Луна над рекой Сицзян (СИ) - Шаогун Хань
Я взглянул на тётю Чжэнь. Ветеран партизанских боёв, она приближалась к своему семидесятилетию, но по-прежнему прямо держала спину, аккуратно собирала волосы, её голос был звонким, а широкое лицо в свете горящего хвороста отливало золотом. Она жила на полную катушку, и уж если сердилась, то кричала во всю мощь своих лёгких. В просторном халате, с пышной грудью, с крупным носом, она во всех отношениях была настолько живой и большой, что ты вмиг оказывался полностью окутан и заражён ею. Она, не советуясь, добавляла мне еды и постоянно спрашивала: «Горько, нет?» Я знал, что это означает: «Солёно или нет?» — в говоре нашей деревни «горькое» и «солёное» не различались.
Когда она взяла палочками два кусочка свинины, её глаза вдруг покраснели, и она рассказала, что эту свинью они взяли ещё при тётушке, которая наблюдала за её ростом и даже помогала нарезать траву для кормления. Бедная тётушка, горькая ей досталась судьба, не успела покушать мяса. Тётя положила мясо в пустую миску рядом со мной и чуть слышно пробормотала: «Сестрица, на, попробуй».
За миской оставалось пустое место, здесь проходила грань непроницаемо-чёрной ночи.
«Сестрица, ну как, солёно ли? Ты попробуй».
Место продолжало пустовать.
Она промокнула глаза уголком халата и произнесла неожиданно севшим голосом: «Твоя тётушка очень скучала, больше всего на свете хотела, чтобы ты приехал… Какая же тяжёлая у неё была судьба. Раньше она была первой красавицей здешних мест. Стоило ей выйти на улицу, как юноши за ней по пятам ходили, глазели. А те, кто свататься пытался, весь порог истоптали».
Я кивал головой, мне казалось, я понял всё, о чём она говорит и даже о чём молчит. Я большими глотками пил маисовую водку и чувствовал, как жар разливается по телу, голова тяжелеет, ноги становятся лёгкими, а движения — не совсем уверенными. Наблюдал, как огненные звёзды, рождаясь в очаге, вихрем взмывают к чёрному потолку и гаснут там одна за другой. И мне казалось, что они исчезают в глубинах мироздания.
Самым ужасным было то, что в этот миг, когда я больше всего нуждался в слезах, мои глаза по-прежнему оставались сухими.
7
Когда я проснулся, было ещё слишком рано.
Вытянув руку, я не смог разглядеть своих пальцев, и, когда прикрывал за собой дверь, тётя Чжэнь ещё сладко спала.
На самом деле не было необходимости идти на ярмарку так рано — ни мясник, ни продавец жареных блинов точно ещё не пришли, — но мне всегда казалось, что следует выходить пораньше, чтобы пройтись по залитой луной горной дороге и первым увидеть солнце.
Осторожно ступая, я вышел на ярмарочную площадь и в темноте будто натолкнулся на что-то, наверное, это был корень или стойка навеса. Вытаращив глаза, я вглядывался, пока наконец не разглядел заходящую луну и вставший чёрным лесом край берега — это, конечно же, была гряда изогнутых крыш городских домов.
Почему-то до сих пор не было видно огней, не было слышно ни крика петуха, ни лая собак, ни скрипа открываемых дверей — неужто ещё глубокая ночь? Часы меня обманули? Я встряхнул их, перевёл дух и продолжил пробираться вперёд. Неожиданно моя нога наступила на что-то мягкое. За короткий миг, понадобившийся мне, чтобы отдёрнуть ногу, я успел почувствовать мясистость плоти какого-то существа и приготовился бежать, испугавшись змеи. Я отпрянул назад, но вторая моя нога тоже наступила на что-то мягкое, и это нечто, очевидно с перепугу, трепыхаясь, вырвалось из-под моей подошвы и стало карабкаться вверх по штанине. Цепкие коготки уже добрались до моего пояса, когда я в спешке стряхнул его с себя, и только тогда оно с писком вернулось во тьму. Я замер от страха, по спине пробежал холодок, ноги стали ватными, не было и речи о том, чтобы двинуться дальше.
Задержав дыхание, я внимательно прислушался и услышал неясный звук, доносившийся волнами с поверхности земли. Посмотрел вниз и увидел клубящиеся чёрные тени. Господи, да это мыши! Столько мышей! Сотни мышей мчатся стройными рядами!
Внезапно я вспомнил, что несколько дней назад в деревню приходили люди с нивелирами на треногах и с суетливой поспешностью производили какие-то замеры позади деревни, потом ещё созвали общее собрание и расспрашивали, не замечал ли кто-нибудь, чтобы курицы взлетали на деревья, вода в колодцах поднималась или другие необыкновенные знамения. Наряду с этим они настойчиво советовали жителям определить единый сигнал тревоги, установить посменное ночное дежурство, а тем, кто проживал в кирпичных домах, временно переселиться в деревянные, после чего все наперебой стали обсуждать землетрясение. Неужели это оно начинается? Иначе с чего бы столько мышей покинули свои норы? Неужто они предчувствуют назревающее под толщей земли бурное сражение?
