Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Макерети Тина

– И того ученого приводи. Мистера Антробуса. Он сможет побеседовать с нашим добрым доктором.

– И своих благодетелей, если хочешь.

– Должны прийти все!

– Вечеринка будет хоть куда!

Ангусов среди гостей я представить не мог, но мистер Антробус давно интересовался кругом моих друзей, и его идеи равенства снискали бы ему популярность. Билли и Генри любили посмеяться в этой компании, так что, без сомнения, они тоже с удовольствием пришли бы.

– Не могу сказать, что рад нашему прощанию, – сказал я, – хотя мне и приятно, что оно станет праздником. Давайте притворимся, что не знаем, по какому поводу он устроен.

– Маскарад! Тогда мы сможем хотя бы притвориться, что знаем, для кого он!

– Да, дорогая сестра, пусть будет маскарад, хотя, боюсь, наш рост нас выдаст.

– Давайте пригласим всех карликов Лондона.

– И великанов тоже.

– Да, и всех, у кого что-нибудь не так с конечностями.

– Все особенности будут приняты на ура.

– И все манеры тоже! Мы обожаем буйные сборища, правда, братец?

– Уважаемый мистер Понеке был одним из наших самых буйных поклонников!

Эрни с Эсме улыбались мне сияющими улыбками, но я не мог в полной мере разделить их игривое настроение. Я думал об их отъезде с тяжелым сердцем. Неважно, какой выдавался день, им всегда удавалось встать, быть жизнерадостными и решительными. Возможно, так было потому, что им нужно было заботиться друг о друге.

– Да, мы должны отпраздновать, прежде чем к нам присоединится мерзкая Агата.

– Будет тебе, Эсме.

– Да ладно, Эрни, позволь даме приревновать. Я бы предпочла не иметь конкуренток в миловидности.

– По крайней мере, ей тебя не перевесить!

– Ах ты, нахальный негодник!

Я смотрел, как Эсме гонялась за братом, колотя его веером. Ей не нравилось, что к их представлению добавили девушку помоложе, хотя Эрни намекнул, что славная Агата показалась ему довольно хорошенькой. Ради них самих я надеялся, что ревность не испортит их домашнюю гармонию. И я не мог не задуматься о том, не был ли их отъезд сигналом к возобновлению моего собственного путешествия. Я не мог бесконечно рассчитывать на гостеприимство семьи Ангусов.

Праздничным вечером я пересек реку, чтобы встретиться с Билли и Генри. Целью моей прогулки было проветрить голову, потому что я знал – ей еще долго не быть ясной, стоит нам дойти до вечеринки. Река текла, как обычно, госпожа для всех, живших в этом городе. В тот день мне нужно было приобщиться к бойкой сноровке лодочников, к парусам, тянущим свои суда мимо доков, к другим жизням и другим направлениям. Теперь мне были знакомы запах гнили и повседневная маета, царившие над Темзой, но для меня она по-прежнему обладала могущественной волшебной силой, оставалась великим порталом в другие миры.

Однако на другом берегу мне всегда было немного тревожно; я еще не научился расшифровывать правила этих улиц. Лучше было иметь в провожатых Билли или Генри, и тем вечером я рисковал привлечь к себе внимание своим костюмом. Я предпочитал сохранять анонимность, оставаться чужаком, пусть даже темнокожим и экзотическим. Тогда я мог наблюдать за уличными толпами с их песенными призывами, мелкими ссорами, завлекающими возгласами продавцов или ремонтников: горшки, чайники, вакса для обуви, газеты, финики, кокосы. Я позволял этому потоку себя увлечь, становясь не более странным, чем сами улицы.

Но сегодня вечером мы намеревались бросаться в глаза, потому что мой Билли и моя Генри были со мной, и мы втроем шумно кружили по улице хороводом, то влетая в дверные проемы, то выбегая прочь из них, приподнимая шляпы, выкрикивая приветствия, покупая яблоки и апельсины у девушек, протягивавших нам свои корзины. Одеты мы были в лучшем виде – не слишком претенциозно, но определенно цветастее, чем обычно, спрятав лица под маскарадными масками, которые смастерила Генри. Мы наверняка являли собой примечательное зрелище, когда пересекали Лондонский мост в обратном направлении, чтобы направиться в Чипсайд, в когтистые объятия «Хвоста русалки». Мы были так счастливы в это головокружительное мгновение, сладкая троица, где все так или иначе влюблены друг в друга. Мы знали, что во всем разберемся; мир был полон возможностей. Мне столько всего хотелось от Лондона, но я не рассчитывал, что он даст мне людей, с которыми я смогу настолько сродниться.

