Халява для лоха - Майорова Ирина

– Ну это вы, Велимир Константинович, загнули! – позволил себе вмешаться в разговор старших коллег Бурмистров.

После всего совместно выпитого такое пани­братство со стороны молодого коллеги мэтров ничуть не оскорбило.

– А вот и нет! – горячо возразил Федулов. – Механизмы зависимости у этих групп одинаковые, но если у алкоголиков и наркоманов в периоды жесточайшего похмелья может по­явиться желание избавить себя навсегда от этих нечеловеческих мучений…

– Повеситься, что ли? Или такую дозу водки или героина принять, чтобы сразу в гроб? – с сарказмом поинтересовался Таврин, решивший внести свою лепту в оппонирование профессору Федулову.

– Пойти к врачу и попросить по­мо­щи! – с вызовом ответил профессор. – Начать лечиться! А у шопоголика таких мыслей не возникает. Потому что после похода по магазинам, то есть принятия дозы, ему плохо не бывает. Ему бывает очень хорошо! Он снял напряжение, но в отличие от собратьев-наркоманов ему не грозят ни похмелье, ни ломка – это раз, и его поведение одобряется обществом – это два. У нас же на каждом шагу растущая покупательская способность россиян преподносится как едва ли не главное подтверждение роста экономики и укрепления мощи России! Вы послушайте речи ведущих политиков! Сплошные дифирамбы гражданам-потребителям! – Федулов перевел дух и продолжил уже без надрыва: – У алкоголиков и наркоманов бывают моменты просветления, когда они чувствуют свою вину перед близкими, перед обществом, наконец. Им стыдно за свое поведение, которое считается асоциальным. У шопоголиков же этого осознания вины нет – напротив, они чувствуют себя патриотами, которые своей покупательной способностью чуть ли не поднимают престиж Родины.

– И что, этот патриотизм ими как раз и движет? – с легкой издевкой уточнил Таврин.

– Отнюдь. Я сейчас говорю о том, почему после приобретения горы ненужных вещей им не бывает дискомфортно в моральном плане. А движет ими, как я уже говорил, желание снять эмоциональное напряжение. Как и всеми попавшими в какую бы то ни было зависимость – алкогольную, наркотическую, игровую. А напряжение возникает из-за того, что люди не находят в себе мужества, сил решать реальные проблемы, прячутся от них. Куда ведь проще вместо того, чтобы начистоту поговорить с прессингующим тебя начальником, выяснить, что именно не устраивает в тебе босса как в подчиненном – пойти и нажраться как свинья. К этому приему чаще всего прибегают мужчины. К бессмысленному шопингу – по большей части женщины. Кстати, именно дамы являются и главными потребительницами рекламы, которая архиуспешно этот недуг в них развивает.

– Ну вот, опять! – с досадой поморщился Гольдберг. – Опять ты…

– А чего опять-то? – перебил коллегу Федулов. – Я тут по возвращении из Питера зашел в книжный и прикупил пару книг по психологии рекламы. Если бы рекламисты всего десятую часть описанных там приемов использовали, их деятельность следовало бы признать диверсионной, подрывающей основы общества, деформирующей человеческую психику… А они, то есть вы, используете все!

– Велимир Константинович, ответьте мне на такой вопрос, – попытался хоть чуть-чуть охладить не на шутку распалившегося профессора Таврин. – Выходит, эта болезнь присуща только обеспеченным слоям общества, так? Ну, тогда ничего страшного. Во-первых, богатых у нас не так уж много, а во-вторых, ну и пусть они тратят свои несметные бабки куда и как хотят. Какие-то крохи от их шопомании бедным – в виде налогов от продаж и прочих отчислений в казну – вернутся!

– Дорогой мой! Если бы все было так, как вы говорите! Беда в том, что этой мании подвержены все слои, вне зависимости от толщины кошелька! И если жена крутого бизнесмена, проводя в магазинах по нескольку часов в день, после таких шоповылазок привозит в поместье пару новых норковых шуб, с десяток эксклюзивных сумочек, с полсотни туфель и прикроватный коврик стоимостью в полмоей клиники, то, говоря попросту, и фиг с ней. Своим близким она ущерба не наносит. Пока она бегала по бутикам, муженек втрое больше заработал или – наворовал. Но когда тетка с доходом в десять тысяч рублей и тремя детьми на шее идет и покупает на все имеющиеся наличные открытки, брелки и гору кофточек по десять рублей штука… Причем кофточек, которые никто никогда, и она в том числе, не наденет! И потом ей не на что кормить детей! Вот в чем беда-то! И тетка эта даже не испытывает перед голодными чадами вины: она ж деньги не пропила, не в автоматах проиграла, истратила в магазине, с радостной улыбкой отдала на кассе, то есть вела себя как сотни красоток из телероликов, которых реклама представляет как прекрасных матерей и замечательных хозяек.

