***
— Пр-р-р… Профессионализм, Вася… Это такая штука…
Марк встал с валуна, задев коленом недопитую бутылку коньяка. Бутылка качнулась в одну сторону, в другую, пошла по неровной поверхности валуна юзом и, вот-вот должна была упасть, как Леков, опомнившись, подхватил ее виртуозным жестом дирижера, фиксирующего каждую ноту в своем оркестре.
— Сидеть! — строго сказал Леков бутылке.
— Проф-ф…
— Да ладно тебе, Марк. Чего заладил — профессионализм, профессионализм… Играть надо просто от души. Вот вы с Захаровым — классно все делаете. От души. Злобно. Уважаю.
Леков многозначительно покачал головой, строго посмотрел на бутылку и, убедившись, что та ведет себя хорошо, стоит ровно, падать не думает и коньяк держит, благосклонно взял ее и поднес к губам.
— М-м-м, -промычал он, поставив опустошенную бутылку на прежнее место.
— М-м-молодцы, парни. Уважаю. У тебя осталось еще?
Марк пнул ногой сетку с неоткрытыми еще бутылками.
— Осторожней, — встрепенулся Леков.
— Мастерство не пропьешь, — Марк погрозил авоське пальцем. — Понял?
Он перевел взгляд на «молодого коллегу» — так он именовал теперь Василия Лекова.
— Солнце садится.
Леков посмотрел на море. Море бушевало.
— У нас выступление когда?
— Вот. Молодец!
Марк полез рукой в авоську и вытащил бутылку мадеры.
— Черт… Не люблю играть на понижение. После коньяка мадера… Не-по взрослому.
— А что же после коньяка пить-то? — спросил Леков. — Предрассудки все это. Мне вот — один хрен — что пиво перед водкой, что водку перед пивом.
— Ну, пиво с водкой — это… Это…
Марк тоже посмотрел на море. Море продолжало бушевать.
— Это славно. А вот коньяк с мадерой — гнусность одна. Предательство. Ренегатство и меньшевизм.
— Так что же профессионалы после коньяка рекомендуют? — спросил Леков.
— Открываю великую тайну.
Марк обнял Лекова за плечи и зашептал ему на ухо.
— После коньяка надо пить коньяк. Только — тссс! Никому. Это будет наша с тобой тайна. Обещаешь?
— Тссс! — послушно повторил Леков. — Никому. Так когда нам на сцену?
— Вот видишь солнце? — спросил Марк, простирая руку вперед, к светилу над бушующим морем.
— Вижу, — тихо ответил Леков.
— Когда солнце коснется во-о-он той скалы, — Марк махнул рукой в сторону и, если бы Леков не придержал его за талию, рухнул бы в пропасть.
— Во-о-он той, — повторил он, обретя равновесие и с благодарностью посмотрев на Лекова. — Ты мне жизнь спас, — заметил он словно бы в скобках.
— Во-о-он той, — затянул он в третий раз и Леков снова собрался было схватить нового друга за полы пиджака и еще раз спасти ему жизнь, но Марк справился самостоятельно. — Вот, когда оно коснется…
— Я понял, понял, Марк. Что тогда будет?
— Тогда от скалы побежит тень и накроет мир. И Лукашина запоет. А мы — следом… То есть… Я сегодня не хотел, но для тебя… Ты парень настоящий. Я сегодня буду для тебя работать.
— А я для тебя, — ответил Леков и прослезился. — Пошли они все. Сегодня для тебя, Марк, буду играть.
— Спасибо, друг, — прошептал Марк и крепко обнял Василия. — Спасибо. Никто мне таких слов никогда не говорил. — Спасибо тебе. Пойдем, друг. Мы с тобой профессионалы. Мы должны на сцену выходить вовремя. В этом и заключается профессионализм. Тютелька в тютельку. Зритель не должен ждать. Надо зрителя уважать. Ты меня уважаешь?
— Уважаю, — сказал Леков.
— Вот. Ты меня уважаешь, я тебя уважаю… Ты — мой — зритель, я — твой. Так что ни мне, ни тебе опаздывать никак нельзя. Логично?
— Да.
***
Представитель охраны вырос за спиной Бирмана, как всегда, неслышно и ниоткуда.
— Там к вам двое пришли, — слегка наклонившись к лысине администратора равнодушным голосом сказал представитель.
— И что? — насторожился Бирман.
— Посмотрите, ваши, чи нет? Говорят — ваши. Тильки я их прежде тут не бачив…
— Кто еще там? — вскинулся Евграфов.
— Сейчас я гляну, — неожиданно для себя перейдя на мову ответил Толик Бирман.
Он начал подниматься со стула, но было поздно. От калиточки, прорезанной в зеленой стене живой изгороди, цепляясь друг за друга неверными руками, зигзагами пробирались к столу Марк и Леков. В том, что они оба пьяны до последнего предела, мог сомневаться только слепой.
«Этого еще не хватало, — подумал Бирман. — Марк, сволочь. Выходной устроил себе. И парня мне споил. Держался, ведь, все гастроли. Ох, чуял я недоброе…».
— Вот этот, что ли, твой революционер? — захохотав во все горло крикнул Евграфов. — Ну, хорош, хорош… И что он нам споет?
— Я спою, — промычал поравнявшийся с Евграфовым Леков. — Я вам такое спою… Любимую мою спою…
— Он споет, — подтвердил Марк. — Мы вместе сегодня работаем… Для вас!
Внимание всего застолья сконцентрировалось на странной парочке. Марка знали в лицо большинство из присутствующих, знали и шуточки его, давно работал Марк на сценах необъятной страны, по телевизору показывался частенько — в «Голубом огоньке», на концертах, приуроченных ко дню милиции или восьмому марта — в общем, солидным уже считался человеком одесский юморист Марк. А вот второй — черт его знает, что за тип? Но — с гитарой. Петь, должно быть, будет.
— Сейчас перед вами, — набрав в грудь воздуху сказал Марк, взгромоздясь на невысокую сцену, построенную в конце зала специально ради выступления бригады Бирмана…— Перед вами, дорогие вы мои… Товарищи! — рявкнул он.
— Сейчас… Короче говоря, выступит мой друг. Удивительный артист из Ленинграда…
Леков, пытающийся найти лесенку, ведущую на сцену, мыкался вокруг как слепой котенок.
— Дай мне руку, друг! — важно сказал заметивший неудачные попытки Лекова Марк. — Дай руку, товарищ!
Сидящие за столом начали посмеиваться. Чего только этот Марк не придумает? Это, видно, какая-то новая реприза. По крайней мере, ни в «Огоньке», ни в день милиции Марк этого не показывал.
— Песня про революцию, — проникновенно, чуть слышно сказал, одолевший, наконец, приступочек сцены Леков.
Он нервно дернул подбородком, закатил глаза. Сидящие за столом притихли. Может, это и не юмор вовсе? Про революцию… Ну, пусть будет про революцию.
