Животная пища - Барлоу Джон Перри

В тот день состоялось мое первое появление на сцене вместе с Маллиганом. Сперва мне казалось, что вечер не предвещает ничего хорошего. Мы свернули во двор большого приземистого здания в эдвардианском стиле. Майкл улыбнулся и сказал:

– Что ж, это, конечно, не Париж и не дворец. Могу тебя заверить, наследных принцев здесь не будет. Однако работа есть работа.

Мы выгрузили из машины несколько тяжелых деревянных ящиков и покатили их к задней части дома. Навстречу вышел веселый, но немного нервный мужчина в узком смокинге и с бокалом джина в руке. Он проводил нас в большой зал, оформленный скромно, с претензией на элегантность. Здесь пахло воскресной школой с легкой примесью пережаренного мяса и лосьона после бритья. Стол был накрыт на сорок или пятьдесят персон, но возле каждой тарелки лежало так удручающе мало столовых приборов, что назвать прием роскошным не поворачивался язык. Мужчина в смокинге указал нам на небольшую полукруглую сцену в другом конце зала.

– Все как вы просили, – сказал он Маллигану, тревожно оглядываясь. Ирландец тоже осмотрел сначала столы, затем сцену.

– Да-да, все как нужно. Вполне приемлемо. Дело за малым. Мой счетовод постоянно напоминает мне, чтобы я не забывал о финансовой стороне дела…

Нервный опустил взгляд.

– Мы… понимаете, мы подумали, что… что было бы уместнее заплатить после…

Он умолк. Маллиган тоже молчал. Мы стояли, слушая далекое бормотание гостей. На лице Майкла царила покорная улыбка. Через несколько мучительно долгих секунд нервный полез в карман пиджака и достал конверт.

– Всё здесь, – сказал он тихим обреченным голосом.

– О, превосходно! – воскликнул Маллиган и просиял. – Я выпишу вам квитанцию…

– Нет-нет, в этом нет необходимости, – прервал его мужчина, отворачиваясь. – Будет замечательно, если вы начнете сразу после кофе и закончите к двенадцати, – бросил он уже через плечо и направился к двойным дверям, украшенным богатой резьбой.

Маллиган открыл конверт и ухмыльнулся.

– С кем только не приходится иметь дело в нашей работе! Слов нет! Принеси мне еще бутылочку смеси, хорошо? – попросил он, листая толстую пачку банкнот.

Мы тщательно подготовились к выступлению. На сцене появился внушительных размеров аппарат. Каждую деталь, завернутую в мягкую промасленную ткань, мы аккуратно извлекли из коробок. Я собирал каркас – конструкцию на четырех ножках, крепившуюся ко дну самого большого ящика. Стенки у него были откидные, так что получалось нечто вроде второго пола. Закончив с этим, я стал подавать маэстро один масляный сверток за другим, а тот крепил, сцеплял и защелкивал между собой такое количество шестеренок, жерновов и рычагов, что я стал опасаться, как бы он не прикрепил к ним колеса с бензобаком и не укатил куда глаза глядят.

Сосредоточенный труд Маллигана скоро начал давать результаты: на сцене мало-помалу росла «Машина» – самая большая в мире ручная мясорубка. «Предположим, только предположим, – думал я, – что он действительно будет жевать мебель. В таком случае у него есть для этого все необходимое». Я заглянул в воронку и увидел там угрожающие стальные зубы, готовые в любой момент стереть в порошок даже гранит – по крайней мере впечатление создавалось именно такое. Я осмотрел замысловатый механизм, состоящий из нескольких перемалывающих отсеков, каждый меньше предыдущего; изучил крошечную дырочку, сквозь которую наружу выходил готовый «фарш». Стало быть, великий Майкл Маллиган и в самом деле собрался есть стул!

Как громом пораженный я оглядел зал в поисках необходимого предмета. Конечно же, это будет какой-то особый стул – с полыми ножками или из пробкового дерева. А тем временем ирландец добавлял последние штрихи к своему инструменту и полировал сверкающую табличку с надписью: «Маллиган и сыновья». Позже я узнал, что его отец, хозяин одной литейной в Дублине, отрекся от сына, когда прослышал, что тот осваивает мастерство «чертова обжоры». Брат Майкла прислал табличку втайне от отца.

