Ларёк - Новик Майя

Аленка обнаружила в себе склонность к рисованию значительно позже, она сама попросила маму записать ее в художественную школу и тут же об этом пожалела. Она рисовала тоненьких воздушных женщин, пеньюары, вуали, балы, а перед ней ставили ненавистные шары и пирамиды.

На идею прогуливания и меня, и Аленку навела повесть «Витя Малеев в школе и дома», и как-то мы с ней столкнулись за два квартала от художественной школы. Несмотря на то, что занятия шли уже полным ходом, и я, и она направлялись совсем в другую сторону. Мы сошлись на перекрестке и с симпатией посмотрели друг на друга. После этого прогуливать мы стали вместе, что было, конечно, намного веселее. Примерно через год нас обеих исключили из художественной школы по одной и той же причине: «отсутствие способностей». Это не произвело на нас ровно никакого впечатления.

Если Аленка была аутсайдером с самого начала, как вруша и как двоечница, то я умудрилась оказаться омегой в своем классе, потому что… влюбилась. Влюбилась ужасно, до слез, до дрожи в коленках в рыженького, веснушчатого новичка, Вадика, который смотрел на меня с недоумением. Наверное, любая другая девочка инстинктивно стала бы делать что-нибудь правильное, что не вызвало бы такого «общественного» порицания. Я же если и старалась с ним заигрывать, то получалось это настолько по-детски, что у меня самой опускались руки. Я боялась его до потери пульса. В самый нужный момент, когда всего-то нужно было сказать «извини» или «можно пройти?» у меня перехватывало горло, и с губ слетал лишь какой-то невнятный хрип. Неудивительно, что Вадик считал меня идиоткой. Я могла смотреть на него часами, ждать на остановке только для того, чтобы увидеть, как он сядет в трамвай. Если он пытался подойти, я убегала. По-видимому, класс один раз и навсегда решил, что у меня не все дома, и я оказалась за одной партой с Аленкой.

Мы обе были страшненькие, неухоженные. Ее мама предпочитала устраивать свою личную жизнь, моя была занята работой, а мой отец понятия не имел, что воспитание девочек чем-то отличается от воспитания мальчиков. Поэтому ее одевали в то, что было под рукой, а меня — в то, что выбирал отец.

— Сапоги нужно выбирать так, чтобы можно было пододеть пару носков… — учил он меня, — и чтобы ноге было свободно.

И я ходила в каких-то страшненьких уродцах чуть ли не сорокового размера, хотя нога у меня была тридцать седьмого.

— Одежда должна быть прежде всего удобной, — поучал он меня, и я всю свою жизнь так и не смогла вылезти из брюк.

И хотя Аленка была как-то по-особому тупа во всем, что касалось учебы, в жизни она, была все же похитрее и поизворотливее меня. Я шла напролом, она предпочитала договариваться. Я вызывала конфликты, она сидела в сторонке тихой мышкой. Как-то помню, я зашла в класс и увидела, что Аленку «пичкают» двое: тонконогий уродец Женя и косноязычный блондин Андрей, лицо которого сильно напоминало морду овцы-альбиноса. Она съежилась, уворачиваясь от пинков, щипков и оплеух. Я такого вынести не могла и кинулась в бой. Увидев, что подоспело подкрепление, отщепенцы ретировались, Аленка подняла на меня свои зареванные глаза, и тут произошло то, чего я умирать буду, не забуду. Обида и боль в ее карих глазах вдруг моментально преобразились в презрение. Преображение было настолько мгновенным, что я только рот открыла, потому что презрение это было адресовано отнюдь не обидчикам, а мне.

— Подссывала… — почти не разжимая губ, процедила она, гордо закинула тощие косы за спину и удалилась к своему месту.

Я в этот день так и не пришла в себя. Мало того, что меня оскорбила лучшая подруга, она оскорбила меня вместо благодарности! Этого я понять тогда не могла. Позже мы, помирились.

После школы Аленка вдруг расцвела: остригла волосы, прокрасилась в черный цвет, который выгодно оттенял ее бледную тонкую кожу, и вдруг оказалось, что она красавица с тоненькой талией и высокой грудью. Она очень быстро выскочила замуж за Сергея — простого деревенского тугодума, спокойного и исключительно уравновешенного. Сперва мне казалось, что тут-то она и найдет свое счастье, но все пошло не так. Если бы у них были дети, все, может, и было бы по-другому, но детей у них не было, и через год Аленка пустилась во все тяжкие, то есть завела себе любовника, да не одного. Дальше — больше. Она переспала со всеми друзьями Сергея, со всеми мужиками, которые бывали у них дома. До сих пор подозреваю, что Сергей скорее всего знал или подозревал о похождениях своей любвеобильной женушки, однако махнул на это рукой, мол, себе дороже будет, разбираться с ней и… запил. Ирония судьбы была в том, что пил в основном с теми, кто и отрастил ему длинные ветвистые рога. На все мои увещевания Аленка лишь презрительно щурила тщательно подкрашенные глаза

— Да ты никак завидуешь, подружка?

Объяснять ей, что глупо завидовать женщине, чей моральный облик заслуживает лишь одного эпитета — шлюха, было невозможно. Она была уверена, что поступает правильно.

