Черный Баламут (трилогия) - Олди Генри Лайон

— Мне до сих пор смешно, — буркнул Рама и выразительно покосился на ученика.

«Маленького, глупого», — ясно читалось во взгляде аскета.

Гангея рассмеялся и напружинил мощное тело, разом став похожим на хищного зверя.

— Но дело не в этом, гуру. Богов много, и нас много (юноша не сказал «людей» — он до сих пор плохо понимал, куда причислить себя самого). Одни нравятся мне больше, другие — меньше… Наверное, это как любовь. И вот теперь самое главное… Ты — шиваит до мозга костей. Все знают, что сын Пламенного Джамада истово поклонялся Великому Шиве, и потрясенный твоим аскетизмом Разрушитель так расщедрился, что подарил тебе именной топор. Подобной чести не удостаивался никто из смертных. Но сейчас я признаюсь тебе, гуру…

Гангея закусил губу, размышляя, как лучше начать.

Пух, покрывавший щеки и подбородок юноши, грозил в самом скором времени стать вьющейся бородкой — украшением мужчины и погибелью женского племени.

Дюжина светляков кружились над сыном Ганги. Те зеленоватые искорки, столь похожие на волчьи глаза, которые в народе вульгарно называют «индрагопа».

Хотя у Индры соответствующая часть тела не светится даже во время грозы.

Суеверие…

— Знаешь, гуру, мне стыдно, но я боюсь Шиву. Я безмерно преклоняюсь перед Великим, меня приводит в трепет его мощь — но я не могу заставить себя любить Трехглазого! Когда я вижу его ортодоксов, капалик перехожих — с их черепами-чашами, мазями из пепла, собранного в местах сожжения трупов… меня тошнит, гуру! Видимо, кровь сказывается…

— Много ты понимаешь, — проворчал Рама и выругался, уколов палец иглой. — Кровь в нем, обормоте, сказывается… Чья кровь-то?

— Отцовская. Я никогда не видел царя Шантану, но поколения ариев Севера, вся Лунная династия властно говорит во мне: Разрушитель велик, он достоин всяческого поклонения, но это не твой Бог!

— А кто же твой?

Юноша, не глядя, махнул рукой и поймал светлячка. Разжал кулак. Ничего особенного — червяк червяком.

Однако через мгновение зеленая искорка опять порхала вокруг, и веселая радость звездочки ничем не напоминала мелкую тварь на ладони.

Гангея посмотрел на звезды в небе, представил их червями у себя на ладони и вздохнул.

— Меня гораздо больше привлекает Вишну, Опекун Мира. Созидать — почетно, разрушать — величественно, но долг кшатрия…

Он запнулся, покосился на учителя, но тот молчал.

— Долг кшатрия — защищать и поддерживать!

— Люби Опекуна.

Это было все, что ответил Рама-с-Топором.

Почему-то подобный ответ разозлил Гангею гораздо больше ожидаемой проповеди о величии Шивы. Юноша стеснялся признаться самому себе, что втайне рассчитывал на эту проповедь — и был готов согласиться после долгих уговоров.

Но теперь пути назад не было.

— Вишну — самый утонченный из Троицы! — горячо заговорил Гангея, садясь. — Он покровительствует благородным и пылким духом! Он полон нежных мыслей и всепрощения, он требует от поклонников не издевательства над плотью и оргий, а благоговейной любви и преданности! Когда Трехмирью грозит опасность — именно Вишну вселяется в одну из своих аватар и спасает мироздание! Ты ведь не станешь отрицать, гуру, что изображения и статуи Опекуна Мира — самые прекрасные?!

— Не стану.

Кожаная лента была почти готова. Рама придирчиво оглядел ее и стал возиться с пряжками креплений.

Глядя на гуру, Гангея вдруг вспомнил, как однажды, полтора года назад, решил уподобиться учителю-аскету и повторить его любимую форму медитации. Жаркой порой разжечь вокруг себя пять костров и в огненном кругу предаться размышлениям о вечном.

Хорошо хоть Рама случился неподалеку и выволок потерявшего сознание мальчишку из геенны, куда дурак ввергнул сам себя. Обидней всего было то, что Гангея тогда даже не получил взбучки. Словно несмышленыш сунул пальцы в осиное гнездо — ну что взять с глупого?! Покусали? Вперед будет наука…

— Твой выбор принадлежит только тебе, — после долгой паузы заговорил Рама, начиная тачать наперсток. — Равно как и мой. Ты хочешь поделиться, получить совет — или переубедить меня? Люби кого хочешь, но не забывай всех, и не навязывай другим своего мнения!.. Особенно силой. Иначе это все, что угодно, но не любовь. Разложить пышногрудую красотку на прибрежном песке или прямо внутри челна, сорвать цветок удовольствия — страсть, похоть, нетерпение юнца, но к любви это не имеет никакого отношения!

