Память (Книга вторая) - Чивилихин Владимир Алексеевич

Всю эту историю я восстановил по воспоминаниям детей и племянников Карасала, архивным и эпистолярным материалам, собранным красноярским краеведом А. В. Вахмистровым, по беседам с потомками декабриста Николая Мозгалевского-правнучкой его М. М, Богдановой и праправнучкой В. В. Мемноновой, которая не раз встречалась в Минусинске после революции с ним и его братьями Виктором и Александром.

Приношу глубокую благодарность всем им, связавшим сравнительно недавние исторические имена и события, навсегда заключив их в круг моей памяти.

Слагаемые истории, прошедшие через один род… Разве это не интересно? Но дело не только в интересе именно к этому роду, тому или иному. Через ушедших людей, их дела и дни мы убеждаемся, что прошлое не ушло. Мы живем в нем, сами того не замечая, оно в нас-в нашем мировоззрении, нравственных нормах, каждодневных мыслях, чувствах, поступках, образе жизни, языке, наследственных — от деда к внуку — привычках, и уж от человека лично, а также общества, в котором он живет, зависит степень его духовного родства с предками…

История властно захватывала меня, и я постепенно начал понимать, что эта великая и единственная неизменяемая реальность выше всех наук, потому что связывает насюящее с прошедшим и будущим, ненавязчиво, мудро и всесторонне учительствует, царит над нами. О прошлом, его значении в жизни всех людей, обществ и каждого человека размышляли самые глубокие и беспокойные умы. Вспоминаю блестящие афористичные высказывания об истории многих декабристов, начиная с Александра Корниловича. И, словно подхватывая эстафету мысли, говорят о ней ярчайшие представители следующих поколений русских людей.

Александр Пушкин: «История, в том числе и древнейшая, — не давно прошедшее вчера, по важнейшее звено живой связи времени; тронь в одном месте, как отзовется вся цепь».

Виссарион Белинский: «Наш век-по преимуществу исторический век. Историческое созерцание могущественно и неотразимо проникло собою все сферы современного сознания. История сделалась теперь как бы общим основанием и единственным условием всякого живого знания».

Александр Герцен: «Ничего не может быть ошибочнее, как отбрасывать прошедшее, служившее для достижения настоящего».

История-это Все во Всем!

Знакомство с трудами и днями Григория Грумм-Гржимайло надолго погрузило меня в древнюю историю Центральной Азии и бездонную пучину русского средневековья. Замечательный русский ученый был, оказывается, не только путешественником, географом, ботаником и так далее, но и крупным историком, считавшим, что лик земли, облик и судьбы народов следует рассматривать на широком и глубоком фоне прошлого со всеми его противоречиями и светотенями.

…Давно ушедшие люди с их сграстями, помыслами и поступками, движения и подвижения народов, царства и кумиры, великие труды миллионов, моря их крови и слез, разрушающее и созидательное, пестрые факты, широкие обобщения, разноречивые выводы-в этой бездне минувшего так легко и просто потеряться, растворить себя в том, что было и больше никогда не будет, а поэтому будто бы так легко и просто обойтись без всего этого, прожить оставшееся время сегодняшним днем, найдя радость в честном заработке на кусок хлеба для своих детей. Однако память-это ничем не заменимый хлеб насущный, сегодняшний, без коего дети вырастут слабыми незнайками, неспособными достойно, мужественно встретить будущее.

9

Скромная тоненькая книжечка в обложке цвета запекшейся крови стоит у меня на заветной полке. Она не новая, с ослабшим переплетом -видать, побывала во многих руках. Тираж небольшой, как и формат — книжечка легко поместится не только в офицерском планшете, но и в кармане солдатской шинели. Увидел я ее случайно в кучке дешевого букинистического разнокнижья и купил за полтину, хотя на самом деле цены ей нет… Сборник называется «Героическая поэзия Древней Руси» и составлен в блокадном Ленинграде. Всякий раз, как беру эту книжку в руки, долго не могу оторваться. В чьих руках она побывала? Кому помогла?

