В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович

Зеркальные двери особняка распахнулись, появились Иван Степанович и Гущин с дорожной сумкой в руке – он летел с командой в Вену.

Иван Степанович выглядел повеселевшим; заметив это, ободрились и ребята. Стало известно, что никакой накачки не было. Все, что касалось предстоящей игры, давно обговорено: защитный вариант, двое нападающих, Серебряков и Мухин, Федор Сухов в запасе. В Вене желательно было сыграть вничью, чтобы при переигровке на нейтральном стадионе избавиться от фактора чужого поля.

В самолете Гущин подсел к Скачкову, сложил пиджак, поддернул рукава. Работая в Федерации футбола, он успел побывать во многих странах, недавно вернулся из Южной Америки.

– А диссертация? – спросил Скачков.

– Хватился! Давно, в прошлом году еще…

На узенькой тележке стюардесса катила соки, напитки, коньяк. Гущин уверенно взял пузатый фужер коньяку. Как знаток, погрел фужер в ладонях, поболтал, понюхал. В своем теперешнем положении он мог и выпить, и выпивал со вкусом, смакуя радость жизни без аскетических ограничений.

Опуская нос в фужер и прихлебывая, Гущин рассказывал, что в Вене предстоящему матчу с «Локомотивом» придается более чем спортивное значение. Австрийский футбол, как известно, давно не блещет успехами и перестал котироваться даже по европейской номенклатуре.

А ведь когда-то… И вот железнодорожный магнат, сливший два клуба, задался честолюбивой целью сделать первый шаг на пути к возрож-дению. Ему удалось заполучить тренера, удалась и покупка Фохта, хотя клуб любительский, а Фохт еще в прошлом сезоне играл в Западной Германии за профессиональную команду. Деньги, они все могут… Судя по прессе, которую Гущин изучал перед поездкой в Вену, о «Локомотиве» австрийцы невысокого мнения.

Он сказал еще, что недавно группа фашиствующих молодчиков совершила нападение на представительство «Аэрофлота» в Австрии. Бедному «Аэрофлоту» всегда достается! Так что вести себя в Вене придется с оглядкой, не исключены провокации.

– Слушай, Геш, а этот… да вместо Комова вы поставили…

– Соломин?

– Да. Он тянет?

– Ничего парень. В порядке.

Гущин смотрел в фужер, побалтывал остатками коньяка.

– Все-таки можно было Комова наказать и после Вены. Верно ведь?

– Да там… всякое началось.

– Знаю, – значительно кивнул Гущин, давая понять, что рассказывать ему незачем. – Знаю.

Затею Комова сорвать поездку в Вену он назвал идиотской. По некоторым соображениям (Гущин, скрытничая, изобразил пальцами что-то замысловатое), в Федерации футбола, да и в комитете считают, что проигрыш в Вене не желателен. Во-первых, снова очень неважно обстоят нынче дела с олимпийской командой: и много очков на старте потеряли, и в самый неподходящий момент сломался Полетаев. Во-вторых… а во-вторых, дела с футболом как-то вообще не ладятся. В тупик зашли, что ли, достигли какого-то своего потолка?

Он сделал знак стюардессе, она заменила ему фужер новой порцией.

– Я гляжу, вы Сухова взяли. А говорят, не просыхает?

– Да нет, за последнее время ничего.

– Уж не за ум ли взялся? Поздновато, вроде… Ах, Геш, ничью, ничью нам надо в Вене, кровь из носу! Без ничейки хоть в Москву не возвращайся.

– Посмотрим там…

Допив коньяк, Гущин распустил галстук и стал устраиваться поудобнее.

– Что, Геш, соснем минуток двести? Давай, брат, копи мощь. Видел я Фохта, – зверь! Знаешь, одинаково легко работает с обеих ног. Не угадаешь, куда развернется. А сейчас, говорят, особенно в форме… Ну, спим.

Наторелость Гущина в поездках сказалась в том, что проснулся он перед самой Веной и ему как раз хватило времени привести себя в порядок, чтобы в надлежащем виде появиться перед встречающими.

Перед тем, как выйти из самолета, Гущин провел рукой по волосам, поправил галстук, и через плечо отдал Скачкову распоряжение:

– Геш, скажи кому-нибудь, чтобы мою сумку не забыли. И устремился вниз.

«Вот тебе раз!» – Скачков невольно покраснел и захлопал глазами.

А Гущин уже трещал внизу, жал руки, поворачивался, улыбался.

