Alphos — Альфос, белая проказа, лепра.
Ко всему прочему мои уши начали мучить какие-то шумы. Свист и шум становились настолько сильными, что мне стало больно. Это звучало так, словно сам Ксеркс [175] бил кнутом по воде в моем слуховом проходе.
Следовало отбросить сумасшедшие тезисы, тогда они по крайней мере не засоряли бы мою голову.
Итак, Колридж был здесь. Он видел ее в реальной жизни — соблазнительного демона из плоти и крови, и она поставила его перед выбором: жить так и дальше, абсолютно одаренным, но отнюдь не сверхъестественным мастером стихосложения, или получить возможность на целый год стать частью великого видения, даже ценой абсолютного затмения потом. Год в раю против ада творческого кризиса до конца жизни. Это и был пакт?
Тогда уж лучше возвышенная посредственность или все же нет?
Получить возможность, стать частью — что за выражение.
Дорогой безымянный кот, сейчас я выставлю тебя вон.
Мне срочно нужно поспать.
26
Почему меня именно сегодня снова потянуло в церковь Калбон, не могу сказать с уверенностью. Послеленча я отправился во двор. Там я увидел появляющееся из-за крыши фермы облако — белого дьявольского ската, закрывшего собой солнце. Мои ноги сами собой пошли дальше.
Меня подгоняло какое-то неопределенное чувство, будто я что-то проглядел там. Но что именно? Договор с дьяволом, написанный на листе пергамента, подписанный кровью самого Колриджа и спрятанный в нишу в стене? Бессмыслица.
В лучах послеобеденного солнца церковь светилась так, словно ее специально почистили к моему приходу. В знак уважения я снял воображаемую шляпу и прошел к северной стене, намереваясь еще раз взглянуть на каменное лицо.
Краем глаза я заметил некоторое движение. Здесь был еще кто-то? Я повернулся и оцепенел.
Того, что я увидел, просто не могло быть.
— Я вижу, ты нашел меня, Александр. — Анна, ее кожа была белой — прокаженной.
Я пошевелил губами, однако не произнес ни звука.
— Теперь ты знаешь, что у тебя есть выбор.
— Я знаю только то, — сказал я наконец, — что тебя здесь не должно быть. Я разговариваю с плодом воображения. Я слишком много думал о тебе.
Анна кашлянула с улыбкой, положила свою левую руку на мое плечо. Прикосновение действительно было ощутимым.
— Ты так долго искал меня, — сказала она, — теперь я здесь.
— Колридж?
Она кивнула.
— Почему Беркли должен был умереть?
— Его отец нарушил договор.
— Но как?
— Он опубликовал «Поэму о старом моряке». Рассказал миру то, что видел сам. Из-за тщеславия. Еще до истечения срока.
— Довольно-таки долгий срок, — уточнил я, — восемнадцать лет.
Привидение улыбнулось, но предпочло промолчать.
— Что с Мартином? — спросил я.
— Помощник. Таких много. Посвященный, но не избранный.
— Почему я?
— А почему нет?
Я закрыл глаза рукой, укусил себя за руку и снова убрал ее.
Привидение все еще было там.
— Жеральдина? — спросил я. — Керридвен? — Безумие поднималось вверх по моему затылку.
— Называй меня, — сказала Анна, — как хочешь. У тебя есть один день и одна ночь времени, чтобы решиться.
В приступе отчаяния я оттолкнул ее.
— Исчезни, кошмар! — закричал я. — Дай мне проснуться!
— Ты же знаешь, что не спишь. Ксанаду уже ждет тебя. На один год, день в день. Если ты скажешь «нет», я навсегда исчезну из твоей жизни. Я буду ждать тебя. Завтра.
Анна повернулась и ушла.
Едва переведя дух, я облокотился на стену. Воздух никак не хотел проникать в мои легкие. Неужели это и был ответ на все мои вопросы: мираж, Фата Моргана, которая могла говорить? В каком кармане лежат мои сигареты?
С дымом ко мне вернулся кислород.
При подъеме на гору мой испуг сменился странным весельем.
— Свихнувшийся, — сказал я громко, — сумасшедший Delirium tremens. [176] С белой богиней вместо белых мышей. Как изощренно.
Теперь, когда я снова сижу в своей комнате, мое веселье достигло эйфории. Моя голова мечется в лихорадке. Строки, которые я пытаюсь записать на бумагу, исчезают, комната пульсирует. Значит, так чувствуют себя, когда сходят с ума? Там внизу была Анна, то есть я видел Анну. Что за правдоподобная галлюцинация! Немного более светящаяся, даже более четкая, чем в реальности. Ясный мираж, отмытый от пыли действительности.
Кот только что снова проскользнул мимо.
— Привет, — крикнул я, — я наконец-то придумал тебе имя! Начиная с сегодняшнего дня ты будешь Скарданелли!
Он выгнул спину, зашипел на меня и выскочил за дверь. Не привык к сумасшедшим, бедное животное.
Сейчас я выпью бутылку «Св. Эмилиона» из погреба Хендерсона мелкими глотками. Буду курить сигареты. А потом усну. Завтра я снова спущусь вниз и снова буду разговаривать с моим видением.
— Да, — скажу я. — Я принимаю твое предложение. Я хочу провести с тобой целый год, под зеленым небосводом mighty pleasure dome. [177] Co мной ничего не случится. Ведь я просто сплю. А когда проснусь, то окажется, что я лежу в своей кровати в Вене, и, может быть, тогда окажется, что прошел уже целый год. Да, — скажу я, — Анна, Керридвен, Жеральдина. Да, я хочу! Ты уже можешь запрягать белых лошадей. Или собаке красными ушами. Или кого там еще?
Я чувствую себя так легко, что, кажется, меня может унести даже ворона.
Достаточно написано. Хватит на сегодня.
