Молёное дитятко (сборник) - Бердичевская Анна Львовна

Я перестаю ее рассматривать, и она, словно почувствовав это, словно освободившись от моего внимания, переждав его, говорит не мне, а куда-то в окно, смутным нашим отражениям на темном, улетающем пейзаже…

— Старая я, ну, не девочка, думала — все про себя знаю. Воображала — так просто, смеха ради, — что подцеплю там какого ухажера, подтруню над ним, а то и поцелуюсь. У моря, вечером. А почему бы нет? Мой-то, когда в Гагры ездил, погуливал… Мне докладывали… Давно это было, когда и жизнь совсем другая была. Мой ко мне домой ехал, а вести впереди него неслись, что гулял… Сообщество не дремало… оно тогда еще было — сообщество. Тоже не всегда это нравилось, а все же… Люди — сообщались. Ни мобильников, ни Интернетов не было… По радио — «Театр у микрофона»… Теперь не то. Везде про все брешут, но — ни о чем. Раньше в очередях стояли за ничем, сейчас сериалы смотрим ни о чем. Лишь бы только легко прожить. А в молодости было не так, почти всем хотелось быть хорошими… Хотелось жить пусть уж трудно, но хорошо. Конечно, грешили, но и виноватыми были. Сейчас виноватых нет.

Да, молодость… Тайна… А еще ведь — юность!.. Да и в детстве всякое случалось. Впервые я влюбилась задолго даже до юности. Во втором классе. Приехала к нам на шахту семья, народ в поселке «свозной», постоянно люди наезжали и уезжали. Детей в той семье было много, их родителей я не помню, а к нам в класс пришла одна из девочек, Шура. Была она стрижена наголо и обросла уже, но в классе нашем ее, конечно, сразу Лысиком прозвали. Лысик и Лысик. Вот в кого я влюбилась в первый раз — в Лысика. Трогательный у нее такой затылок был, и голова как будто светилась — от волос, от мягкого ежика. Помню, сердце мое падало, когда я видела ее или голос хотя бы слышала.

Когда они уехали, я неделю в школу не ходила, больна стала… Именно болью больна… А как — не помню. Вот если ты рожала, то знаешь: родовую боль вроде бы пережить нельзя, а как переживешь — вспомнить нельзя… Вот так оно и с Лысиком… — Она запрокинула голову, закрыла лицо руками. — И снова, снова… болит у меня… Пережить бы как-то…

Опустила руки, замолчала. И я молчала. А потом спросила:

— Так ты что, влюбилась?..

И голос мой стал мне глуп и противен, а рассказчица не ответила. Так что больше я уже не спрашивала. История ее пошла своим чередом, с остановками и отступлениями:

— …Сама знаешь, девяностые годы — несуразные были, никакой жизни. Ни усталости, ни отдыха. Ни о каких отпусках никто не думал. Вот и мы. Я работала на трех работах, и муж тоже — то вкалывал, то в безработных сидел и водку пьянствовал, как говорится… Тем временем двое детей выросли, дочь в седьмом году даже замуж вышла, а сын год назад ушел в армию. Тут и случилось заработать. Не важно — как, повезло, как только дуракам везет. И решили с мужем эти дурацкие деньги по-дурацки, да и побыстрей потратить. В прошлые времена все собирались вместе на юг съездить, но не вышло. В Гагры его когда-то по профсоюзной путевке одного направляли, после чего мы едва не развелись. А сейчас уж и не захотелось вместе. Мужу лодку резиновую купили, сапоги болотные и спиннинг, а мне — путевку в Анапу. Вот оттуда я сейчас возвращаюсь… Две недели, всего-то…

Приехала в Анапу — жара! Нашла свой пансионат и перестала от духоты ночью спать. Но ведь — у моря! Стала, как стемнеет, на пляж уходить и плавать, так что даже ночь и день перепутала. Приходила в номер, накупавшись, наплававшись, когда светлеть начинало. Просыпалась от жары, когда все в пансионате не то что позавтракать — пообедать успевали. Вот зеваю, потягиваюсь, иду, сонная, к дыре в заборе, прямо к морю, бросаюсь в прибой, и от воды, как от счастья, просыпаюсь. На волнах валяюсь, в небо гляжу. Потом бегу в пустую столовку, ем, не глядя, что дают… Дней пять так жила. И чувствовала я себя… ну, как ангел на небе. Никаких мыслей — одна радость. Похудела, загорела, одышка прошла вовсе. Не познакомилась ни с кем. Даже говорить отвыкла.

