Отшельник - Евсеенко Иван Иванович

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70

Разделялась баня на три части; просторный и светлый предбанник, где на жердочке всегда висели дубовые и березовые веники, рядком, словно какие уточки, стояли на лавке самых разных размеров ковшики для горячей и холодной воды; штабельком и горкой лежали возле печной дверцы опять-таки березовые, самые жаркие дрова. Из предбанника собственно в баню можно было проникнуть сквозь массивную, но легко открываемую, на кованых навесах дверь. За долгие годы она так пропиталась паром, прокалилась на огнедышащей жаре, что стала мелово-белой и как будто даже прозрачной.

Слева от двери стояла печка с вмазанным в нее чугунным котлом. Сделана она была хитро и замысловато. Топилась печка из предбанника, но одним концом-боровом выходила в третью часть бани – парилку. Там в железной бадье, согреваемой боровом, высились камни-песковики. Плеснешь на них из ковшика холодной воды, а лучше, конечно, заправленного хмелем и всякими другими лесными и луговыми травами квасу – и сразу поднимается над камнями столб горячего дурманящего голову и размягчающего все тело пара. Тут уж не зевай, взбирайся на самую верхнюю полку и отдавай себя в истязание березовыми и дубовыми вениками. А потом стремглав выскакивай на улицу в ледяной сугроб или под ледяные струи колодезной воды. Отец приучил Андрея к парилке с самого раннего детства, и, может быть, именно поэтому тот, и вырос таким крепким, почти никогда не болел, а если и болел, то старался скрыть свои хвори и не любил жаловаться.

Андрею захотелось сейчас же, немедленно наполнить котел водой, растопить печку и, пока она будет согреваться, закипать, сходить в дом за чистым нательным бельем, полотенцами-рушниками да за квасом, чтоб вначале плеснуть его на раскаленные камни, а после, уже сидя в предбаннике, всласть попить из ковшика или кружки. Глядишь, и все нынешние болезни и хвори Андрея: раны, контузии, другие, наружно невидимые увечья – затянулись бы, утихли и больше никогда его не тревожили.

Но Андрей вовремя сдержал себя. Во-первых, надвигаются уже сумерки, ночь, а мыться все-таки надо бы по дневному свету, который, помнится, всегда вольно проникал сквозь широкое окошко в предбанник, заглядывал сквозь продолговатые, похожие на слуховые амбразуры оконца и в баню, и в парилку, но всего чуть-чуть, словно стеснялся обнаженных человеческих тел.

Во-вторых, в чугунном котле нет воды, и сколько ни старайся, а до ночи ее не наносишь, хотя колодец и – вот он – рядом, и не согреешь: дрова небось отсырели и сразу не займутся.

И главное (это в-третьих и в-четвертых), нет у Андрея сейчас гражданского нательного белья, чисто выстиранного в реке, просушенного на ветру и солнце, выглаженного деревенским угольным утюгом. Белье у него военно-казенного образца – тельняшки, защитного цвета майки; человек в них тоже становится казенным, почти ничем не отличимым от такого же, как и сам, солдата и рекрута.

Нет у Андрея и рушника-полотенца. Вернее, есть, лежит где-то в скрыне или в шифоньере, выстиранный и вываренный в жлукте еще матерью, но теперь насквозь пропитанный радиацией и непригодный к пользованию. Впрочем, этого уж Андрею бояться нечего…

Он посидел в предбаннике на лавке минуту-другую, подержал на весу ковшики и квасные кружки, вдохнул, почти зарывшись лицом в дубовые и березовые веники, хмельного запаха прошлых, давно, еще при отце-матери, отживших зим и весен и осторожно закрыл за собой дверь. Банный день, как и было когда-то заведено у них в доме, Андрей устроит себе в субботу, наносит с утра в котел воды, растопит печку, перестирает и заново выгладит все рушники-полотенца, а нательное белье возьмет отцовское, которое небось сохранилось где-нибудь в шифоньере – донашивать его было уже некому. С квасом вот, правда, у Андрея произойдет заминка: ни ржаной муки, ни вдосталь хлеба у него нет. да и все квасные рецепты он, признаться, подзабыл, не перенял в свое время от матери. Ну да не беда, тут можно для начала обойтись и ключевой колодезной водой, холодной, ломящей зубы, прямо сейчас из сруба, а еще лучше вскипяченной в самоваре, который надо будет отыскать в сенях и начистить перетертым мелом и кирпичным песком,

Сегодня была, кажется, среда, так что в запасе у Андрея еще имелось два дня, чтоб по-настоящему приготовиться к банному торжеству. А нынче, пока совсем не стемнело, надо еще заглянуть в клуню, обследовать, что там и к чему.

