Дальний умысел - Шарп Том

– Змеилища? – сказал Пипер, вдруг сообразив, что сейчас будет. – Пресвятой боже!

Бэби рядом с ним уже рыдала, но Пиперу было не до нее: важнее спасать собственную шкуру. Длинный, сухопарый человек пронес какой-то мешок, большой и шевелящийся. Пипер тоже зашевелился. Он вихрем сорвался со скамьи и кинулся к дверям: но, должно быть, не одному ему претило оказаться взаперти с ядовитыми змеями. Отброшенный назад, Пипер снова плюхнулся на свою скамью. «Бежим отсюда к дьяволу», – крикнул он Бэби, но та не отрываясь глядела на пианиста, щуплого человечка, перебиравшего клавиши тем ретивее, что шею ему обвивал небольшой удав. За пианино черная великанша жонглировала двумя гремучими змеями и пела: «Библиополис, любовь – наш стяг, кусай нас, змеи, ваш яд – пустяк», с чем Пипер определенно был не согласен. Он приготовился снова метнуться к двери, но что-то придавило ему ноги. Это соскользнула на пол миссис Матервити. Пипер вдавил тело в скамью, тихо постанывая. Бэби тоже стонала: на лице ее разлилось непонятное блаженство. Сухопарый человек извлек из мешка змею в красных и желтых кольцах.

– Арлекин, – ужаснулся кто-то. Пение «Библиополис, любовь – наш стяг» внезапно смолкло. В наступившей тишине Бэби встала на ноги и как зачарованная двинулась вперед. При смутном огне свеч она выглядела прекрасной и величественной. Она взяла змею у сухопарого и воздела руку, словно кадуцей, символ медицины. Затем, обратившись лицом к Прихожанам, она одним движеньем разорвала блузку до пояса, выставив две пышные, упругие груди. Раздался стон ужаса. Обнаженных грудей в Библиополисе еще не видели, теперь они предлагались на выбор арлекину. Бэби опустила руку, и озлобленный змей вонзил зубы в шесть дюймов силикона. Секунд десять он впивался, ерзая хвостом; потом Бэби оторвала его и приложила к другой груди Но арлекину было уже достаточно. Пиперу тоже. Он со стоном сполз на пол к миссис Матервити. Торжествующая Бэби, обнаженная по пояс, швырнула арлекина обратно в мешок и повернулась к пианисту.

– Вознесите души горе братие! – крикнула она.. И церквушка снова огласилась гимном «Библиополис, любовь – наш стяг, кусай нас, змеи, ваш яд – пустяк».

Глава 21

Френсик принимал в своей хампстедской квартире утреннюю ванну, регулируя горячую воду большим пальцем ноги. Долгий и крепкий сон уврачевал его организм, потрясенный объятиями Синтии Богден; а в контору он не спешил. Прежде надо было кое-что обдумать. Конечно, он молодец, что добрался до истинного автора «Девства» и вынудил ее отказаться от всех прав на книгу, но затруднения на этом не кончались. Во-первых, как же быть с Пипером, беспардонно требующим из-за гроба деньги за роман, которого он при жизни не писал.

Казалось бы, все теперь проще: можно вычесть из двух миллионов долларов свои и коркадильские комиссионные, а остаток перевести в Нью-Йорк, в Первый государственный банк на счет номер 476994. Вроде бы самое разумное: откупиться от Пипера, и точка. Но это ведь значит уступить вымогательству, а вымогателю дай воли на палец, он всю руку откусит. Посыплются все новые и новые требования; к тому же, чтобы перевести деньги в Нью-Йорк, придется открыть Соне Футл, что Пипер, может быть, и жив. А ей только намекни – помчится искать его, как ошпаренная кошка. Наврать ей, что ли, будто клиент мистера Кэдволладайна велел проворачивать платеж таким вот головокружительным образом?..

