Не спрашивайте меня ни о чем - Пуриньш Андрис

Зачем волноваться? Ведь все о’кэй!

Когда уходил, мама сунула мне в карман три рубля.

— Спасибо! — радостно воскликнул я. — Когда начну работать, отдам.

— В котором часу ты вернешься?

— Не знаю. Наверное, около двенадцати.

— Постарайся не позже. Сейчас столько творится всякого.

— Ладно. Если что, позвоню.

И юркнул в дверь, в троллейбус, в поезд и прибыл.

Вокруг бушевала сумятица звуков, красок и людей. Внезапно музыка оборвалась, и над залом повеяло осмысленностью.

Я упрыгался до одури и был счастлив. Повел Диану на свежий воздух.

— Какая благодать — прохлада, — с облегчением вздохнула она.

— Ты не простынешь? — озабоченно спросил я.

— Нет, — тряхнула она головой.

Погромыхал барабан, и кто-то выкрикнул в микрофон:

— А теперь дамы приглашают кавалеров!

— Давай немножко передохнем, Иво, ладно? — устало попросила она.

— Так это ты уж сама реши. Мне приглашать не полагается.

Заиграла медленная музыка, и я заметил, что к нам пробивается моя одноклассница Паула. Вечно я натыкаюсь на знакомых, когда меньше всего этого хочу.

— Приглашаю вас, Иво! — Змеюга улыбнулась, очевидно подумав, что я обо всем забыл. Но подобные вещи так скоро не забываются. И незаметно прошлась взглядом по Диане.

Я был вынужден оскалить в конской улыбке все тридцать два зуба и идти танцевать.

— Как поживаешь, Иво? — спросила она. — Хоть и в одном классе, а так редко удается поговорить.

— Скверно, милая Паула, скверно. Сейчас дела мои идут скверно.

— Ах, вон что, — протянула она, округлив глаза.

Могу поспорить, что она ничегошеньки не поняла.

Впрочем, я знал, что понять было для нее вовсе не главным. Главным было неистребимое желание завтра в школе рассказывать, что на танцах встретила Берга и с кем он был, как она, Паула, танцевала с ним, как он жаловался на жизнь. Наврет с три короба, но факты преподнесет так, что обо мне все будут думать как о кающемся грешнике, плакавшемся Пауле и желающем помириться с теми, кто на злополучном прошлогоднем собрании был против меня и моих друзей. Паула мастерица на такие номера. Знаю ее как облупленную.

— И почемуже твои дела плохи? — Она все-таки решила вникнуть в суть вопроса.

— Да я и сам не знаю. Скверно, и все. Слишком долго рассказывать. А как тебе живется в этом миру?

Вот когда ее понесло. Ее хлебом не корми, дай только языком помолоть. Паула трещала, трещала, и я вдруг почувствовал, до чего мне все это скучно. Ее пустячные огорчения и радости были для меня берегом, оставшимся позади, как для путешественника, переправившегося через реку. Даже стало непонятно, с чего я вдруг забеспокоился о том, что она наболтает обо мне в классе.

Избавление пришло только с окончанием танца, поскольку я был джентльменом и не мог приостановить словоизлияние дамы, однако не настолько уж я был джентльмен, чтобы посчитать своим долгом пригласить ее на следующий танец.

Я ринулся туда, где оставил Диану, и побледнел. Диана разговаривала с каким-то мужчиной в крапчатом костюме и мерзопакостном галстуке, в черных усиках и прилизанной длинной гриве. Не знаю, отчего я побледнел, каждый ведь может встретить в танцзале знакомого, но знаю: я побледнел.

Они меня не видели, и я, затаив дыхание, неслышно подкрался к ним сзади. Музыка не играла, и сквозь шум голосов я разобрал слова, резанувшие меня, как ножом, хоть это и глупо, но как ножом.

Я стоял и слушал. Я мог только слушать. Она с упреком сказала:

— Зачем ты все-таки пришел, Инт?..

— Когда-то надо же с этим покончить.

— Но только не сегодня. Я все сделаю сама.

— У тебя это слишком затянулось… Можно пригласить тебя на следующий танец?

— Нет, — сказала она. — Нет. Я же сказала, что я с Иво.

— Ну вот!

— Не могу я сразу… сказать ему…

— Тогда я скажу сам.

— Нет!

— Ты пойми. С этим давно пора было покончить! Так лучше и для него и для нас… Чего ты мальчишке зря голову морочишь?

