Мир всем - Богданова Ирина

Он ответил, не глядя на меня:

— Теперь четверо. Я, Манька, Лёнька и Люська. А старшего брата и папу на войне убили.

— Понятно. У вас мама на Ижорском заводе работает?

— Нет, — Серёжа помотал головой, — она в стройконторе убирает, а ещё ходит с бригадой дома сносить, которые разрушенные.

— Серёжка за маму полы моет в стройконторе, — встряла старшая сестра, — он у нас кормилец. А я в магазине помогаю карточки наклеивать, мне за это довески дают.

Довески оставались, когда продавец неровно отрезал норму хлеба, и некоторые покупатели говорили:

— Не надо довесок, оставьте себе.

Рабочим полагалось пятьсот грамм хлеба в день. Я как служащая получала четыреста, но если на весах оказывалось, к примеру, на тридцать грамм меньше, то тоже отказывалась от довеска: не станешь же прямо в магазине засовывать его в рот, а пока донесёшь до дома, он раскрошится.

Я перехватила любопытный взгляд маленькой Маньки и улыбнулась:

— А ты почему не в садике?

— Так не берут в сад, — со старушечьим вздохом отозвался Серёжа. — мама ходила просить, но сказали, что в группах и без Маньки полна коробочка.

Я чувствовала стыд за своё бессилие немедленно помочь этой семье. Как же так?

Почему прежняя учительница не видела бедственного положения семьи? Если бы она сейчас оказалась рядом, я обязательно задала бы ей несколько острых вопросов по поводу халатности к должностным обязанностям. Жаль, что я не вникла в ситуацию в первый же рабочий день, но я в срочном порядке придумаю что-нибудь, обязана придумать. Нельзя оставлять Колокольцевых один на один с нищетой, точно так же, как нельзя отдавать Сашу Аносова на откуп родителям-спекулянтам. Я положила руку Серёже на плечо:

— Ты молодец, что так много помогаешь семье. — Он промолчал, но его щёки зарделись от похвалы. — Но уроки всё равно надо делать, и я тебе помогу. Договорились?

— Хорошо. — Он проговорил так тихо, что я едва разобрала слова. Кроме того, я совсем не была уверена, что моё предложение с уроками доставило ему радость. Ничего, втянется.

От спёртого воздуха и жара печурки в доме стояла духота. Настырная Манька, покрутившись около меня, снова рванула к двери, но я перехватила её по дороге и строго сказала:

— Слушайся Серёжу и Люсю. Завтра в школе я обязательно спрошу твоего брата, как ты себя вела. Поняла?

Она кивнула головой с двумя тонкими косичками, перехваченными тряпочками.

Я шла домой, перебирая в уме варианты помощи Колокольцевым. «Перво-наперво надо поговорить с их матерью и помочь устроить Маньку в детский сад — ребятам сразу станет легче. А насчёт обуви… — я задумалась, — а насчёт обуви посоветуюсь с директором школы или пойду в партком, но выбью ордер на ботинки для Серёжи. Наши советские дети не могут ходить в школу босиком».

Пока я ходила на Чухонку, солнечная погода сменилась на штормовой ветер, обжигавший лоб и щёки ледяным дыханием. Я подняла воротник шинели, подумав, что в ближайший выходной поеду в город на Новодевичье кладбище, и эта мысль согрела меня тёплой тихой радостью.

Около заводоуправления образовался автомобильный затор. Хвост из грузовиков терялся за поворотом проспекта Ленина, несколько легковушек посредине стояли капот к капоту, и их водители отчаянно переругивались, выясняя, кто кого должен был пропустить. Больше всех суетился водитель такси с чёрными шашечками на кузове. Это и понятно, время — деньги. Я увидела посреди пробки застрявшую карету скорой помощи. Врач в белом халате выскочил на подножку и замахал руками:

— Товарищи, разбирайтесь скорее, у меня больной!

Шофёр «неотложки» загудел, расчищая путь. Пробка из машин дёрнулась и снова замерла.

— Помогите! Где ОРУД? [7] — снова подал голос врач. — Нам отсюда не выехать!

Он нырнул в фургон к больному, и я успела перехватить его отчаянный взгляд, полный тревоги и просьбы о помощи.

На размышления ушли доли секунды. Я решительно шагнула к крайнему ряду машин и постучала в стекло водителя. Пожилой шофёр с сивой мочалкой усов под носом-картошкой приоткрыл дверцу:

— Тебе чего?