Однако же все это были мелочи, а за ними маячило подозрение, что Пипер пустился мошенничать не по собственному почину. Десять лет многоразличные «Поиски утраченного детства» вполне доказывали отсутствие у Пипера всякого воображения; а тому, кто измыслил этот хитрый трюк, воображения было не занимать. Френсик заподозрил покойницу миссис Бэби Хатчмейер. Если Пипер, погибший вместе с ней, оказался в живых, то были все основания полагать, что уцелела и миссис Хатчмейер. Френсик попробовал проникнуть в душу жены Хатчмейера. Сорок лет брака с таким чудищем – это либо она мазохистка, либо человек упругости необычайной. И за каких-нибудь двадцать минут спалить дотла громадный дом, взорвать катер и потопить яхту – вообще нанести собственному мужу такой материальный урон… Нет, женщина заведомо ненормальная, от нее можно ждать чего угодно. Воскреснет в любую минуту и вытащит за собой мерзавца Пипера из незасыпанной могилы. И Френсик живо представил себе, что воспоследует. Хатчмейер напропалую кинется сутяжничать и подаст в суд на всех, кого припомнит. Пипера затаскают по судам, и вся история подмены автора «Девства» выйдет наружу. Френсик наспех вылез из ванны и стал обтираться полотенцем, отгоняя призрак свидетельствующего Пипера.

По мере того как он одевался, проблема обрастала сложностями. Положим даже, Бэби Хатчмейер сама не станет являться из гроба; но ее же может разыскать любой проныра-репортер, уже сейчас, чего доброго, напавший на след. Что же будет, когда Пипер заговорит? Пытаясь представить себе, чем обернутся его разоблачения, Френсик варил кофе и вдруг вспомнил о рукописи. Имеется рукопись, почерк Пипера. Ну, не рукопись-копия. Все равно выход. С помощью рукописи он шутя опровергнет любые доказательства Пипера, что он, мол, не автор «Девства». И пусть его поддерживает психоватая Бэби – все равно им никто не поверит. Френсик облегченно вздохнул. Дилемма ложная, но выход найден. Он позавтракал и пошел в гору к станции метро в прекрасном настроении. Да, он умница, и никакому дуролому Пиперу вкупе с Бэби Хатчмейер его не облапошить.

Контора на Ланьярд-Лейн была заперта – очень странно. Соня Футл уже накануне наверняка расправилась с «Бобренком Берни». Френсик отпер дверь и вошел: Сони как не бывало. На своем столе он увидел лежавший, отдельно от прочей почты конверт, адресованный ему почерком Сони. Френсик сел, распечатал конверт и обнаружил длиннющее послание, начинавшееся словами «Миленький Френзи» и кончавшееся «Твоя любящая Соня». Между этими ласкательными заверениями Соня объясняла, утопая в тошнотворной сентиментальности и путаясь в собственном вранье, как ей сделал предложение Хатчмейер и почему она его приняла. Френсик был ошеломлен. Неделю назад девка заходилась слезами из-за Пипера. Френсик извлек табакерку, сопливый красный платок и возблагодарил бога, что он холостяк. Женские ходы и хитрости были превыше его понимания.

И уж куда превыше понимания Джефри Коркадила. Он сидел и волновался насчет процесса о клевете, затеянного профессором Фацитом против автора, издателя и печатника романа «Девства ради помедлите о мужчины», когда ему вдруг позвонила Синтия Богден.

– Я – что? – спросил он, колеблясь между простым отвращением и полным недоверием. – Только солнышком меня не называйте. Какое я вам, к черту, солнышко!

– Но, Джефри, ласточка, – сказала миссис Богден, – ты был такой сильный, такой страстный…

– Это был не я! – вскричал Джефри. – Вы ошиблись номером. И как у вас такое с языка слетает!

С языка миссис Богден слетело еще многое. Джефри Коркадил сжался в комок.

– Стоп! – закричал он. – Я не знаю, что это все за чертовщина, ну если вы хоть на минуту думаете, что я провел позапрошлую ночь в ваших, так сказать, объятиях – о господи!.. Да вы просто опупели!

– И ты, значит, не сделал мне предложения, – взвизгнула миссис Богден, – и не купил мне обручального кольца и…

Джефри шваркнул телефонную трубку, чтобы пресечь омерзительный перечень. Мерзостей и так хватало: обойдется без этой сумасшедшей бабы, уверяющей, что он на ней чуть не женился. Потом, чтобы избежать новых нападок миссис Богден, он оставил контору и отправился к своим юристам – обсудить защиту в будущем деле о клевете. Те не сообщили ничего утешительного.

– Клевета на профессора Фацита, увы, отнюдь не случайна, – заметили ему. – Этот ваш Пипер определенно вознамерился подорвать репутацию профессора. Иных объяснений быть не может. Мы полагаем, что автор целиком ответствен за…