— Не злись, Инт, — с мольбой в голосе сказала она. — Ну не могу я так с бухты-барахты…

— Какого дьявола! Мне надоело, что ты с ним церемонишься, как…

— Тебе не понять. Ты не знаешь, что это значит…

— Пока не поздно, пора ему втолковать, что жизнь не табличка умножения на обложке школьной тетради.

— Инт…

— Диана… Мы хорошо знаем друг друга. Я знаю, что было в твоей жизни, ты знаешь, что было в моей. Нам незачем упрекать друг друга. Свое прошлое мы перечеркнули. Но внушает сомнение настоящее: действительно ли проведена черта. В конце концов нам уже не по двадцать. Если, конечно, ты думаешь об этом всерьез.

Она придвинулась к мужчине плечом, точно так же, как до этого придвигалась ко мне, когда хотела в чем-то убедить, и что-то сказала, но я не слышал что.

Мое сердце остановилось.

Расслышал еще несколько отрывочных фраз, произнесенных мужчиной.

— …мне очень неприятно… скажу Иво сам… именно между тобой и Иво… надо трезво смотреть на жизнь… не розовая плантация…

Взревела музыка. Мужчина оглянулся и увидел меня, что-то сказал Диане, она взяла его за локоть, но он осторожно освободился.

Мужчина помахал мне и что-то произнес. Я не расслышал, хоть и стоял совсем близко.

Я смотрел на Диану, и она смотрела на меня, но глаза наши никак не встречались.

Мужчина протиснулся ко мне и с улыбочкой сказал:

— Приветствую, молодой человек!

— Чао… — сказал я.

— Заложил крепко? — панибратски спросил он. — Видик у тебя бледный.

Я что-то ответил, тоже попробовал улыбнуться, но он сказал, что нам надо поговорить.

Меня прошиб пот, и я почувствовал, как лицо мое онемело, будто от укола новокаина.

Мы вышли из зала во двор, там было прохладно, и я более или менее пришел в себя. Пошли к скамейке, стоявшей в кустах. Вернее сказать, мужчина шел впереди, а я плелся за ним. С каждым шагом мои силы прибывали. Очевидно, там, в зале, на меня напал какой-то стресс или что-то еще, что теперь постепенно отступало.

— Ты сам заложил, — сказал я.

— Нет, — возразил он.

— Я не пил ни капли.

— Верю.

Он уселся на скамью.

Я продолжал стоять.

— Садись, — сказал он.

— Не хочу.

— Как угодно.

Он заложил ногу на ногу, вынул сигареты и предложил мне.

Я не взял.

Он закурил.

Небо было темным. По небу плыли обрывки туч. Поднялся ветер. Кое-где в темноте ночи поблескивали звезды.

— Иво! — начал он.

— Что?

— Иво, мне очень неприятно, но…

— Не лезь к ней! Я прошу тебя, не лезь к ней!

— Я тебе должен сказать…

— Не лезь к ней!

— Будь благоразумен. Ты должен понять, что вы оба…

— Убирайся к черту!

— Тебе семнадцать, а ей…

— Восемнадцать мне уже, — вытолкнул я.

— Ну хорошо. Восемнадцать.

— Ты ее не любишь!

— Не говори глупости. Потом сам поймешь, что так было лучше всего. Тебе она…

— Не лезь к ней… — долбил я в одну точку. — Не лезь к ней!

Сигарета у него погасла. Он достал зажигалку, но ветер несколько раз гасил огонек, прежде чем ему удалось закурить. Он глубоко затягивался. Я стоял и смотрел. Потом он сказал:

— Если ты хочешь знать, то я скажу тебе. Мы с Дианой женимся. Забыв обо всем, что было раньше.

— Ты врешь!

Красный огонек въедался в его сигарету. Сжигал ее безжалостно. Позади оставалось пепелище.

— Ты скотина! — проговорил я с дрожью в голосе. — Ты с ней поиграешь и бросишь. Заделаешь ребенка и бросишь ее. Даже алименты платить не станешь. Наделаешь детей и в один прекрасный день бросишь ее. Ты такой! А она не такая, как другие, это тебе говорю я, черт тебя знает, что у тебя за имя, и еще скажу, что ты негодяй! Она сейчас, может быть, любит тебя, потому что ты запудрил ей мозги и она не знает, какой ты есть на самом деле, но ты ее любить никогда не будешь. Оставь ее, пожалуйста, прошу… ну, прошу… оставь ее…