Лондон, любовь моя - Муркок Майкл Джон

Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 133

У меня было детство, которое я склонен считать идиллическим. Хотя случались, конечно, и подводные течения, и жестокие ссоры, обычно кончавшиеся взаимными слезами и извинениями. Я привык к этому. Другие дети влачили, на мой взгляд, тусклое существование, живя так гладко, будто они вовсе и не родились. Но эта напряженность отношений твердо базировалась на самом обычном человеческом существовании, в котором не было ничего патологического, и в отличие от столь многих своих современников я никогда не жаждал никакой эксцентрики, никаких экзотических ощущений. Я видел, что мое поколение или погибло или же покалечено, потеряно в чужом мире консервативных идей, имперского бреда, бессмысленных военных авантюр, в мире торгашеской философии, той самой, что превратила последнюю Французскую империю в жалкую пародию. Общество было несчастным, жестоким, эгоистичным. Англичане в высшей степени удовлетворены собой, самодовольны, как церковные прелаты, и не замечают, что их медленно поглощают зыбучие пески. Но нет сомнения в том, что когда они поймут, как низко пали, то встанут на наши плечи и пойдут по нашим головам. Томми Ми сделает это не задумываясь.

Когда я был ребенком, меня любили. Я чувствовал себя в безопасности. Я доверял многим людям, и меня редко предавали. Тем, кто время от времени меня предавал, очевидно, было свойственно ошибаться, и я продолжал доверять им. Ни один родитель не помнит всех обещаний, данных ребенку. Я оставался счастливым, уверенным в себе и независимым. Когда я проваливался на экзаменах, никто не винил меня. Я добивался успеха во всем, что меня интересовало. Моя мать, если даже сомневалась насчет моих планов, в целом во всем меня поддерживала. Когда в тринадцатилетнем возрасте я получил свой первый гонорар за статью в местной газете, она была счастлива. Соседи поздравляли меня, учителя гордились мной, хотя и продолжали предупреждать, что я должен с большим вниманием относиться к учебе. Меня наказывали за частые прогулы, за невыполнение домашних заданий, за проказы в классе. У меня было два отклонения от нормы: любовь к атональной музыке, в особенности к Чарльзу Айвзу, и к трудным книгам.

Некоторые полагают, что я рос одиноким ребенком, но на деле я сам, как правило, предпочитал свое собственное общество. У меня были друзья, которых в случае необходимости я всегда мог позвать. Самым близким из них был Бен Френч. Мы были как братья. Но иногда он уезжал к родственникам в Центральные графства, а впоследствии, будучи года на два старше меня, днем уходил на работу или на военную службу. Оказалось, что поступление в учебный авиационный корпус дало ему то, о чем он мечтал, а именно — военную службу, куда он ходил как на обычную работу, продолжая жить дома. По его примеру я тоже поступил в учебный авиационный корпус. У Бена были нежные, довольно утонченные черты лица, а его любимым чтением, как и моим, во время нашей первой встречи оказались книги Ричмал Кромптон. Мы оба увлекались химическими опытами. Больше всего возились с порохом, делая разные смеси. Смешивали все наугад и проверяли одну смесь за другой, так что часто случались незапланированные взрывы. В мальчишеские годы я часто подпаливал брови. Потолок и окна в моей комнате почернели, занавески часто загорались. Мать относилась к этому довольно снисходительно, возможно, потому, что легко могла вообразить себе худшее.

Еще мы оба увлекались игрушечными солдатиками, которых методично коллекционировали, посещая маленький магазинчик в Стритеме, рядом с Коммоном, где можно было найти большую часть наших британских наборов. Нас интересовали только британские. Мы послали за их каталогом, и он оказался размером с большую телефонную книгу, там были полки и армии разных стран, вплоть до фигурок инженерных частей. Эта книга была для нас как Библия. Мы обсуждали, на что будем копить деньги, и какая работа позволит нам купить морских пехотинцев. Эти оловянные солдатики, которых в середине пятидесятых было великое множество, к началу шестидесятых практически исчезли. Меня встревожило, когда вместо них появились пластмассовые фигурки в очень условной и однообразной форме и с очень приблизительной исторической привязкой. Теперь же я не могу позволить себе покупать солдатиков; это стало привилегией коллекционеров. Моя первая серия статей, напечатанных в журнале для мальчиков, как раз была посвящена оловянным солдатикам.

