Игра ангела - Сафон Карлос Руис

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 111

— Бог вас вознаградит.

— И вам того же. Тем не менее я намерен просить вас об одолжении. Будьте любезны прийти и непременно забрать девушку в течение дня, или я разобью вам лицо, и ваше ружье меня не испугает.

— Ружье? — пробормотал смущенный торговец.

Его супруга, миниатюрная женщина с беспокойными глазами, подсматривала за нами, спрятавшись за шторой, отделявшей торговый зал от подсобного помещения. Что-то подсказало мне, что стрельбы не предвидится.

Дон Одон тяжело задышал. Казалось, он готов лишиться чувств.

— Как бы я хотел этого, сеньор Мартин. Но девочка не желает тут жить, — с горечью стал оправдываться он.

Поняв, что бакалейщик вовсе не был таким негодяем, каким его расписала Исабелла, я устыдился своей резкости.

— Так вы ее не выгоняли из дома?

Глаза дона Одона стали как блюдца, и в них отразилась скорбь. Его жена выступила вперед и взяла мужа за руку.

— Мы поссорились. Было сказано много, чего не следовало бы говорить, с обеих сторон. Но дело в том, что у девочки дар и ей неймется, характер у нее дай Боже… Она пригрозила уйти и сказала, что мы больше никогда ее не увидим. Ее мать, святая душа, чуть не умерла от разрыва сердца. Я повысил на нее голос и пообещал, что упрячу ее в монастырь.

— Верный способ убедить семнадцатилетнюю девчонку, — вставил я.

— Это первое, что пришло мне в голову… — возразил бакалейщик. — Каким образом я мог бы поместить ее в монастырь?

— Судя по тому, с чем столкнулся я, только призвав на помощь полк жандармерии.

— Не знаю, что вам порассказала дочка, сеньор Мартин, но не верьте этому. Мы люди простые, но никакие не чудовища. Ума не приложу, как с ней справиться. Я не тот человек, кто хватается за ремень и вколачивает науку с кровью. А моя супруга, которая перед вами, не обидит даже кошки. Понятия не имею, откуда у девочки взялся такой характер. Наверное, все беды из-за того, что она слишком много читала. А ведь нас предостерегали монахини. Еще мой отец, царствие ему небесное, говорил: в день, когда женщинам разрешат учиться читать и писать, мир покатится в пропасть.

— Великим мудрецом был ваш отец, однако это не решает ни вашу проблему, ни мою.

— А что мы можем сделать? Исабелла не хочет жить с нами, сеньор Мартин. Она заявляет, что мы тупицы, что мы ее не понимаем и хотим похоронить в этой лавке… Как бы я хотел ее понять! Я работаю в магазине с семи лет, от зари до зари, и единственное, что я понял, — это то, что мир наш безобразен и не проявит снисхождения к молоденькой девушке, которая витает в облаках, — рассуждал бакалейщик, прислонившись к бочке. — Больше всего я боюсь, что, если я заставлю ее вернуться, она действительно убежит и попадет в руки какому-нибудь проходимцу… Даже думать об этом не хочу.

— Это правда, — подтвердила его жена, говорившая с очень легким итальянским акцентом. — Поверьте, дочка разбила нам сердце, но так происходит не впервые. Она уродилась в мою мать, а у той был неаполитанский характер…

— О, mamma, — протянул дон Одон, обреченный с благоговением чтить память тещи.

— Когда она сказала, что поживет несколько дней в вашем доме, помогая с работой, мы немного успокоились, — продолжала мать Исабеллы. — Мы ведь знаем, что вы человек хороший, ну и дочка, по большому счету, рядом с нами, всего в двух улицах отсюда. И мы думаем, вы сумеете уговорить ее вернуться.

Мне стало любопытно, что им наговорила обо мне Исабелла, чтобы убедить, что ваш покорный слуга ходит по воде.

— Как раз сегодня ночью, в двух шагах отсюда, избили до полусмерти пару поденщиков, возвращавшихся домой. Вы только подумайте. Искалечили, отделали железкой, как собак. Говорят, что один вряд ли выживет, а второй останется парализованным до конца дней, — сообщила мать. — Что за мир!

Дон Одон смущенно посмотрел на меня.

