Город падающих ангелов - Берендт Джон

– Gardino privato [34], – резко ответила женщина, захлопнула калитку и пошла прочь вдоль канала.

Мысли о «Письмах Асперна» пришли мне в голову приблизительно через месяц после пожара в «Ла Фениче», когда я прочитал в «Иль Газеттино», что на сто первом году жизни умерла Ольга Радж. Так же, как вымышленная Джулиана Бордеро, Ольга Радж была американкой, дожившей в Венеции до преклонного возраста, и бывшей любовницей давно умершего американского поэта, в данном случае Эзры Паунда. Подобно Клер Клермонт и Байрону, они с Паундом стали родителями незаконнорожденной дочери. Однако на этом, кажется, все сходство и заканчивалось.

Удивительные отношения между Ольгой Радж и Эзрой Паундом продолжались пятьдесят лет, несмотря на бесчисленные препятствия: его брак с другой женщиной, перипетии Второй мировой войны, осуждение Паунда за государственную измену и его тринадцатилетнее принудительное психиатрическое лечение после того, как его признали недееспособным и не подлежащим уголовному преследованию. Связь между Ольгой Радж и Эзрой Паундом не была, в отличие от связи Клермонт и Байрона, мимолетной интрижкой.

В отличие от Клер Клермонт и Джулианы Бордеро, у Ольги Радж была своя насыщенная жизнь. К тому времени, когда познакомилась с Паундом, Ольга была известной концертирующей скрипачкой. Позднее, занимаясь исследованием музыки Антонио Вивальди, она нашла 309 его концертов, не исполнявшихся несколько столетий – если они вообще когда-нибудь исполнялись. Под влиянием и с помощью Паунда она организовала проведение фестивалей Вивальди, сыграв решающую роль в возрождении интереса к этому композитору.

После смерти Паунда в 1972 году Ольга продолжала жить в их крошечном домике неподалеку от церкви Салюте. Она жила одна (у нее не было племянницы – старой девы), но ее никак нельзя было назвать затворницей. Она любила общество, и, по всем меркам, была очаровательной, яркой, умной, энергичной и разговорчивой женщиной.

Любопытно было посмотреть на дом, где жили Эзра Паунд и Ольга Радж, и я отправился к Рио-Форначе, стоячему каналу в тихом районе Дорсодуро. Там, пройдя несколько шагов, в тенистом тупике я нашел дом номер 252 по Калле-Кверини, узкий трехэтажный особнячок. Над дверью была закреплена мраморная табличка с надписью: «Неизменно любивший Венецию титан поэзии Эзра Паунд жил в этом доме полстолетия».

Матовые стекла не позволяли заглянуть внутрь, но из соседнего дома явственно доносились шорохи, а в окнах я видел силуэты людей. Это был тот самый дом, который, как я сразу вспомнил, Роуз Лоритцен унаследовала от своей матери. Она говорила мне, что отдала его англиканской церкви под дом священника. Я постучал в дверь. Передо мной появился седовласый мужчина с открытым приветливым лицом, говоривший с акцентом американского южанина. Это был преподобный мистер Джеймс Харкинс, священник англиканской церкви Святого Георгия.

– Ничего страшного! – сказал он, когда я, представившись, извинился за неожиданный визит. – Я бы даже сказал, что вы пришли вовремя! Мы с женой как раз собираемся пить коктейль – не так ли, Дора? Не хотите к нам присоединиться?

Из крошечной, размером с большой шкаф, кухни вышла, улыбаясь и снимая передник, маленькая темноволосая женщина.

Преподобный Харкинс щедро плеснул «Бифитер» в мерную чашку.

– Вы же любите сухой мартини, не правда ли? – Он повернулся ко мне, приподняв брови в ожидании утвердительного ответа. – Между прочим, можете называть меня Джимом.

Мы уселись в кресла в уютно обставленной гостиной. Вежливость требовала, чтобы я повременил с вопросами об Эзре Паунде и Ольге Радж, и я спросил о церкви Святого Георгия.

– О, мы живем очень скромно, – ответил он, – очень скромно. – Он пригубил мартини и умолк, наслаждаясь вкусом. – Здесь англиканское священство – удел пенсионеров. Жалованья у нас нет. В этом доме, правда, мы живем бесплатно; нам оплачивают коммунальные услуги и медицинскую страховку.

– Когда у вас проходят службы? – поинтересовался я.