У меня были обычные интересы, нормальная жизнь. Я был обращен к миру и лишь изредка и сознательно углублялся внутрь себя. Вы просите меня писать о детстве, надеясь, что это даст вам ключ к моему нынешнему состоянию. Но мое детство ничего не дает. Ответ надо искать в генах, в наследственности. Кто знает, может, я действительно болен!

Мой другой дядя Джим, муж сестры моей матери Дейзи, заинтересовался моими оловянными солдатиками. Он был директором приготовительной частной школы под Ричмондом, а во время войны служил в Юго-Восточной Азии. У него была великолепная коллекция отравленных стрел, мумифицированных голов, резных идолов, фигурок из слоновой кости, диковинных ожерелий, которую он собрал в джунглях, где провел большую часть войны. Он катапультировался из горящего самолета в сорок втором году и приземлился среди дружественных туземцев, живущих в таких глубоких дебрях, что ни японцы, ни голландцы, ни англичане вообще не знали об их существовании. Сами туземцы, впрочем, хорошо были осведомлены о том, что происходит. В конце концов он узнал о том, что японцы ушли с этой территории, а американцы и британцы высадились на ней, и тогда его друзья отвезли его вниз по реке на каноэ. Я не был уверен в том, что он действительно хотел вернуться на Запад. Так или иначе, но через две недели он был в Лондоне вместе со своим огромным багажом. Некоторые из сувениров он раздал, но большая часть осталась в его доме, который был пристроен к школе. Иногда он пугал своими дикими масками плохих учеников. По школе ходили слухи о том, что он сам умел мумифицировать головы, а по части отравленных стрел был настоящий дока.

Дядя Джим был родом из Корка. Впоследствии он признался мне, что, поскольку жизнь с моей тетей Дейзи никогда не была для него слишком приятной, он хотел тогда остаться в джунглях со своей туземной женой, но испугался, что тетя Дейзи рано или поздно узнает, где он находится, и приедет за ним. Он предпочел сдаться, но не жить с постоянным страхом в душе. Думаю, он шутил. Такой взгляд на тетю был мне непонятен, потому что во мне она души не чаяла. Почему-то она никогда не относилась ко мне с тем презрением, которое приберегала для мужа и двоих сыновей, находившихся у нее под каблуком. Когда я жил у них, она вставала на мою сторону в спорах, готовила мне замечательную еду, поощряла меня на такие независимые поступки, которые и в страшном сне не могли присниться ее сыновьям. Мой другой дядя Джим сидел тише воды ниже травы и с виду со всем соглашался, но, конечно, игнорировал все, что мог. Чаще всего он проводил вечера в своем кабинете над картами далеких азиатских стран. Тетя Дейзи очень восхищалась при этом моим отцом, считая его человеком с сильной волей. Мне не нравилось бывать у них отчасти из-за напряженных отношений в семье, отчасти потому, что двоюродные братья казались мне слабыми и лишенными воображения. После того несчастного случая они постоянно лежат в больнице — дядя Джим ослеп, а тетя Дейзи вся в шрамах; что-то у них дома взорвалось.

У меня было с ними очень мало общего, хотя я и продолжал регулярно возвращаться в Митчем, чтобы навестить мать. Два раза в год я встречаюсь и со своим отцом, обычно в каком-нибудь трактире, по его выбору. Он выпивает кружку пива и вздыхает об острове Мэн в довоенную пору. Старые цыганские дворы исчезли, уступив место зданиям, похожим на картонные коробки — прямоугольники кирпичей. Исчезли даже некоторые части Коммона. Современные ярмарки представляют собой жалкое зрелище, и даже лаванда потеряла весь свой аромат.

После того как дядя Джим умер, тетя Айрис еще десять лет прожила в их большом уродливом доме в Хоуве. Постепенно она впала в маразм, и ее увезли в клинику. Я никогда не навещал ее. Наверно, с моей стороны было несправедливо так грубо относиться к ней: болезнь исказила ее душу не меньше, чем тело.

Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 133