— Ты уже знаешь? — Гангея зарделся так, что даже светлячки отпрянули от юноши, боясь обжечься. — Ну конечно, тебе всегда все известно наперед!..

— Мне? — в свою очередь удивился Рама. — Это аллегория, дурашка! А тот вислоухий осел, кому недоступны аллегории…

И осекся.

— Ясно. С аллегориями все ясно. Перейдем к грубой прозе. Скажи, мой мальчик, когда в тебе взыграла кровь твоих замечательных предков, ариев Севера? Мне, как грубому южанину и твоему гуру, хотелось бы знать: до очистительного поста в островном ашраме или после? И если до, то опять же — когда?

— До, — стыдливо признался Гангея, с ужасом ожидая гнева учителя. — Там девушка-перевозчица… она пахла рыбой… и мы… вот.

— Пахла рыбой? Странные, однако, вкусы у потомственного кшатрия, любителя всего утонченного… Ну да ладно, о вкусах не судят, как сказал один асур, женясь на буйволице. А как ее зовут, твою рыбью красавицу? Чья она дочь? Должен же я знать, когда ко мне прибежит разгневанный папаша, о чем с ним говорить! Представляешь: махну в неведенье топориком…

— Ты прекрасно знаешь ее отца, гуру! Это Юпакша, староста рыбачьего поселка! Того, что близ слияния Ямуны и… и мамы.

Рама отложил кожу и дратву с иглой, после чего долго глядел на своего ученика.

Встал. Подбросил в костер новую порцию хвороста. И потом еще долго рассматривал притихшего Гангею.

— Ты лишил девственности Сатьявати, приемную дочь моего приятеля Юпакши?

— Да.

Все. Губы не слушались, язык отказывался повиноваться, тело наполнила вялость и безразличие. Сейчас учитель возьмет свой топор и… правильно сделает.

Мальчишка! Павлин похотливый!

— Ты знаешь, как ее прозвали в поселке? — неожиданно спросил Рама, и голос аскета еле заметно дрогнул. — После того, как выгнали?

— Какая разница?

— Если бы ты не заговорил о своей любви к Опекуну Мира — никакой. Рыбаки прозвали твою избранницу Кали. Ты знаешь, что означает это слово? Я не имею в виду имя страшной богини-убийцы, хотя по сравнению с ее тугами-душителями мы, столь презираемые тобой шиваиты, выглядим кроткими телятами! Тебе известно, что значит Кали на благородном языке?!

— Да, гуру. Кали — значит «Темная». Но какое это имеет отношение?..

— Прямое. Только шиваиты знают правду: все смертные аватары Опекуна — или те, кто предрасположен к этому, — носят одинаковые имена. Иногда это прозвища. Кришна, то есть Черный, Кали, то есть Темная, или…

Рама-с-Топором замялся.

Гангея во все глаза смотрел на учителя поверх костра. Впервые он видел Парашураму, грозу кшатриев, таким.

— Или Рама, что значит Вороной, — твердо закончил аскет.

— Но ведь и ты…

— И я. У меня нет прямых доказательств, однако это так. Да и какие могут быть доказательства, когда дело касается Троицы? Но однажды, мальчик мой, я зарубил собственную мать — и не этим самым топором, как врут глупцы! У меня тогда еще не было никакого топора…

…Когда двадцатилетний Рама вернулся к родительскому ашраму, его отец, Пламенный Джамад, был в гневе.

Жена Джамада без чувств лежала на земле, а рядом бродили двое единоутробных братьев Рамы. Ухмыляясь слюнявыми ухмылками идиотов.

— Она позавидовала! — вепрем ревел Пламенный Джамад, топорща пегую с проседью бородищу. — Ты слышишь, единственный сын мой?! Эта мерзавка позавидовала! Царь, видите ли, купался в реке с женами! Вот где, видите ли, жизнь! Она посмела сказать об этом мне, потомку Бхригу, отца мудрецов! Гнусь! Сучий плевок! Я приказал этим слюнтяям убить нечестивую на месте — но они отказались! Они посмели! Даже под угрозой проклятия, которое не заставило себя долго ждать!..