Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.

— Ммм? — промурлыкала Аня.

— Мне пора собираться, — сказал я, — а то у меня кошка умрет от голода.

— Ах, вот как. Ничего страшного, меня тоже еще работа ждет.

— Она уже так давно сидит в одиночестве.

— Окей. Я чаще всего работаю по ночам.

Я взглянул на написанное рядом со мной на стене ДЕРЬМО ДЕРЬМО ДЕРЬМО ДЕРЬМО ДЕРЬМО. На пятом «ДЕРЬМЕ» чернила во фломастере несколько истощилась, и потому истошный вопль превратился в суматошную жестикуляцию множества подрисованных задним числом линий, и выглядело это довольно смешно. Никогда прежде не попадались мне на глаза сколь жалкие, вызывающие сострадание знаки — наши латинские буквы. Особенно прописные. Не удивительно, что в старинных манускриптах крупные инициалы, которыми открывался абзац, часто обводились, раскрашивались и декорировались затейливыми орнаментами. Так они надолго сохраняли свою привлекательность.

— Кстати, а твой друг жил здесь?

— А почему ты спрашиваешь?

— Да просто так.

— Да, как правило, да.

Она почесала левую грудь, потом соскользнула с меня и принялась на ощупь искать в постели футболку.

Чего я не мог предвидеть, так это того, что по прошествии двух недель действительно оказалось, что истекло четырнадцать дней. За это время я побывал у Ани в общей сложности девять раз, и теперь уже никогда не смогу сказать ей правду. «Слушай, кстати, у тебя тут на стенах написаны ужасные вещи». Нет. Мы каждый день оставляли друг другу на автоответчике трогательные послания, и я дважды приносил ей подарки. «Gifts to give a blind person», [78] поиск в Гугле давал сотни результатов, человечество было исполнено сострадания и доброты.

Если это действительно было испытание, то я его, конечно, не выдержал. Но даже если нет, что представлялось мне более вероятным, я, разумеется, не мог ничего сказать, потому что тогда Аня, естественно, стала бы возмущаться, почему я не сделал этого раньше и так далее.

Аня заметила мою рассеянность и напряженность.

— Тебя что-то угнетает. — Она любила перебирать пальцами волосы у меня на затылке, словно сплетая из них какие-то узоры.

— Да все из-за кошки.

— Я бы очень и очень хотела с ней познакомиться, — сказала Аня.

— Ах, нет, то есть я хочу сказать, да. Но она и правда очень-очень старая. И квартира у меня — просто вонючая дыра.

Потом мы некоторое время говорили о кошке и о том, сколько зарабатываем. Аня была терпелива и внимательна и даже расспрашивала меня, сколько стоили мои подарки. Я испытывал благодарность за то направление, которое принял наш разговор. По крайней мере, тут было понятно, как себя вести и чего ожидать. При этом я лежал в постели на спине, уставившись на исписанную лопасть вентилятора. Я уже успел расшифровать слово, начертанное там, под потолком. Но зачем его повторять. Люди такие странные.

Особенно невыносимо сделалось мне как-то в обед, когда Аня доказала мне, что доверяет, оставив на два часа одного в квартире. Пожалуйста, можешь все посмотреть, перевернуть, обдумать, сказала она, она, наверное, это не сразу и заметит.

— О, окей, ха-ха.

— Ну, ладно, пока.

Я бросился вслед за ней к входной двери. Я уже несколько раз предлагал проводить ее к врачу, но она отказывалась, это, мол, очень мило с моей стороны, но ей надо учиться находить дорогу самостоятельно, без этого просто не обойтись. Она в этом смысле обленилась и «потеряла квалификацию».

Вот потому я и сидел один в ее квартире.

Проведя немалое время в одиночестве в чужом доме, полностью утрачиваешь всякое право сообщать о каких-то таинственных надписях на стенах. Потому что тогда тебя начнут подозревать в том, что это твоих рук дело.

Как же нам тогда сблизиться, по-настоящему? А что если кто-нибудь придет в гости? Ну, скажем, Грегор. Я заметил, что мне уже некоторое время все больше и больше этого хочется. Пусть бы они с Марио пригласили меня на какое-нибудь официальное мероприятие вроде боулинга или тенниса.