— Сворачивайте сюда, в сторону.

— Ты кто такая?

— Говорю сворачивай, а не рассуждай! — рявкнула я.

Он хотел что-то возразить, но посмотрел мне в лицо и осёкся. У меня в голове словно щёлкнул тумблер, переключив мозги в режим работы на фронтовой дороге, где мы, регулировщики, представляли собой высшую власть. Мы стояли на посту в ливень, в пургу, в невыносимый зной, по бездорожью, на передовых позициях и в тылу, когда машины застревали и шли юзом, напрочь закупоривая узкие просёлки и лежнёвки. Во время регулировки я не допускала пререканий, и водители слушались меня беспрекословно. А какие заторы разруливали! Помнится, в Польше на понтонной переправе вереница машин растянулась на десять километров, немец бомбил, наши зенитки стреляли без перерыва, и всё-таки движение наладили. Меня тогда зацепило осколком в плечо, но я отстояла до конца смены в окровавленной гимнастёрке.

Главное в пробке — мгновенно оценить ситуацию и вычислить верный порядок действий, чтобы расчистить одну полосу для движения. Вместо сигнального флажка я сорвала платок с шеи и зажала его в правой руке. Тело действовало сами по себе, привычно выполняя намертво заученные движения: вправо, влево, стоп!

Подчиняясь сигналам регулировщика, пробка медленно сдвинулась с места. С коротким приветственным гудком машины потекли в обоих направлениях, разгружая трассу. На миг мне показалось, что сейчас какой-нибудь водитель высунется из машины и весело крикнет, как на фронте:

— Привет, сестрёнка!

В рёве моторов, шорохе шин, запахе выхлопных газов я чувствовала себя владычицей стихии дорог, словно приподнялась над мирным временем, снова оказавшись на перекрёстке войны, где дальние раскаты боя за спиной хлопали, как опалённые крылья.

— Привет, сестрёнка, — подмигнул мне чубатый парень в полуторке. Если бы я могла, я бы его расцеловала. В проехавшей мимо «Скорой помощи» промелькнуло лицо врача. Растопырив пальцы, он поднял руку в знак благодарности.

— Здравствуйте, ребята, садитесь. — Класс продолжал стоять столбом, и я ещё раз повторила: — Садитесь. Напоминаю, что у нас сейчас арифметика.

Мальчишки смотрели на меня так, словно видели в первый раз. Поправив воротничок, я незаметно скользнула взглядом по подолу платья. Кажется, одежда в порядке. Я посмотрела на ребят:

— Вам что-нибудь непонятно?

Поднялась одинокая рука Миши Леонова:

— Антонина Сергеевна, можно спросить?

— Конечно можно. Спрашивай.

— Антонина Сергеевна, — бледные щёки Миши зарумянились от волнения, — я вчера видел, как вы регулировали движение около заводоуправления. Ох, и здорово у вас получалось. Так, раз, два, три! — Он взмахнул руками. — И все слушались! И папа мой. Я у него в кабине сидел. Папа сказал, что вы молодец! А ещё сказал: интересно, где она так научилась?

Неожиданный вопрос приятно пощекотал моё самолюбие. Я поняла, что в глазах учеников поднялась на ступеньку выше.

Не упасть бы! Я обвела глазами класс, стоявший по стойке смирно:

— На войне научилась, мальчики, на войне.

Миша Леонов наклонил лобастую голову, точь-в-точь молодой бычок, который хочет похвастаться новыми рожками, и звонко сказал:

— А нас научите?

В ожидании моего ответа третьеклашки нетерпеливо переминались у парт. Мне понравилось, что в этот раз Саша Амосов вышел из своей бесконечной спячки и с интересом моргает белёсыми ресницами. Упрямый Коля Леонидов постарался сделать безразличный вид, но его взгляд то и дело возвращался в мою сторону, словно он очень хотел, но не решался показать своё желание.

Серёжа Колокольцев втянул шею в плечи и опустил голову. Теперь я знала, что Серёже надо поскорее домой, где его ждала орава босых сестёр и братьев. Перед уроками я успела поговорить с директрисой, и она твёрдо пообещала раздобыть для Серёжи ордер на обувь и, если понадобится, выбить материальную помощь на покупку.