна, что сосед совсем не говорил по-русски, а только по-белорусски.

– Ты сделай так, – советовал художнику Григорию Берштейну Лёня. – Продай компьютер, квартиру, вообще все продай, возьми и купи яхту. А что? Может, повезет тебе, не пропадешь. Напишешь картин, а через год устроишь выставку в музее каком-нибудь морском. Восходы писал бы, закаты, матросов, море! Чего тебе ждать? Пока стариком совсем не стал!..

– Слушай, как хорошо, – говорил Даур Зантария, – писать сразу три романа: от остросюжетного детектива переходишь к философско-лирическому повествованию, надоело, что добро побеждает зло, – берешь обращаешься к триллеру…

– Односельчане приходят к старику спросить совета, – рассказывает Даур. – Тот ответит не сразу. “Придите завтра”. Приходят на следующий день. Он велит накрыть стол: “Угостите людей”. Все садятся, он долго не отвечает, но потом ответит… притчей, которую ему тоже кто-нибудь подсказал. “Вот, – скажет, – так и поступите, если вы поняли”. Все: “Спасибо, спасибо за твою мудрость. Если не поймем, опять придем. Куда нам торопиться? Что нам горевать? Когда у нас есть ты…”

Даур:

– Как говорил Тамерлан: если ты увидел врага – убей его. Не увидел – найди и убей. Не нашел – создай!

Стою возле журнального ларька и с завистью разглядываю в витрине бульварные любовные романы, детективы, кровавые события из древности святой, бандитские разборки – на самом людном месте проходном… Внезапно в стопочке над кока-колой увидела свои “Дни трепета”, давным-давно прошедшие.

– Три штуки Москвиной! – я радостно воскликнула.

А продавщица – удивленно:

– Так это же три одинаковые книги!

– Вот мы это и проверим, – отвечаю, не стала вдаваться в подробности.

Гуляет во дворе наш сосед с попугаем. Его спрашивают:

– Продаете?

– Что вы! – он отвечает. – Покупать говорящего попугая – надо знать хорошо хозяина, а то купишь прохвоста и матерщинника.

Художник Звездочетов:

– Я вчера дурковал. Выпил и незнакомых женщин за жопы кусал.

“Этот человек прекрасен, как древнегреческая скульптура, – написал про Германа Виноградова Лёня к выставке Гарика в клубе «МУХА». – Под его разноцветными одеждами и гладкой белой кожей течет горячая алая кровь и бьется любящее сердце. Им можно любоваться, но лучше на него молиться”.

В романе “Оглашенные” Андрей Битов описал свою жизнь в Сухуме в доме у Даура, вывел Зантарию экстравагантным героем и надписал на книге:

“Невыдуманному Дауру от выдуманного автора”.

Даур Зантария любил ездить на попутках.

На вопрос водителя:

– А сколько вы заплатите? – бессребреник Даур отвечал:

– Вы ахнете, сколько я вам сейчас заплачу!

– Вот я считаюсь остроумным человеком, – говорил нам Валерий Медведев, автор бестселлера “Баранкин, будь человеком!”. – А я родился не таким, совсем неостроумным. Я этот юмор в себе натренировал!

У Чижикова и Успенского были рядом дачи. Однажды весной они отправились за город, и где-то по дороге Чижиков забыл папку со своими рисунками. Они позвонили в милицию, туда, сюда, к счастью, папку успели подхватить. В милиции сказали, что папка находится у некоего директора школы. Сообщили адрес.

Нашли дом директора, звонят – им открывают, а там в прихожей висит кукла – очень натуральная, с физиологическими подробностями – это кукла “повешенный партизан”.

Директор говорит:

– Раздевайтесь.

Они снимают куртки, а вешалка – фаланги, кисти рук человеческих.

“И вот мы входим, – рассказывает Чижиков, – на буфете – большой, склеенный из папье-маше макет кладбища. А он уж пепельницу несет в виде человеческого черепа. Мы с Успенским не выдержали и спрашиваем:

– А почему такая загробная тематика?

Он отвечает нам:

– А потому. Вот вы, Виктор, боитесь смерти?

– Да, – говорю.

– А вы, Эдуард?

– Да, да, – деловито ответил Успенский.

– А я нет! – гордо сказал он. – И таким образом приучаю себя к ее неизбежности.

– Ха-ха-ха, – раздался из кухни смех его жены.

Она варила варенье, как раз внесла и поставила вазочку на стол.

– Это он-то не боится? Вчера у него пятка заболела, видели бы вы, как он бросился со всех ног в поликлинику, в Обнинск! Видали мы таких смельчаков!..”

Таксист в Норильске:

– Я вам так скажу: белые ночи в Питере – фуфло по сравнению с нашими белыми ночами!..

– Ты очень развозишь, когда рассказываешь, – сказала мне Люся.

– А ты, думаешь, не развозишь?

– Я развожу инстинктивно, – объяснила Люся, – чтобы подольше удержать собеседника.

Лёва – мне:

– …Главное, постоянно повторяй вот эту ничего не значащую фразу: “Ой, мне так неудобно, что я вас все время беспокою!” Тогда этим людям, которым ты это будешь талдычить, придется ответить: “Ну что вы, что вы…” Мне мои аспиранты всегда так говорят!

Ксения Ивановна Золотова, старейший биолог, 98 лет, рассказывала, как она в ботаническом саду в Адлере растила очень редкое дерево. Внезапно оно зацвело, причем каждый цветок – один пребольшой лепесток, а в середине орех, такой крепкий – ничем его не разобьешь, только пилой можно распилить.

– Потом подул ветер, – она рассказывала, – и все эти лепестки снялись разом с дерева и улетели, как стая белых голубей.

Дерево было единственное, и Ксения Ивановна посадила в землю его орех. Ждала-ждала, через день поливала – ничего! Прошло полтора года. Однажды приходит она поливать свой орех, вдруг видит – пять ростков! Пять новых деревьев. Она целую рощу развела.

– …Сейчас там уже ничего нет, – сказала мне Ксения Ивановна. – Прошел сильный ураган и все унес.

Ксения Ивановна, приветливо:

– Я вас записываю в телефонную книгу, где одни мертвецы!

В автобусе:

– У вас глаза как у Офелии…

– А кто это?

Люся:

– Пришел Пал Иваныч в тельняшке, а на сердце у него была дыра…

В романе “Крио”, куда вошли все войны и революции XX века, было бы странно проигнорировать целый пласт лексики, которая так органично бы смотрелась на поле сражений. Ну хоть одно слово может вырваться у солдата во время боя, я спрашиваю, – без того, чтобы на обложке книги предупредили о неподобающих выражениях, которые она содержит?