Лишь много позже я вспомнил, что тётушка предсказывала это землетрясение. Ещё при жизни она частенько жаловалась на головокружение и приговаривала: «Земля двигается, и горы качаются», — конечно же, это был намёк на землетрясение. Теперь её уже не стало. На её похоронах петарды взрывались с громким хлопком, расцветая в небе недолговечными золотыми цветами; казалось, они изрешетили весь белый свет, разнеся повсюду запах гари. Напев соны тяжело поднимался и так же тяжело падал, омывая неосязаемую пустоту вокруг меня, смешиваясь с дрожащими солнечными лучами. Музыкантами были несколько мужчин: один — горбатый, другой — слепой, третий — колченогий; их лица оставались бесстрастными, глаза были направлены то ли на камни под ногами, то ли на травы у дороги; они полностью погрузились в себя и даже не глядели друг на друга. И только услышав призыв ударных, они все как один словно с облегчением облизнули губы, надули щёки и, подняв инструменты, последовали за раскачивающимся впереди гробом, за хлопающим на ветру ритуальным флагом. Втянув головы в плечи, они стали подниматься в гору, оставляя на рапсовом поле вмятины своих следов. Что интересно, под гроб тётушки был подложен толстый слой мышиных трупиков, точно таких же, какие я позже увидел на улице посёлка, — не знаю, данью какой традиции это было.
Землетрясение? Я наконец обнаружил, что мой рот не издавал ни единого звука. Ущипнул себя за руку — может, это сон? Увидел, что все двери в посёлке закрыты наглухо и никто не слышит моих криков. Только у самого дальнего дома горел одинокий фонарь. Не знаю, была ли это школа или, может быть, местная управа. Моё беспокойство достигло предела, я слышал, как усиливается волна писка, видел, как стаи мышей выбегают из дверных щелей, покидают дупла деревьев, выскакивают из переулков и огородов и, слившись в единый поток, покрывающий всю улицу, прыгают и скачут, поднимаясь и опускаясь чёрными волнами. Не было никакой возможности разминуться с ними. Я шёл, и каждый мой шаг приходился на мягкую, скользкую мышь. Казалось, будто я ступаю по раскачивающемуся хлопковому матрасу или по распадающейся гнилой древесине. Как бы я ни прыгал и ни выбирал, куда поставить ногу, я не мог найти устойчивого места. Ещё более странным было то, что мыши под моими ногами не кричали, не нападали в ответ, а лишь изо всех сил выворачивались из-под моих подошв и продолжали свой суматошный забег. В худшем случае они теряли ориентацию, обегали круг по моей спине или плечам, а потом спрыгивали и бросались догонять свою стаю. Плечом к плечу они бесстрашно неслись вперёд, строго придерживаясь одного только им известного плана.
Так я и шёл, разгребая волны мышиной реки, окружённый ими со всех сторон, так что чуть было не потерял сознание от исходившей от них вони. Я бросался то вправо, то влево, то бегом, то шагом, я стучался в каждую дверь, крича: «Землетрясение!» Впереди показались каменные ступени. Здесь мышиная река стала мышиным водопадом: собираясь в шары и цилиндры, мыши скатывались по ступеням вниз, где, мелькая белыми животиками, разбегались врассыпную. Мышиный поток был так силён, что уже опрокинул стоявший впереди навес, снёс дверь и несколько брёвен; поглотив кадки и солому, унёс их прочь. Достигнув узкого переулка, поток сгустился и уплотнился. Часть мышей стали просачиваться в окна домов, часть вскарабкались на крышу и продолжили бег к намеченной цели. Я уже мог разглядеть причал, слабый свет луны, отражающийся в воде, и шёлковые нити белого тумана. Но мышиный поток не собирался останавливаться на берегу или разворачиваться вспять, с лёгким шорохом он безостановочно вливался в реку. Будто кусок цельного полотна, свисающего с края пристани, мыши бросались в воду, а река без малейших усилий принимала их, поднявшиеся волны шумели подобно людной площади. Мыши, бежавшие впереди, уже ушли под воду, а следовавшие за ними всё равно, не останавливаясь, продолжали двигаться вперёд по их спинам. Когда и они тонули, новые ряды продолжали бег по их головам. Те, кому удавалось всплыть, беспорядочно молотили лапками, борясь за свою жизнь, некоторые мыши хватались за хвосты друг друга, соединяясь в связку по пять-шесть зверьков, и дрейфовали на поверхности подобно большой чёрной плётке. Встретив деревянную лодку, мыши, отталкивая друг друга, карабкались вверх; в один миг палуба, мачта, борт, вёсла — всё оказывалось заполнено чёрными мышами, будто на реке вырастал мышиный остров.
Похожие книги на "Луна над рекой Сицзян (СИ)", Шаогун Хань
Шаогун Хань читать все книги автора по порядку
Шаогун Хань - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.