Не заходя во двор, он огородами, по-за сараем и поветью пробрался в клуню, которая стояла чуть на отшибе от всего остального подворья. Сделано это было, похоже, намеренно, чтоб удобней, не цепляясь в дворовых воротах, завозить в нее и заносить снопы, скирдовать после обмолота на задах солому-обмялицу и вообще чувствовать себя во время страды вольно и нестесненно.

После кузницы клуня была для Андрея в детстве самым вожделенным местом. На каждом шагу в ней встречались тайны и секреты, привычные, но не каждодневно (и тем более детьми) употребляемые крестьянские орудия: в углу стояли метлы, которыми подметают глиняный ток и колосуют, то есть освобождают от колосков, только что обмолоченное зерно; вдоль бревенчатой стены висели на крючьях цепы, а под ними стояли деревянные грабли и низенькая колодочка, с которой зерно веют почти плоским совочком-лопаточкой. Он находился тут же, при колодочке, висел на отдельной дубовой рогатульке, искусно вбитой, ввинченной в стену. На вышках, подальше от мышей, стояли липовые коробы-мерки на пуд и полпуда зернового весу.

Глинобитным током клуня разделялась на две части. Слева и справа от него были засеки, всегда темные и потаенные. В одной из них, чаще всего левой, хранились не обмолоченные еще снопы ржи, ячменя, проса и гречихи, а в другой – туго связанные специальной палочкой-цуркой кули соломы. К правой засеке под одной крышей с клуней примыкал амбар. В нем были прорублены две двери: наружная и внутренняя. Наружная надежно запиралась навесным амбарным замком, а внутренняя (со стороны клуни) притворялась лишь на крючок да и то не всегда. Во время обмолота она была широко распахнута и даже привязана сырицовым ремешком к стене, чтоб вольней и безопасней было заносить в амбар обмолоченное, хорошо проветренное и просушенное зерно. В летнее время в кулевой засеке, а в зимнюю пору прямо на току стояла механическая соломорезка, которую Андрею в детстве вдоволь пришлось покрутить, когда они с отцом резали на ней солому для корма корове. Отец рассказывал, что до войны у них была еще и механическая веялка. Но как только затеялась коллективизация, дед Матвей предусмотрительно сдал ее вместе с лошадьми в артель, иначе не миновать бы ему раскулачивания. Хозяйства, в пользовании которых были веялки, конные сенокосилки или маслобойки, причислялись к кулацким.

Каким образом деду удалось сохранить соломорезку – неизвестно. Но она и сейчас стояла в темном углу кулевой засеки. Андрей подошел к ней и с силою несколько раз крутнул на холостом ходу. Запрятанные где-то внутри на барабане продолговато-острые ножи сразу взвизгнули и начали хищно мелькать в неширокой прорези, требуя соломы. Андрей огляделся по сторонам, готовый унять их ненасытный голод, но ни единого клочка соломы он в клуне не обнаружил. То ли отец в последние свои годы уже ничего не сеял и не молотил, то ли сразу по его смерти соседи с согласия Лены вывезли из клуни все содержимое – не пропадать же добру.

Дверь в амбар была притворена всего наполовину, не по-хозяйски. Так прикрывают ее лишь посторонние, равнодушные к чужому добру люди. Может, и правда, они здесь побывали…

Андрей легонько толкнул дверь, и, прогибаясь под низко свисающим косяком, вошел внутрь амбара. Он и прежде всегда входил сюда с замиранием сердца, с каким-то тайным трепетом, как входят, наверное, всякие богатыри и витязи, Иван-царевичи по ниточке и клубочку в подземные царства, наполненные небывалыми чудесами и богатствами. Богатства и чудеса в амбаре действительно встречались на каждом шагу. Вдоль стен стояли дощатые щитно закрываемые крышками-ве?ками закрома под зерно и муку. В зерновых закромах доски были янтарно-чистыми, испещренными неглубокими продольно-волокнистыми бороздками. Проделали их за долгие годы и десятилетия зернышки, одно за другим стекая все вниз и вниз к подножию, к поду ларя. Они же и отполировали до янтарного блеска и чистоты широченные и без того гладко, под фуганок оструганные доски.

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70