Я спасся бегством, выбравшись на нагретый солнцем балкон. Внизу на улице разъезжала на велосипедах или выходила из вегетарианского ресторана на углу всякая молодежь. Беззаботное поголовье городского скота.

С другой стороны, вдруг Аня поверит мне, если я скажу, что до сих пор ничего этого просто не замечал, ведь я ношу очки. Я вижу нечетко, не может же слепая не принять этот довод.

Так как я проспал фазу активного участия, мне осталась только мрачная сфера частных расследований. Теперь мне уже казалось, что надписи сделаны тремя однозначно различными почерками. Исходя из этой гипотезы, я стал разрабатывать теории. Может быть, первый спутник жизни (Ане был сорок один год), повинуясь какому-то загадочному импульсу, вдруг стал оставлять надписи на стенах и обстановке, потом его сменил другой, очень удивился, подобно тому, как удивился я, и запутался, не зная, какой выход избрать (заговорить ли об этом с Аней, игнорировать, перечеркнуть, сфотографировать, изучить), и в итоге растерянно стал продолжать в том же духе, а потом за дело взялся следующий ее партнер, и так далее. В некоторых случаях почерк менялся даже на протяжении одной и той же цепочки ругательств, и потому возникало удручающее впечатление, словно здесь оставил свой след не один бранящийся себе под нос человек, но и сохранился какой-то уродливый диалог, беседа двух или более единомышленников. Особенно заметно это было по надписи ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ SLUT FUCK SLUT, [79] красовавшейся на стене за дверью спальни.

В каком-то документальном фильме о пещере Шове на юге Франции, знаменитой своими наскальными рисунками, говорилось об изображении лошади, которое было начато примерно тридцать четыре тысячи лет тому назад, а завершено пять тысяч лет спустя в почти том же стиле. Об этом свидетельствовал анализ сталактитовых отложений. Пытаясь вообразить что-то подобное, с ума можно сойти.

Я обошел комнаты и сфотографировал все надписи.

Вернулась Аня — вспотевшая, но гордая, что со всем справилась сама. Она быстро вспомнила, как пользоваться тростью, некоторые вещи, мол, никогда не забываются. «И мне это только на пользу», — заключила она.

Она отправилась принимать душ, а я тем временем остался сидеть в кресле, украшенном надписью «ВЫДРА ВЫДРА ВЫДРА». За окном стемнело. Я случайно сунул руку в складку на боку кресельной подушки и что-то нащупал. Это был фломастер. «Вот оно что», — подумал я, рассмотрев его и повертев в пальцах. И только тут понял.

Я тотчас же положил этот зловещий предмет перед собой на пол. Из ванной доносилось непрерывное журчание воды. «Нет-нет», — подумал я. Это его фломастер. Или один из его фломастеров. Лучше выкинуть.

Но им я, пожалуй, мог изменить одно слово. Чтобы разрушить прежние чары новой магией. Да, почему бы что-нибудь не переписать? А то здесь ты словно заперт, как в рэперском речитативе.

Щеки у меня горели.

Неужели к Ане никто ни разу сюда не приходил? Ни хозяин квартиры, ни трубочист, ни водопроводчик? Я мысленно перебрал разные подходящие профессии. Потом поднял с пола фломастер и сунул его в карман.

Только позже, когда явившаяся из душа Аня взяла меня за запястья и привлекла к себе на кровать, где я однако, несмотря на все ее старания, оказался робким и бессильным, он, вероятно, выпал у меня из кармана.

На следующий день на работе я снова завел разговор о мальчишке, которого Грегор в начале своей работы в школе, то есть примерно в такой же ситуации, что и я сейчас, одним рывком вернул из небытия, однако Грегору было не до того. Вчера он навестил своего отца в новом доме для престарелых, и тот умолял дать ему плюшку с корицей, которая случайно оказалась у Грегора с собой.

— Разумеется, они мне сказали, что он не голодный, он, мол, каждый день питается любо-дорого посмотреть. Но он был голодный, это сразу стало ясно.