– Ты сейчас похож на коммунистов, которые в начале девяностых вопили на всех углах, что в разгуле преступности и отсутствии продуктов в магазинах виноваты журналисты. Мол, вот они б ни о чем таком не писали – и было б все в порядке!

– Брек! – хлопнул в ладони вернувшийся наконец Бабенко. – А кажетесь интеллигентными людьми! В саду ваш рев слышен! Давайте-ка закажем еще бутылочку вина и выпьем за примирение. Полвзвода трезвых водил я уже вызвал.

Остаток вечера прошел мирно, а Федулов с Гольдбергом на прощание даже обнялись, пообещав друг другу всенепременно делиться информацией о больной Уфимцевой.

Вакансия

Костя Обухов проснулся в шесть вечера, в кромешной темноте. Поначалу он даже не сориентировался, где находится, зато, оглядевшись, моментально все вспомнил: он принял решение и теперь свободен.

– Пора сматываться, – вслух произнес Обухов, толкнул дверь и зажмурился – заливавший креативный отдел искусственный свет больно ударил в глаза.

– Костя! Ты как себя чувствуешь? – подскочила к нему Грохотова. – Мы уж собирались тебя будить. Боялись, в летаргию впал.

– Меня Ненашев не спрашивал?

Обухов постарался, чтобы вопрос прозвучал небрежно, между прочим.

– Сам нет, а Чухаев два раза приходил и раз пять звонил, – отрапортовала Грохотова. – Велел, как только проснешься, чтобы тут же с ним связался.

– Ладно, я сейчас к нему зайду, – пообещал Обухов и добавил: – По дороге. Я, ребята, наверное, домой поеду. Что-то мне совсем нехорошо. Бумаги вот только собрать надо. Документы, проекты… Может, дома какая идея в голову придет. Я выспался, ночью и поработаю.

Длинное объяснение показалось «ребятам» странным. Удивленно переглянувшись с Аликом, Грохотова уточнила:

– Ты прямо сейчас уходишь?

– Да, только вещи соберу… – пряча глаза, ответил Обухов и спешно стал запихивать в рюкзак стоявшие на столе фотографии в рамках: родителей, сестры, умершего полгода назад ротвейлера по кличке Лорд. Вслед за снимками в «сидор» были уложены принесенные Костиком в разное время из дома любимые книги: Сервантес, Карпентьер, Борхес, Гессе… Последней Обухов затолкал меховую безрукавку, которая болталась на вешалке и летом, и зимой и лишь изредка использовалась по назначению.

Криэйторы наблюдали за сборами в напряженном молчании. Обухов затянул кулиску на рюкзаке, закинул лямки на плечо и, ни на кого не глядя, пошел к выходу. У самой двери вдруг остановился, застыл на пару секунд, медленно повернулся.

– Хотел так уйти… – Голос Обухова звучал глухо и еле слышно. – Но нельзя. Нечестно. Простите, если кого обидел. Может, еще увидимся.

– Кость, ты что?! – первой опомнилась Грохотова. – Ты совсем уходишь?! Увольняешься?

– Будем считать, увольняюсь. У меня к вам просьба: если Чухаев или Ненашев будут спрашивать, скажите, что мне плохо стало, дома «скорую» собираюсь вызвать. А про то, что вещи собрал, попрощался, не говорите. Хотя бы до завтрашнего утра…

С полминуты в отделе стояла тишина. Все смотрели на дверь, за которой скрылся Обухов. Первым молчание нарушил Алик:

– Я не понял: че это было?

– Может, он с утра с Ненашевым поцапался? – высказал предположение Андрюха. – Вспомните, какой он в отдел-то пришел. Ну точно! Потому Чухаев туда-сюда и бегал. Наверное, босс Косте вставил за что-то не по делу, а извиниться самому западло. Вот и по­слал юриста ситуацию урегулировать. Какой же дурак захочет такого спеца, как Обухов, терять?