Ребята, скапливаясь в ожидании, переминались, но редко кто глазел по сторонам. Церемония знакомства затягивалась. Среди небольшой группы подтянутых мужчин с вежливо снятыми шляпами не было ни одного, кто приезжал с командой в прошлом году осенью. «Собственно, так оно и должно быть, – подумал Скачков. – В команде большие перемены». Не переставая трудился переводчик. Он не умолкал и в автобусе, в дороге, в то время как остальные встречающие, обратив к Гущину любезные улыбки, сидели, словно в гостях.

К Скачкову, к самому уху, наклонился Матвей Матвеич.

– Видал? – шепнул он. – Все в шляпах.

Иван Степанович сидел безучастно, не принимая участия в разговоре. Завидная активность Гущина явилась для него спасением. Он целиком ушел в себя, в свои расчеты, не замечая ни заграницы за окном, ни корректных отутюженных мужчин, занявших вместе с Гущиным все передние сиденья. Для него, тренера, матч уже начался.

Автобус летел по отличной автостраде, но сигналил не по-нашему – какими-то музыкальными мурлыкающими переливами.

Заграница мелькала за окнами автобуса одинокими зданиями, темными купами деревьев, яркими пятнами бензозаправочных станций. Наступил вечер, чужая ночь в чужом городе, вспыхивали и текли пунктиры бледных огней, намечая неизвестные чужие улицы…

Команду поместили в чистеньком, но скромном отеле, как уверял переводчик – в центральной части города.

Пока выгружались, Гущин суетился и требовал, чтобы все держались кучно. Копился подфонарный сумрак, город разгорался праздничными разливами разноцветных огней, все больше вертикальных. И только в перспективе площади, не загороженной домами с вакханалией огней, просматривался край горизонта и там, в продольной узенькой щели, застыла пара острых плоских тучек и рдел по-полевому спокойный отходящий свет… Потом по площади поползла туша двухэтажного троллейбуса, он искристо светился изнутри. Громкий голос Гущина пригласил команду заходить.

– Быстро, ребятки, дружно, – приговаривал он, поштучно пропуская футболистов мимо себя в распахнутые двери.

Комнаты в отеле оказались на двоих, и футболисты разместились привычными парами, как у себя на базе.

Осматриваясь, маленький Мухин заметил, что отельчик, надо полагать, еще штраусовских времен, – из всех удобств в номере была лишь чугунная раковина для умывания. Запихав сумку в шкаф, Мухин переоделся в тренировочный костюм, пригладил вихры и взял приготовленное на кровати махровое полотенце.

– Пойду погляжу, где у них тут что… Может, хоть душ есть.

Поздно вечером, возвращаясь из ванной комнаты, Скачков встретил в затихшем коридоре Матвея Матвеича, Шагая по истертой ковровой дорожке, массажист нес грелку.

– Кипятку не допросишься! – пожаловался он. – Опять что-то с печенью у старика.

Вместе с ним Скачков вошел в комнату тренера. Иван Степанович лежал под одеялом, возле него на стульях сидели Дворкин и Арефьич. Поверх одеяла валялась раскрытая толстая книга, по красно-белой суперобложке Скачков узнал воспоминания маршала Жукова.

– Геш, ты что не спишь? – удивился Арефьич. Приняв грелку и пристраивая ее под одеялом, Иван Степанович успокоил Скачкова:

– Ерунда все. Не первый раз… Ты спи давай. Как там ребята – все легли?

Ответил Дворкин:

– Все. Я проверял.

Уходя из номера и закрывая за собою дверь, Скачков, расслышал фразу, нервно сказанную Иваном Степановичем, как видно, в продолжение прерванного разговора:

– Команду, которая не атакует, уважать нельзя. Нельзя! Поймите вы это, наконец!

Утром команду отвезли на тренировку. Стадион принадлежал клубу. Трибуны низенькие, бедноватые, но поле отличное. Переводчик, объясняясь с Гущиным, жаловался на финансовые затруднения клуба. Арефьич, волоча на поле сетку с мячами, шепнул Скачкову:

– Пой, птичка, пой! За Фохта, небось, наскребли миллиончик.

У барьера в самом низу трибуны, где завтра встанет полицейское оцепление, толпились молодые щеголеватые люди чересчур спортивного вида, чтобы быть настоящими спортсменами. От них так и шибало спортом. Скачков по опыту знал, что пижоны всегда больше похожи на спортсменов, чем сами спортсмены.