Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
— Мистер Биббит, сообщи-ка этому мистеру Хардингу, что я такой ненормальный, что, признаюсь, голосовал за Эйзенхауэра.
— Биббит, мистеру Макмерфи будет интересно знать, что я такой ненормальный, что голосовал за Эйзенхауэра дважды!
— Передай ответ мистеру Хардингу, Биббит, — он кладет обе руки на стол и наклоняется, голос его становится тише, — что я такой ненормальный, что собираюсь снова голосовать за Эйзенхауэра в ноябре!
— Снимаю шляпу, — говорит Хардинг, склоняет голову и пожимает Макмерфи руку.
Мне совершенно ясно, что Макмерфи одержал победу, но я не совсем понимаю какую.
Все острые побросали свои дела и придвинулись ближе посмотреть, что за птица этот новый парень. До сих пор ничего подобного в отделении не было. Они расспрашивают его, откуда он и чем занимался. Такими я их еще никогда не видел. Макмерфи говорит, что он увлеченный человек. Рассказывает, что был бродягой и работал на лесоразработках, пока не попал в армию и не узнал о своих природных наклонностях. Одних армия научила сачковать, других — придуриваться, а его — играть в покер. После этого он осел и посвятил себя всевозможным карточным играм. По его словам, если бы ему не мешали, он бы только играл в покер, не женился бы, жил, где и как захочет, «но вам известно, как общество преследует увлеченных людей. С тех пор как я нашел свое призвание, я отбыл сроки в тюрьмах стольких маленьких городков, что могу написать об этом брошюру. Говорят, я закоренелый скандалист и люблю подраться. Чепуха. Им было наплевать, когда в драку попадал тупой дровосек. Это, мол, простительно, мол, рабочий человек спускает пар. Но если ты картежник, и они об этом знают, то стоит только плюнуть в неположенном месте — как ты уже проклятый уголовник. Хо-хо, они там прилично потратились, катая меня из одного захолустья в другое.»
Он качает головой и надувает щеки.
— Но это лишь поначалу, потом я освоился. По правде говоря, до нападения с побоями, за которые я отбывал срок в Пендлтоне, я не залетал почти год. Поэтому и попался. Не было практики: парень сумел подняться и сообщить в полицию быстрее, чем я смылся из города. Очень крепкий мужик…
Он снова хохочет, жмет руки и садится за стол помериться силой всякий раз, когда рядом появляется черный с термометром. Он познакомился со всеми острыми и, закончив пожимать руку последнему, сразу направился к хроникам, как будто между нами нет никакой разницы. Не поймешь, вправду он такой дружелюбный или у картежников свой интерес знакомиться с тяжелыми больными, большинство из которых даже не помнят своего имени.
Вот он отрывает от стены руку Эллиса и трясет ее так, будто он политик и кандидат на выборах, а голос Эллиса значит ничуть не меньше других.
— Приятель, — говорит он Эллису торжественным тоном, — меня зовут Р.П. Макмерфи, и мне не нравится, когда взрослый человек плескается в собственной луже. Почему бы тебе не пойти просушиться?
С большим удивлением Эллис смотрит на лужу у своих ног.
— О, спасибо, — говорит он и даже делает несколько шагов в направлении уборной, но гвозди тянут его руки обратно к стене.
Макмерфи движется вдоль хроников, пожимает руки полковнику Маттерсону, Ракли и старику Питу. Обменивается рукопожатиями с колясочниками, ходоками и овощами, пожимает руки, которые больше напоминают мертвых, заводных птиц, — эти чудеса из тонких косточек и проводков, замершие и упавшие. Жмет руки всем подряд, кроме водяного психа Большого Джорджа, который улыбается, но робко отстраняется от не идеально чистой руки, поэтому Макмерфи просто отдает ему честь и, уходя, обращается к своей правой руке:
— Рука, как же этот друг догадался обо всех твоих злых делах?
Никто никак не поймет, к чему он клонит и зачем этот цирк с непременным пожатием руки каждому, и все-таки это лучше, чем разбирать головоломки. Он не устает повторять, как это важно обойти всех и познакомиться с людьми, с которыми ему придется иметь дело, и это входит в обязанности игрока. Но должен же он понимать, что игра с восьмидесятилетним образчиком органики, который только и может, что взять карту в рот и пожевать, маловероятна. Тем не менее он, похоже, получает от этого удовольствие и к тому же здорово может рассмешить людей.