– По воскресеньям. Утром, в десять тридцать, святое причастие – в одиннадцать тридцать.

– Вечерних служб не бывает?

– М-м-м… нерегулярно. – Преподобный Джим задумчиво поболтал напиток, несомненно, вспомнив, как в один решительный момент в далеком прошлом он столкнулся с необходимостью выбирать между вечерней молитвой и коктейлем и предпочел коктейль.

– Много людей посещает службы? – спросил я.

– По воскресеньям в церкви собирается от двадцати пяти до пятидесяти человек, – ответил он, – по большей части приезжих. Но если вы спрашиваете о постоянных прихожанах… – Он на мгновение задумался. – О, должен признать, их не больше шести, включая Дору. – Он добродушно улыбнулся. – Из этих шести к тому же не все ходят в церковь регулярно.

– Значит, у вас очень тесный и маленький приход? – сделал я выдающееся наблюдение.

– Да, но это очень хорошее место для служения. Мы имеем более высокий статус и престиж, нежели заслуживаем. Нас всегда приглашают на культурные события и мероприятия Красного Креста. Обычно я надеваю церковное облачение, когда выхожу из дома, даже, если не иду на службу, чтобы люди видели: я здесь – со знаменем и в форме. На самом деле в этом и заключается моя цель. Быть здесь, если я кому-то потребуюсь. Мне нравится думать о церкви Святого Георгия как о храме шаговой доступности.

Рядом зазвонил церковный колокол, и ему тотчас ответил еще один колокол в отдалении.

Преподобный Харкинс прислушался.

– Салюте и Джезуати.

– О нет, Джим, – возразила Дора. – Мы вряд ли услышим отсюда Джезуати. Должно быть, это Реденторе.

– Верно, верно, – согласился Джим.

– Позвольте спросить у вас кое-что, – сказал я. – Насколько близко вы были знакомы с вашими бывшими соседями, Эзрой Паундом и Ольгой Радж?

Дора оживилась.

– Ну, Паунд умер за несколько лет до того, как мы сюда приехали, – сказала она, – а Ольга по большей части жила в Тироле, с дочерью, Мэри де Рахевильц. Но священник, который жил здесь до нас, очень хорошо знал Ольгу и рассказывал нам о ней. Она была миниатюрной, как крохотная птичка. Она была восхитительна. У нее были искрящиеся глаза, и даже когда ей уже было за девяносто, она одевалась очень стильно. Интересовалась она буквально всем. Но знаете, Венеция – ужасное место, чтобы жить здесь в старости.

– Почему? – спросил я.

– Старикам передвигаться тут труднее, чем где бы то ни было, потому что никто не может подвезти их прямо до дверей, как это делается в других местах. Здесь приходится ходить пешком, другого выбора нет. А это значит, что вам каждый раз, выходя из дома, приходится подниматься на два-три моста. Даже если вы можете позволить себе водное такси, вам придется идти пешком до его стоянки, а потом также идти пешком от места высадки до места вашего назначения.

– Мы любим Венецию, – сказал Джим, – но нам придется уехать, как только станет трудно подниматься на мосты.

– Катрин, жена предыдущего священника, ходила проведать Ольгу один раз в день, – сказала Дора, – а иногда и два, просто, чтобы убедиться, что все в порядке. Но, знаете, в таком возрасте у нее бывали моменты, когда она терялась. В конце концов дело дошло до того, что Ольга стала нуждаться в постоянном уходе, и тогда Мэри забрала ее к себе. Там, в Тироле, Ольга и умерла.

В Венеции нет более уязвимых и беззащитных людей, – продолжала Дора, – чем одинокие старики, особенно иностранцы, ведь у них нет родных, которые могли бы за ними присматривать. Они становятся зависимыми от чужих людей; они вынуждены полагаться на них, доверять им. Мне рассказывали о том, что случилось с Ольгой, и именно после этого начались все беды.

– Какие беды? – спросил я.

– Я не очень хорошо об этом знаю, – ответила Дора, – поскольку это случилось незадолго до нашего приезда сюда. Кажется, некоторые друзья Ольги, которые годами были очень добры к ней, постепенно стали слишком глубоко совать нос в ее дела. У Ольги было множество коробок с письмами и другими документами – тысячи писем, которыми они с Эзрой Паундом обменивались в течение многих лет, письма от десятков других знаменитых людей. Некоторые имели большую ценность, некоторые – нет. Но прежде чем успели спохватиться, все документы пропали.