Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
– Это правда, Менд?
Менд вытянулся по стойке «смирно»:
– Так точно, сударь. Я счел это наилучшим образом действий.
– Но, проклятье, француз может решить, что мы его атакуем.
– С вашего дозволения, герр майор, от этого никому никакого вреда не будет. Franzmann израсходует несколько тысяч ценных патронов, только и всего.
– Ну, знаете ли, все это полное безобразие. По крайней мере, не такое, как ты, дерьмоголовый школьный учитель, подумал Менд.
– И где же сейчас гауптман? Вестенкиршнер, не отрываясь от бинокля, пролаял в ответ:
– У проволоки, сударь! Сударь, с ним все в порядке, сударь! Он отыскал проход. Тело при нем. И каска, сударь! Каска с саблей тоже при нем!
Солдаты восторженно взревели, и даже майор Эккерт позволил себе улыбнуться.
Ганс смотрел, как Руди осторожно опускает труп Эрнста на руки солдат, протянутые снизу, из окопа. Руди спустился и сам, отмахиваясь от приветственных криков и поздравлений, и безграничность его печали заставила солдат умолкнуть. Он приблизился к телу так, словно был с ним наедине, в какой-то далекой часовне, – на родине, во многих милях от войны. Не выпуская шлема и сабли из рук, он опустился на колени, – Tarnhelm и Nothung лишь усиливали оставляемое всей сценой впечатление величественного вагнерианского абсурда. [87] Далекое буханье артиллерии казалось приглушенными ударами барабанов, сопровождающими заупокойную службу, клубы долетающего сюда дыма овевали окоп похоронными курениями. Руди, с мокрым от слез лицом, мягко опустил шлем и саблю на грудь Эрнста. Ганс тоже плакал, горячие слезы горя, гордости и любви катились по его щекам.
Руди перекрестился, встал, вытянулся по стойке «смирно», отдал трупу честь и ушел, расталкивая побледневших юнцов.
И Ганс вдруг с совершенной ясностью и убежденностью понял кое-что. Невозможно, с приливом гордости осознал он, чтобы Германия проиграла войну. Если бы враг смог увидеть то, что видел сегодня он, то капитулировал бы уже завтра. Скоро все закончится. Мир и победа будут за нами.
История болезни
Жезл Гермеса
– Скоро все закончится, сынок. Вы просто последите глазами за моим пальцем. Вот так, головой не двигайте. Только глазами.
Доктор Бэллинджер записал что-то в блокнот, со стуком уронил на него ручку, скрестил на груди руки и улыбнулся мне, лучезарно, точно душевный дядюшка.
– И что? – спросил я.
– Думаю, за психику вам тревожиться нечего. Признаки сотрясения отсутствуют. Давление хорошее, пульс тоже. Вы производите впечатление пышущего здоровьем молодого человека.
Ступни мои со страшной скоростью попрыгивали вверх-вниз.
– Да, но память, доктор. Почему я ничего не могу вспомнить?
– Ну, не думаю, что нам следует впадать из-за этого в панику. Такое случается.
Я хмуро кивнул, чувствуя, как ноги мои, овеваемые воздухом из кондиционера, покрываются гусиной кожей.
– Сделайте мне одно одолжение, Майк. Просмотрите содержимое этого бумажника.
На разделявшем нас столе лежал черной кожи бумажник. Стиву пришлось сбегать за ним в ту, чужую, комнату, в которой я нынче утром проснулся.
– Давайте же, он вас не укусит. Возьмите его! Загляните внутрь. И скажите мне, что в нем.
Я вытащил кредитную карточку «Американ экспресс», повертел ее в пальцах. Увидел имя «Майкл Д. Янг», провел большим пальцем по тисненым буквам. «Членство с 1992. Действительна до 08/98».
– Не молчите же, Майк
– Это карточка «Американ экспресс».
– Угу. И чья?
– Ну… моя, наверное. Только я ее до сих пор ни разу не видел.
– Вы в этом уверены?
– Совершенно. На ней написано «Майкл Д. Янг». А я никогда вторым именем не пользуюсь. Никогда. Получается, моей она быть не может.
– Ладно, ладно. Что еще вы видите в бумажнике?
– Что-то вроде удостоверения личности, водительские права.
– Вы видите водительские права. Чья на них фотография?
– Моя. Фотография моя, но, опять-таки, клянусь, я вижу ее впервые.