Последний — я. Дойдя до меня, Макмерфи останавливается, снова цепляется большими пальцами за карманы и хохочет, закинув голову, как будто я смешнее всех остальных. Меня неожиданно охватывает страх: вдруг он догадался, что я лишь симулирую, сидя с подтянутыми к груди коленями, обхватив их руками и глядя вперед, как будто ничего не слышу.
— Ого, — произносит он, — кто это здесь такой?
Этот момент я помню отчетливо. Помню, как он, прикрыв один глаз, приподнял голову, посмотрел сверху только начавшего заживать розового шрама на носу и захохотал. Сначала я решил, что он смеется над моим лицом и черными масляными волосами индейца. Потом, помню, подумал, что ему смешно, какой я слабый. Но вдруг я понял: он смеется из-за того, что с самого начала догадался, что я лишь играю роль глухонемого, и, как бы хитро я не вел себя, он раскусил это дело, а теперь смеется и подмигивает, чтобы мне было ясно.
— Поведай о себе, Большой Вождь. Ты как Сидящий Бык [3] на сидячей забастовке. — И Макмерфи посмотрел на острых: может, засмеются шутке. Когда они лишь хихикнули, он снова повернулся ко мне и подмигнул: — Как зовут тебя, Вождь?
Через всю комнату раздался голос Билли Биббита:
— Его з-з-зовут Бромден. Вождь Бромден. Но все н-н-называют его Вождь Швабра, потому что санитары чаще других з-з-заставляют его подметать. Пожалуй, ничего другого он не м-м-может делать. Глухой. — Билли почесал рукой подбородок. — Если бы я был г-г-глухой, — вздохнул он, — я бы п-п-покончил с собой.
Макмерфи продолжал смотреть на меня:
— Он растет, скоро прилично вырастет, а? Сколько он сейчас?
— Кто-то однажды з-з-замерял. Кажется, почти семь футов. Большой-то, большой, а собственной т-т-тени боится. Просто б-б-большой глухой индеец.
— Когда я увидел, как он тут сидит, я так и подумал, что он похож на индейца. Но Бромден не индейское имя. Из какого он племени?
— Не знаю, — ответил Билли, — я п-п-прибыл — он уже был здесь.
— У меня есть сведения от врача, — сказал Хардинг, — он лишь наполовину индеец, из индейцев Колумбии, по-моему. Это вымершее племя из района ущелий реки Колумбия. По словам доктора, его отец был вождем, отсюда кличка. А что касается фамилии Бромден, то, боюсь, в моих познаниях об индейцах эти сведения отсутствуют.
Макмерфи наклонил голову прямо к моему лицу:
— Это правда? Ты глухой, Вождь?
— Он г-г-глухонемой.
Макмерфи собрал губы в трубочку и долго смотрел мне в лицо. Потом выпрямился и протянул руку:
— Черт побери, но руку пожать он может? Хоть глухой, хоть какой. Ей-Богу, Вождь, пусть ты большой, но пожми мне руку или я расценю это как оскорбление. А оскорблять нового главного психа больницы не очень хорошо.
Сказав это, он оглянулся на Хардинга с Билли и скривил рожу, по-прежнему протягивая мне свою огромную, как тарелка, руку.
Хорошо помню, как выглядела эта рука: сажа под ногтями еще с тех пор, как он работал в гараже, ниже суставов — татуировка якоря, на среднем суставе — отклеившийся по краям грязный пластырь. Остальные суставы покрыты шрамами и порезами, старыми и новыми. Помню ладонь, гладкую и твердую, как кость от трения о деревянные ручки мотыг и топоров. Такую руку трудно представить с картами. Ладонь мозолистая, мозоли потрескались, и в трещины въелась грязь — дорожная карта его поездок по Западу. Его ладонь держала мою руку с шершавым звуком. Помню, как его толстые и сильные пальцы сомкнулись над моими и в моей кисти возникло какое-то странное чувство: она стала разбухать на моей тонкой руке, как будто он вливал в нее свою кровь. В ней заиграла сила. Помню, она раздулась и стала такой, как у него.
— Мистер Макмерри.