Переводы «Сказания о Кожемяке», «Жития Александра Невского» и «Задоищины» сделаны Виссарионом Саяновым, давно уже ушедшим от нас замечательным ленинградским поэтом, из сибиряков, почему-то забытым нашей критикой. А «Слово о полку Игореве» переведено Владимиром Стсллсцкнм, и я однажды, захватив с собой драгоценную книжечку, навестил его, больного и слабого, живущего ныне в Москве на Солянке. Мы долго вспоминали войну, говорили об истории выпуска сборника, о работе нашей писательской комиссии по «Слову» и больше всего, конечно, о самой этой бессмертной поэме, о переводах ее Алексеем Мусиным-Пушкиным, Василием Жуковским, Аполлоном Майковым, Константином Бальмонтом, Николаем Заболоцким, Дмитрием Лихачевым, Николаем Рыленковым, Иваном Новиковым, Алексеем Юговым…

— Вы знаете, Владимир Иванович, за что я еще ценю ваш перевод?

— Да?

— За одну колдовскую строчку, которую перед войной Иван Новиков да вы в блокадном издании передали точнее других переводчиков. Вернее, даже за одну букву.

— Что имеется в виду?

— Ну, вы знаете, конечно, что слово «храбрый» употребляется в поэме одиннадцать раз.

— Нет, не считал.

— Причем в последней трети текста — после призывов загородить полю ворота и стать за землю русскую — оно совсем не встречается.

— Правда, в поэме много значат даже отсутствующие слова… Сами заметили?

— Да.

— Поздравляю! Итак, что за строчка или буква?

— «Дремлет в пОле ОльгОвО хОрОбрОе гнездО», — нажимал я на "о". — Понимаете, одиннадцать раз «храбрый.», «храбрая», «храбрые», «храброму» и так далее и одии-единственный раз в подлиннике — «хороброе»! Это же не может быть случайным!

И взахлеб заговорил я о том, что здесь — ангорский ключ к еще одной тайне «Слова» — его волшебной звукописи, оттеняющей смысл. В полногласии этом — оро, — сохраненном и в первом печатном издании, и в Екатерининской копии, — тревога, будто бы ночной набатный колокол, слышимый автору, звучит над спящим войском…

— А чуть раньше — гениальная аллитерация: «С зарания в Пяток ПотоПташа Поганые Полки Половецкие». Звукопись изумительно передает конский топот!

— Ну, этот-то пример затоптанный…

— А почему вы, Владимир Иванович, сохранили единственное в своем роде слово подлинника «хороброе» только в этой блокадной книжке? Зачем вы придали ему краткую форму в других изданиях?

— Не придавал. Это, наверно, корректора, и я даже не заметил… Восстановлю…

Мы поговорили о том, что все «Слово» — многооттеночно по смыслу, пророчески-символично в общем и множестве частностей, а на прощание Стеллецкий, отдавший изучению «Слова» всю свою жизнь, подарил мне одну рукопись, посвященную главной тайне великого произведения мировой литературы. Написана она была много лет назад, и я когда-то услышал о ее существовании от архитектора Петра Дмитриевича Барановского, страстного поклонника «Слова». Незадолго до смерти автор, оказывается, передал рукопись Стеллецкому, и я долгие годы безуспешно искал эти полтора десятка страничек, под которыми Владимир Иванович написал, что передаривает их «энтузиасту-неофиту».

Снова и снова листаю буро-красную киижечку, вышедшую в Ленинграде в самый тяжкий час его исторни. Глаз выхватывает строки:

А дальше лучше все же в подлиннике:

Отъ всехъ странъ… В любом из переводов на современный язык — «со всех сторон».

Подправлять прошлое в угоду кому или чему бы то ни было — дело не только безнадежное, но и рискованное; попытка, например, изобразить отношения русских и половцев в виде чуть ли не альянса, как это сделал один молодой современный автор, была более или менее решительно пресечена музой истории и эпоса Клио, обычно спокойно-уравновешенной, но иногда все же более или менее взволнованно берущей в руки более или менее гибкую лозинку. Отходчивая дщерь Зевса и Мнемозины пояснила при этом — за полтора века половцы предприняли почти пятьдесят больших походов на Русь, кроме бесчисленных мелких грабительских набегов, причем разорению подвергались самые богатые и густонаселенные земли, где изреживалось население, поля зарастали, а глад и мор довершали начатое, превращая обжитые земледельческие районы в Дикое поле. Половцы отрезали от Руси Черное море и Византию, захватили русское княжество Тьмутаракань, единственное, которое уже никогда не возродилось.