Он полюбовался ею, после чего подошел ко мне.

– Что ж, шеф, будьте так любезны, найдите для меня хорошенький стульчик, да помясистее!

На протяжении всего ужина мы сидели в задней комнате, не желая участвовать в жалком празднестве, на котором четыре десятка масонов с улыбающимися розовыми лицами восхваляли друг друга, хотя на самом деле с трудом сдерживали разочарование. Маллиган вылил шесть пинт оранжевой жидкости в высокий кувшин, отдаленно похожий на египетский, и время от времени прихлебывал из оставшейся бутылки. Он рассказал о моих обязанностях: я должен молчать, чтобы произвести желаемый эффект. Я не стал спорить, не столько в силу природной застенчивости, сколько из-за больного языка.

Вдобавок меня мутило – позже я узнал, что это и есть страх сцены.

Звуки светской беседы из зала постепенно превращались в сдержанный полупьяный хрип среднего класса. Собравшиеся спели песню (может, это был гимн, трудно сказать), потом произнесли несколько коротких речей, встреченных дружными овациями. Далее под вежливые аплодисменты и приглушенное бормотание на сцену вышел Железный Майкл Маллиган.

Внезапно и, быть может, впервые в жизни все эти судьи, работники банков, полицейские и провинциальные адвокаты, собравшиеся, чтобы петь друг другу дифирамбы, повстречались лицом к лицу с человеком, достоинства которого можно выразить лишь в превосходной степени: он был самый большой мужчина и наверняка самый привлекательный великан; самый уверенный, самый обаятельный, самый остроумный из всех и, разумеется, самый устрашающий; на нем был самый вопиющий костюм; он обладал самым громким и в то же время сладчайшим голосом. Этих качеств было достаточно, чтобы разом посрамить все английское масонство. Сила и власть читались в каждом его движении – вот он встает за чьей-нибудь спиной и нежно кладет ручищу на плечо жертвы, вот ненароком обводит взглядом зрителей, будто проверяя, насколько прилежно они выражают ему свое почтение. Вдобавок Маллиган был самым богатым человеком в зале, и это знали все. Сверкающий «роллс-ройс» у ворот дома не ускользнул от пытливых взглядов гостей, пока они по двое или по трое выбирались из своих «остинов» и «моррисов», а то и шагали с автобусной остановки, одетые в поношенные пальто, из-под которых торчали пристежные воротнички.

Маллиган начал с того, что поблагодарил хозяев за роскошный прием. Сделано это было в той же лирической манере на грани серьезности и блажи. От его тона все гости выжидающе замирали, очарованные и растерянные, не в силах оторвать взгляд от великана. Майкл фланировал по залу, то и дело подходя к столу и съедая кусочек сахара. Он рассказывал зрителям о своих приключениях на поприще едока, сперва давая понять, что при желании любой мог бы повторить его подвиги: съесть молочного поросенка или дюжину фазанов. Он старался придерживаться традиционных представлений о возможностях человека – не так трудно проглотить шесть дюжин апельсинов, или девяносто девять сардин, или сто пятьдесят устриц (хотя о последствиях Майкл умолчал). Думаю, большую часть этих историй ирландец все-таки выдумал. Не мог же он отправиться в Севилью лишь затем, чтобы съесть там ничтожные семьдесят апельсинов! Зато Маллиган сумел правильно начать выступление, создать атмосферу, обрести власть над коллективным масонским сознанием и убедить публику в своем всеобъемлющем обжорстве – так великий маэстро, взяв за основу простую мелодию, ткет из нее пленительную сонату.

Маллиган все говорил и говорил, незаметно усиливая натиск, бросая вызов даже самым легковерным. В ход пошли чудовищные подробности, еда теперь измерялась не в тарелках, а в ящиках и мешках.

Наконец из другого конца комнаты раздался первый возглас недоверия, а за ним тут же последовали другие – публика потеряла всякое терпение, как бывает, если фокусник случайно раскрывает свой секрет или шутки юмориста становятся чересчур предсказуемы. Маллиган с удовольствием играл и на этом. Чем громче зрители выражали свое недовольство, тем громче он говорил и тем немыслимее и экзотичнее были его истории. Майкл сдабривал выступление отточенным пафосом. Он выжидал.