Повесть, которая сама себя описывает - Ильенков Андрей Игоревич

— Не выеживайся, — посоветовал ему Стива. — Не баранина. Простая грязная свинина. Не замаринованная. Без специй. Без ребрышек. Но настоящая, и прямо здесь и сейчас, и притом два кило.

Ребятам было неудобно, а Стиве — хоть бы хны, хотя, вероятно, он прикидывался.

— Ну ты Турандина! — воскликнул Кирюша.

— Какая такая Турандина? — заинтересовался Олег.

— Целый год, почитай, ждали, вот какая Турандина! — опять воскликнул Кирюша.

Он что-то часто стал восклицать.

Какашин внезапно ударил кулаком по столу и громовым голосом сказал:

— Нет!

— Что нет?

— Сначала я буду топить печь! А уж потом и шашлыки! Потому что затопить печь — это главное!

— Да ну тебя на хрен с твоей печью, потом затопишь.

— Печь, дурачье, за пять минут не натопишь! Ее надо топить несколько часов, если хотите спать в тепле. А вас я, кстати, не задерживаю — идите жарьте свой шашлык.

— Олежек, если мы его вдвоем зажарим, мы ведь вдвоем и съедим.

— Испугали девку хреном! Вдвоем съедите, вдвоем и спать будете! На дворе! А я тут скромно наверну тушеночки и буду спать на кровати.

— Убедил. Ладно, так и быть, оставим тебе пару кусочков поплоше, подавись. Пойдем, Киря. А ты давай печку топи, потом нас накормишь, напоишь и спать уложишь.

Однако вышли на улицу все втроем.

— Ну какой костер? — с сомнением в голосе поежился Кирюха. — Сыро все, холодно…

— Вот и хорошо, что холодно! Погреемся.

— И не беда, что сыро, — неожиданно сказал Олег. — Там в сарае есть целый берестяной короб. Ну, в смысле, что целая коробка бересты.

— И хули? — цинично (а на самом деле показав себя полным идиотом) спросил Киря.

Ну, тут уж ему досталось… Тут уж начались натуральные разборки. И можете себе представить, эта жалкая ничтожная личность еще спорила!

Она спорила, что не могу поступиться принципами. Что мокрая древесина, а равно трава («Вот траву-то не трогал бы, а?!» — сказал бы кто-нибудь, если бы нашелся добрый человек), кора и протчая листва хорошо гореть не может. Потому что, видите ли, эта глубоко гуманитарная, жалкая и ничтожная личность по иронии судьбы весьма успевала по химии и физике и поэтому решила, что ей все дозволено. Дозволено игнорировать многотысячевековой опыт предков и вопрошать, за счет какого же такого загадочного «теплорода» эта самая пресловутая «береста», будучи мокрой, будет да вдруг хорошо гореть?! Это что за средневековая алхимия такая?! Нет, вы докажите, докажите!

— Ща докажем, — пригрозил ему Стива.

— Она сухая, дурак, как порох! Всю жизнь в сарае пролежала! — добавил фунт презрения к Кирилловому вульгарно-метафизическому материализму Олег. Он сходил в сарай и принес кой-каких щепок и палок.

Стива, сообразив, что Кашин прав насчет тепла в доме, послал его топить печь, а сам стал разводить костер. Но оба стояли здесь и, противно приплясывая, давали полезные советы.

— Подуй на него, — сказал Кирилл.

— Надо шалашиком поставить, и бересты, — посоветовал Казей.

— Подуй на него, — настаивал Кирилл.

Стива заматерился, оттолкнул обоих и, вылив из зажигалки бензин, зажег. Бензин вспыхнул у него на руках и потух.

— Подуй на него, — крикнул Киря и убежал в темноту.

— Ты шалашиком…

— Пошел печь топить!

И Кашин снова пошел в дровяной сарай, крайне довольный тем, как все складывалось.

Он взял охапку дров, горсть бересты и, возвратившись в дом, быстро затопил. Сухие дрова запылали и загудели с одной спички. Зная, сколько времени займет разведение костра у его криворуких товарищей, он прошел в комнату и развязал рюкзак. Подумал и на всякий случай закрыл дверь на крючок. Задернул шторы. Вытащил бутылку водки. Достал из буфета граненый стакан. Откупорил бутылку и налил ровно двести граммов, как и договаривались, — себе. Вытащил из рюкзака заблаговременно приготовленную упаковку специальной добавки и добавил в бутылку. Подойдя к печи, приоткрыл дверцу и бросил упаковку в огонь. Затем облегченно вздохнул, снял крючок со входной двери и занялся сервировкой стола. Тут же, шатаясь, ввалились эти двое.

— Костер не получается, — сообщил Стива. — У тебя скивиродка есть?