— Все очень просто, Линюня, — объясняла она мне, — когда рядом со мной нормальный сильный мужик, я хочу его и не отказываю себе в удовольствии. Вот и все.

Она знала, что я ненавижу, когда она так меня называет, она специально дразнила меня.

Она обожала фильмы ужасов про демонов, дьявола и прочую нечисть. Самое большое впечатление на нее произвел «Экзорсист», который она смотрела как-то у меня дома. К моему удивлению, после фильма она наотрез отказалась спать в другой комнате. Честное слово, я никогда не могла бы подумать, что этот фильм может произвести такое впечатление на человека, воспитанного в атеистических традициях. Ее просто трясло.

Я замечала, что она странным образом реагировала на раздавленных кошек, собак и голубей: любой нормальный человек старался отойти подальше и, если на труп все же приходилось смотреть, то все пытались хотя бы не задерживать на нем взгляд. Она же всегда останавливалась и тщательно осматривала останки. Ей было интересно, что это растянулось по асфальту? Кишочки? А это что? Вытекший глаз? Она очень удивила меня, когда мы, возвращаясь как-то из школы, увидели, что у соседнего дома похороны — она просто бросила меня и присоединилась к процессии, ей интересно было посмотреть на покойника. Было ей тогда лет тринадцать, не больше.

В завершение ее характеристики можно сказать, что идеалом ее мужчины был грубый, наглый мачо. Сергей к этому идеалу не подходил совершенно, потому что относился к ней с уважением, и поэтому их брак был просто обречен. Она с презрением относилась и к Ильяу, для нее он был слишком худой и нервный. Это, впрочем, не мешало ей строить ему глазки, на что он, как вполне нормальный парень, реагировал однозначно — она меня хочет!

Моей второй подругой была Леночка Вздорова.

— Кристальная девочка, — так сказал намного позже один знакомый психиатр и, заметив мой непонимающий взгляд, добавил, — ничего в ней не отражается, абсолютно ничего. Я же говорю — кристальная. Ярчайший истероид, такие редко встречаются. У меня был к ней чисто профессиональный интерес.

Он был прав — Леночка была истероидом. Мы познакомились с ней в театральной студии, куда она пришла реализовывать свои многочисленные таланты. У нее в жизни все было не просто так. Стоило какому-нибудь кавказцу посмотреть на нее на улице, как этот ничем не примечательный случай превращался у нее в голове в целый фейерверк событий, и она, захлебываясь от восторга, рассказывала мне, как с ума сойти какой красивый грузин решил с ней познакомиться в Иркутске. Все события почему-то происходили очень далеко, и проверить их реальность было невозможно. Потом он водил ее в ресторан, подарил шикарный букет цветов, довез до Ангарска на крутой иномарке. Она доехала до дома Ломакина, своего жениха, дала кавказцу ломакинский телефон и сделала кавказцу «ручкой». Цветы пришлось выбросить. Такие «романтические» истории происходили с ней чуть ли не каждый день. Можно было подумать, что она красавица, но это было не так. Приятное лицо с узеньким подбородком портили глаза — они были неприятного цвета зеленой пивной бутылки, в которую налито что-то несвежее. Выражение в них полностью отсутствовало, они были какие-то пугающе неподвижные и блестящие. Единственное, что было в ней по-настоящему красиво — это волосы. Густой роскошный водопад темных, толстых волос заканчивался «у попочки». Ее волосы действовали на мужчин магически — стоило ей их распустить, и они тянулись в эти пленительные сети, словно стая плотвы. В остальное время у нее была зализанная, ровная головка — скромница, да и только. Ее страстью были наряды. На ее миниатюрную фигурку можно было найти все, что угодно. Купив какую-нибудь необыкновенную кофточку, она тут же кидалась по магазинам в поисках подходящей к кофточке юбочки, потом бежала подбирать туфельки, белье, заколочки для волос, сумочку… По-моему, она вышла замуж за Ломакина только затем, чтобы иметь неограниченную возможность «доить» его. Нормальный работяга, окончивший ПТУ, Олег Ломакин любил ее до потери памяти и отдавал ей все, что зарабатывал. Он готовил (Леночка делала вид аристократки и заявляла что она «не ест суп, хлеб, макароны, колбасу и мясо», по-моему, питалась она одними «сникерсами» и мороженым), стирал (Леночка презирала это недостойное ее занятие), выгуливал двух собак (тигрового дога и смесь пуделя со спаниелем Джесси) и мыл полы в их однокомнатной квартире. Она же училась в мединституте на вечернем отделении в Иркутске и мечтала… стать психиатром. Ломакин был стопроцентным мужиком, в этом я убедилась однажды, когда мы вчетвером зимой поехали на турбазу. Нас поселили в небольшом двухэтажном корпусе. На нашем этаже было спокойно, а на втором этаже вовсю веселилась какая-то компания, состоящая из бритоголовых мальчиков. Я не помню уже, что послужило причиной конфликта, то ли кто-то из парней сказал что-то обидное Лене, то ли Илья с пьяных глаз послал кого-то в «пеший маршрут с эротическим уклоном», но дело приняло такой оборот, что Илье могли «настучать по голове». Тут на помощь пришел Ломакин.