Как-то в столовку с моря пришла, а она не вовсе пустая. Сидит в углу парень, весь заспанный. Видно, тоже день с ночью перепутал. Не умыт, не причесан и не загорелый — видно, и к морю не ходит. Мы с ним едва переглянулись. После столовки я опять к морю, плавать до ужина. Да что-то меня остановило. Может даже, этот парень встрепанный и остановил. Думаю, что ж я, взрослая женщина, веду себя кое-как. То есть совсем себя не веду, а живу как пацанка. Развернулась я, зашла в номер за шампунем, потом в душ, помылась как следует, расчесалась, косы туго заплела, как будто я снова в школе, только теперь отличница, сложила их на затылке корзинкой, только что без бантиков, платье надела нарядное, синего шелка с белым кружевным воротничком, вместо сандалий пляжных — туфли-лодочки, и пошла снова в столовку — в зеркало большое смотреться. Смотрю — другое дело. И тут же у зеркала старушка билетами на экскурсии торгует. Купила билет к святому источнику, автобус через полчаса. Успею опять-таки в море искупнуться… Но не стала. На этот раз кружевной воротничок не отпустил. Прошлась до рынка, купила чудные такие фиговины, сочные, потрескавшиеся, с красным нутром. Инжир.

Автобус уж полон был. И одно-единственное место свободным оставалось. Уселась, голову поворачиваю, а рядом со мною, оказывается, мальчонка из столовой, только уже умыт и причесан, да так старательно зализан. И в белой рубашке, ворот распахнут, на шее бусики. Я его инжиром угощаю, а он говорит: «Вас не узнать». Ну, я ему: «Вас тоже».

И ведь ни-че-го я тогда не почувствовала. Кроме легкости и простоты. Можно говорить, можно молчать. Человек вроде чужой и вроде свой, вроде мальчик и вроде взрослый. Приятный человек. И все.

А место, куда нас привезли, вправду святое было. Лес на горе светлый, легкий, как перистое облако, и в том лесу когда-то отшельник монах проживал, много лет. Молился на камне, воду из ключа пил, тот ключ и был святой источник. Воды я попила, по лесу погуляла, на камне постояла, вдаль поглядела. Хорошо.

Сажусь в автобус, и что же: опять все места заняты, только мальчик мой для меня уже сам место держит.

Не помню, чтоб мы разговаривали. Только как приехали, парнишка сказал, вежливо так, учтиво: «Почему вы на танцы не ходите? Приходите, пожалуйста, я вас приглашаю». Мне смешно стало. Как это я с молодым таким танцевать пойду. А он понял и говорит:

— Сам я на танцах не танцую. Я диджей.

Вот тебе на! Ты знаешь, что такое диджей? Я не знала. Но сказала:

— Спасибо. Приду.

И стала я по вечерам в кино ходить, после кино на танцы оставаться, а уж потом — к морю. Режим этот в тот же вечер завелся, как парнишка меня на танцы пригласил…

Не буду я тебе говорить, как его зовут… Знаешь почему? То-то и оно… Потому что черти услышат!.. Черти — есть, но не такие уж они умные, просто схватливые. То, что мы молча думаем или пишем пером, они схватить не могут, ждут, когда скажем. Вот тогда и… Ангелы же — напротив, в молчаливых душах читают…

Все это у святого источника мне как раз дурачок тамошний вдруг выложил, даже напугал…

Танцы в клубе после кино начинались, а кино после ужина. Клуб со столовкой — в одном корпусе, между ними фойе с зеркалом большим и старушкой. Неудобно мне стало у этой знакомой старушки билет специальный на танцы брать, я и взяла общий. Он так и называется у них — объединенный, все услуги в одном пакете и со скидкой…

Ты прости меня. Я всю эту ахинею нанизываю, потому что к главному подойти не решаюсь…

Ну вот, пошла по объединенному билету после ужина в кино, опоздала, как всегда.

Кино началось, зал полон. Нашла место свободное возле прохода, сажусь, кино смотрю. Не интересное, все стреляют. Голову поворачиваю — а рядом-то со мною — опять тот же парнишка. Будто, кроме него, в пансионате этом и людей-то живых нет, все тени! Разве еще старушка с билетами… Это я так, сейчас только подумала. А тогда — хоть бы что, не удивилась нисколько. Он мне улыбнулся и снова кино смотрит. Я смотрю-смотрю на экран, ничего не понимаю. Там негры на одно лицо и бегают быстро. Был бы телевизор — выключила. Тут не выключишь… Спрашиваю у парнишки, он говорит — после сеанса я вам объясню, а сейчас и сам не все понимаю.