— Если я приведу ее назад, она снова убежит. И неизвестно, повезет ли ей во второй раз так, как с вами. Мы понимаем, нехорошо, когда девушка живет в доме холостого мужчины, но по крайней мере о вас нам известно, что вы человек порядочный и как следует позаботитесь о ней.

Бакалейщик был готов расплакаться. Я бы предпочел, чтобы он побежал за ружьем. Кстати, не исключалась возможность, что в любой момент у меня на пороге объявится какой-нибудь неаполитанский родственник, готовый постоять за честь девушки с мушкетом в руках. Porca miseria. [38]

— Вы даете слово, что присмотрите за ней, пока она не одумается и не вернется к нам?

Я тяжело вздохнул:

— Даю слово.

Я отправился домой, нагруженный яствами и деликатесами, которые дон Одон и его супруга всучили мне буквально насильно, угощая за счет фирмы. Я пообещал им, что позабочусь об Исабелле в течение нескольких дней, пока разум к ней не возвратится и она не поймет, что ее место — со своей семьей. Бакалейщики настойчиво предлагали мне деньги на ее содержание, но эту крайность я с негодованием отверг. У меня родился план, согласно которому к концу недели Исабелла должна была уже спать под отчим кровом. Но для этого следовало несколько дней подержать ее в заблуждении, будто она стала моей помощницей. И более неприступные крепости сдавались.

Я пришел домой и обнаружил девушку за столом на кухне. Она вымыла посуду, оставшуюся от ночного пиршества, сварила кофе и была одета и причесана, как святая на рождественской открытке. Исабелла, отличавшаяся редкой сообразительностью, прекрасно поняла, откуда я явился, и встретила меня во всеоружии — взглядом побитой собаки и покорной улыбкой. Я сложил пакеты с образцами изысканных товаров от дона Одона на мойку и посмотрел на Исабеллу.

— Отец не застрелил вас из ружья?

— У него закончились патроны, и он вел обстрел этими банками с мармеладом и кусками ламанчского сыра.

Исабелла сжала губы и скорчила подходящую случаю гримасу.

— Так, значит, Исабелла у нас пошла в бабушку?

— Mamma, — подтвердила она. — В квартале ее прозвали Везувием.

— Охотно верю.

— Говорят, я немного на нее похожа. В смысле упорства.

«За доказательствами далеко ходить не требуется», — подумал я.

— Твои родители — хорошие люди, Исабелла. Ты их понимаешь не больше, чем они тебя.

Девушка не ответила. Она налила мне чашку кофе и теперь ждала приговора. В моем распоряжении имелись два варианта: выбросить ее на улицу и загнать в гроб чету бакалейщиков или взять себя в руки и вооружиться терпением на два-три дня. Я полагал, что сорока восьми часов пребывания рядом с самым циничным и неприятным из моих воплощений хватит за глаза, чтобы сломить железную решимость девчушки и отправить блудную дочь домой, под крылышко матери, с мольбой о прощении и проживании на полном пансионе.

— Можешь пока пожить здесь…

— Спасибо!

— Не так быстро. Ты можешь остаться с условием. Во-первых, каждый день ты наведываешься в магазин, чтобы повидать родителей и сказать им, что ты в порядке. Во-вторых, ты слушаешься меня и подчиняешься правилам этого дома.

Прозвучало это патриархально, но без должной решительности. Я сохранял суровое выражение на лице и решил разговаривать построже.

— И каковы правила этого дома? — спросила Исабелла.

— В основном те, что взбредут мне в голову.

— Я считаю, это справедливо.

— Тогда договорились.

Исабелла обогнула стол и с благодарностью обняла меня. Я всем существом ощутил жар и упругость форм семнадцатилетнего тела. Я мягко отстранил ее, отодвинув от себя по меньшей мере на метр.

— Первое правило таково: тут не пансион для благородных девиц и потому, пожалуйста, без женских штучек — мы не обнимаемся и не рыдаем по всякому поводу.

— Как скажете.

— А эту фразу мы сделаем девизом, на котором будет строиться наше сосуществование: то, что скажу я.

Исабелла засмеялась и со всех ног понеслась в коридор.

— И куда, по-твоему, ты направляешься?

— Вымыть и прибрать ваш кабинет. Вы же не собираетесь оставить его в таком виде, не правда ли?