— Чего?

— Скивиродка, бля. Шашлык будем жарить на скивиродке. Но на шампурах!

— Как так?

— Блин, хватит, во всем сомневаться. Тащи скивиродку!

Сковородки в домике не оказалось. Кашин пошел искать ее в сарае. Стива взял сумку и достал из нее бутылку водки.

— Давай сначала какашинскую выпьем, — предложил Киря.

— Какашинскую? Ну уж нет! Сначала эту выпьем, а какашинскую на потом, когда уже пьяные будем.

— А то мы не пьяные! И какая разница?

— А такая, что у него «Пшеничная» параша, а у меня «Столичная».

— И что?

— Ты совсем дурак, а? Ты разницы не понимаешь?

— Не совсем.

— Эх ты, а еще поэт называется! «Пшеничная» — это параша, а «Столичная» — это раша! Но в хорошем смысле! «Столичная» завода «Кристалл». Это экспортный продукт. Черная икра и «Столичная» — это единственные советские продукты, которые котируются на Западе, понял? Это реально символ Советского Союза. Да ты сам попробуй!

И Стива протянул Кирюше граненый стакан с «Пшеничной».

— Глотай!

Кирюша зажмурился, чуть-чуть отхлебнул и закашлялся.

— Я же говорю — параша! А теперь сравни!

Стива свернул завинчивающуюся крышечку со «Столичной», взял другой стакан, плеснул на донышко и протянул Кире.

— Глотай!

— Можно я не буду?

— Глотай!

Кирюша глотнул и опять раскашлялся.

— Ну как?

Кирюша еще покашлял, закусил шпротиной и осипшим голосом сказал:

— Такая же параша.

— Че ты гонишь?!

Стива сам глотнул из кашинского стакана, потом из горлышка своей бутылки и возмущенно заорал:

— Ты гонишь! А вот теперь после «Столичной» быстро пробуй «Пшеничную»!

— Стива, ступай в жопу.

— Быстро!!!

Кирюша глотнул, и теперь действительно пошло совсем худо. Он чуть не блеванул, «Пшеничная» вылилась изо рта обратно в стакан с остатками непрожеванной шпротины.

— Ты че хоть, не блюй! Ну, теперь убедился?!

Кирюша убедился. А Стива посмотрел в кашинский стакан и захохотал:

— Че ты ему в стакан-то наблевал, наспускал, нахаркал, что за свинство, а еще интеллигенцию из себя корчишь!

Испоганенную водку пришлось выплеснуть в форточку, а стакан снова налить доверху. Конечно, «Пшеничной»: пускай Кашин сам свою парашу пьет.

— Стива, а в бутылке же мало осталось, он заметит!

— И что? Ему двести грамм налито, а остальное мочим как хочем!

Кашин вернулся со сковородкой. Стива поставил ее на докрасна раскаленную плиту и стал пристраивать на нее шампур с мясом. Никак не получалось.

— Да хэ с ними, с шампурами! — махнул рукой Кирюша. — Давай так жарить.

Стали жарить так. Мясо сразу же зашипело.

— Под дичь?

— Под дичь.

Под дичь накатили так энергично, что дальше связное повествование не складывается.

Глава одиннадцатая

ЛЕДЯНАЯ ЧЕШУЯ

Просыпаться было страшно и вообразить, но спать тоже больше не получалось. Кирюша открыл глаза и мгновенно пожалел об этом, потому что стало очень дурно. Закрыл обратно, но верно говорят, что обратной дороги нет, и дурно осталось по-прежнему. И во всяком случае, нужно было попить: глотка ссохлась, и щеки изнутри тоже присохли к зубам, а язык — к глотке. Кирюша поднатужился и, не открывая глаз, сел. В этом положении заломило голову. Он снова лег, но попить было надо. Он снова сел и вторично открыл глаза. Из-за полузадернутых занавесок шел резкий болезненный свет.

Во-первых, оказывается, что Кирюша находит себя на полу в кухне и ничего не помнит. Во-вторых, первый приступ дрожи показывает Кирюше, от чего он на самом деле проснулся — от невыносимого холода. Он осторожно повел глазами по сторонам в поисках воды и оной не нашел.

Пошатываясь, он поднялся на ноги, без удивления обнаружил, что закутан в половик, хотя и не помнил… ничего не помнил. Начался второй приступ дрожи, а воды не наблюдалось. Кирюша перекинул волочащийся по полу конец половика через плечо и начал движение куда-нибудь. Больно зашибся о табуретку, та со стуком опрокинулась. Морщась одновременно от боли и отвратительного грохота, Кирюша поднял глаза и увидел, что дверь приоткрыта и в щель летят снежинки. Вот какой урод ее оставил открытой? Еще бы не замерзнуть…