– Это ничего. Приглядитесь к правам повнимательнее. В каком штате они выданы?
Я пригляделся, недоумевая.
– Тут написано – штат Коннектикут. Вы это хотели узнать?
– Какие мысли приходят вам в голову, Майк, когда вы произносите слово «Коннектикут»? Какие образы у вас возникают?
– М-м… Пол Ревир? [88]
– Пол Ревир. Хорошо. Расскажите, что вы знаете о Поле Ревире.
– Ночная скачка?
– Ночная скачка, превосходно. Продолжайте.
– Он прискакал из Лексингтона в Конкорд. Или из Конкорда в Лексингтон? Кричал: «Англичане идут, англичане идут!» Кроме этого я ничего не знаю. Боюсь, это не мой период.
«Это не мой период»!
Что-то заворочалось у меня в голове, шелест воспоминаний, удиравших при попытках приблизиться к ним, точно испуганные мыши-полевки.
– Прекрасно. У вас прекрасно получается. Так, что еще вы там видите?
– Ну, еще одну карточку. Тоже с моим именем. Кроме того, на ней имеется греческий символ. Посох, обвитый змеями… э-э, как же он называется?
Бэллинджер пожал плечами:
– Это уж вы мне скажите, Майк.
– Кадуцей! Это кадуцей, жезл Гермеса. Вот! Почему я помню слова наподобие «кадуцей» и не помню, кто я?
– Спокойнее, поспешайте без торопливости. Как по-вашему, что это может быть за карточка?
– Не знаю. Кадуцей – символ медицинский, не так ли? Это национальная медицинская карточка?
– А что такое национальная медицинская карточка, Майкл?
Я вытаращил на него глаза:
– Понятия не имею. Никакого. Просто всплыли в голове эти слова. А вы знаете?
– Это ваша карточка медицинской страховки, Майкл.
– Но я к частникам не хожу.
– Простите?
– Я… у меня нет медицинской страховки. Я пользуюсь Государственной службой здравоохранения, я в этом уверен. [89]
Бэллинджер уставился на меня непонимающим взглядом.
– Майкл, у вас, случаем, нет какой-либо причины симулировать легкое слабоумие? Я вот сижу и гадаю об этом. Какие-нибудь неприятности дома? С девушкой? Может быть, работа вас совсем доконала и вы страшитесь провала?
– Симулировать? Симулировать? Да зачем мне что-то симулировать?
– Я обязан был спросить вас об этом. Хорошо, что такое «государственная служба здравоохранения»?
Я в отчаянии развел руки в стороны:
– Не знаю. Правда, не знаю. Я в этом уверен.
– Понятно. Скажите мне, как по-вашему, кому может принадлежать эта карточка?
Я горестно взглянул на нее.
– Мне, наверное. Должно быть, мне. – Я зажмурился. – Только я не могу припомнить…
– Не насилуйте себя. Положите бумажник. Думаю, будет неплохо, если вы расскажете мне о том, что вы припомнить можете.
Что-то в его тоне сказало мне, что он просто импровизирует. До сей поры ему ни с чем подобным сталкиваться не приходилось, и он блуждает в потемках, пытаясь угадать, какой мне задать вопрос. А еще я чувствовал, что он озадачен не меньше моего, встревожен, – немного, но встревожен тем, что его попытки расшевелить мою память, или выбить из моей головы бредовые фантазии, или разоблачить мое притворство ни к чему не приводят.
– Что же со мной не так, доктор?
– Стоп, стоп, не будем спешить. Сначала ответьте на мой вопрос. Скажите, что вы помните наверняка?
– Ну, я помню, что прошлой ночью мне было плохо. Я бился головой об стену. Словно с цепи сорвался…
– Почему?
– Простите?
– Почему вы сорвались с цепи?
– Ну, потому что перебрал.
– И что же вас так разозлило?
– Разозлило? – недоуменно повторил я. – Да ничего не разозлило…
– Тогда почему вы сорвались с цепи?
– А. – До меня наконец дошло. – Вы имеете в виду «вышел из себя». А я имел в виду «пустился во все тяжкие». Понимаете, в Англии, когда мы говорим «сорваться с цепи»… ну ладно. – Бестолковый взгляд Бэллинджера начинал меня раздражать. – В общем, я помню, как бился головой. Помню автобус. И как проснулся сегодня, чувствуя, что мне как-то не по себе.