Итак, мы вошли внутрь и оказались в толпе людей всех форм и размеров, всех цветов и конфигураций.

– Хеми! Билли! Генри! Проказники вы этакие! Идите сюда! У нас есть торт! У нас есть джин и пиво, и вино! – это прокричал Эрни, разъезжавший вокруг на плечах у человека, рост которого явно не мог быть меньше семи футов [69].

Еды и напитков действительно было в изобилии, и Билли с Генри казались вполне в своей тарелке, расхаживая под руку и даже без всякого стеснения обмениваясь поцелуями. Я мог только смотреть на это, и пить – джин, затем пиво, затем джин. Вокруг нас играла бойкая музыка, и я намеревался последовать примеру друзей и пуститься в пляс.

– Обожаю эту толпу, Хеми, – воскликнула Генри, садясь на место после джиги. – Здесь мы можем быть самими собой, кем бы мы ни были. Мне бы так хотелось, чтобы весь остальной наш мир тоже был таким.

– Ага. Все ошибки природы в гуще событий. – Это был Билли, перекрикивая особенно энергичную мелодию. – Ибо разве не все мы уроды? Дурак тот, кто думает, что он скроен по идеалу. Мы все выродки. И не только те, кто собрался в этой комнате.

Я не мог с этим поспорить.

– Конечно, ты прав. Но те из нас, кто об этом осведомлен, страдают от тех, кто пребывает в неведении.

– Ах, Хеми, какое счастье найти тебя. – Билли кивнул в сторону Генри, когда она сняла его руку с плеча, и направилась к бару. – Я люблю тебя почти так же сильно, как люблю свою девочку, и я не стесняюсь об этом сказать.

Ах, как распухло в груди! Билли улыбнулся мне так широко и с такой теплотой, что я почувствовал, как она заливает меня целиком. Она была между нами – эта великая любовь. Я осознавал умом, что она не могла быть для него тем же, чем была для меня, но я позволил себе отдаться тому, что ощущалось как жар его взгляда. Желание шевелилось во мне, не оставляя сомнений. Разве мы не объявили себя свободными самим нашим присутствием в этом месте? Разве мои чувства были не такими же настоящими, как любое из проявлений человеческой сущности в этой комнате?

С тех пор как я понял, что люблю Билли, я понял, что так же беззащитен, как и любой человек на земле. Я кожей чувствовал эту возможность получить от мира взбучку и стать отверженным. Но я это приветствовал. Я хотел лишь пребывать в этом чувстве, в этом невидимом нечто, обладавшим такой большой силой. И сгинуть в нем к чертовой матери? Возможно. Мне было все равно. Я хотел только быть ближе к нему, и если бы я не смог его получить, я бы прожил остаток своих дней, наслаждаясь сладостью его близости, роскошным присутствием чего-то еще, повисшего в воздухе между нами. В равной мере и болью, и удовольствием. В равной мере и движением, и неподвижностью. Ах, Билли Нептун, завитки твоего имени вписаны в самую мою сущность до сих пор. Но тогда? Я обманывал самого себя. В ту ночь я обманывал самого себя даже больше, чем обычно.

Эрни с Эсме были полны решимости перезнакомить тех из нас, кто еще не встречался. И в самом деле, среди приглашенных было намного больше очень низкорослых людей, чем мне доводилось видеть, и намного больше высоких. Там был самый тяжелый мужчина в Британии, а также очаровательная мисс Темпл, хотя они были соперниками, и их было предпочтительнее держать в разных концах паба, но не на втором этаже, как намекнула Эсме.

– Ему везет, – сказала мне мисс Темпл, кивая в сторону своего противника. – Он от природы тяжелее, и у него намного больше богатых покровителей. Мне же приходится постоянно есть, чтобы поддерживать вес, необходимый для привлечения зрителей. Три четверти из моего дохода уходит только на еду!