Лето в пионерском галстуке - Сильванова Катерина

— Юра! — зашипел Володя за его спиной. — Ты что творишь?! — судя по тону, он был в ярости.

Юрка повернулся, взглянул на худрука. И правда, тот был разозлён не на шутку — его глаза метали молнии. «Ульяну так он успокаивает, лебезит тут перед ней, а на меня кричит?»

— Чего? Я репетирую! — и начал читать с листа Ленину в ухо: — Милая фройляйн, в стволе этой штуки, — он сложил пальцы пистолетом и ткнул ими Ленину в висок, — находится всего лишь один маленький тупоносый патрон. Его вполне достаточно для того, чтобы сделать ненужными все наши дискуссии и поставить последнюю точку в вашей жизни. Подумайте, милая фройляйн, последнюю точку в человеческой жизни!

— Юра, что это за антисоветские выходки?!

Юрка обернулся и растерянно посмотрел на него. Он сердился на то, что Володя упрямо его игнорирует. На сцене ревела Ульяна, а подруги и малышня хором её успокаивали.

Володя подошёл к нему и сказал в самое ухо:

— Ты ведь понимаешь, как это выглядит, да? Ты оскорбляешь память вождя революции.

— Ой, да было бы что оскорблять! — насупился Юрка.

— Как это понимать?

— Да к черту эту революцию! К чёрту Леонидовну с её партизанами и фашистами! Они с Санычем только и делают, что одних обеляют, а других — очерняют…

— Чего? Ты хочешь сказать, что фашизм очернили? Свихнулся? Что, так ролью проникся, что фашизм теперь не зло?

— А может, наоборот, коммунизм — не добро? А что? Володь, ты никогда не задумывался о том, почему нам так мало рассказывают о фашистской Германии? Все только об одном: война, истребление, концлагеря, а как же социальная и политическая структура? Почему про них — ничего? Не потому ли, что в СССР в то время все было точно так же, только вместо евреев в лагерях — несогласные, а вместо арийцев — партийные? У них даже своя пионерия была. Следовательно, то, что мы тут ставим — неправда, хотя бы только потому, что тут утверждается, что все немцы — мрази.

— К чему ты клонишь? — нахмурился Володя.

Юрка и сам не понимал. Он снова как маленький ребенок нес полную околесицу только ради того, чтобы на него обратили внимание. Юрке это не нравилось, он был противен сам себе, но ничего не мог с собой поделать. Не мог дать Володе снова вернуться к Ульяне.

— К тому, что немцы — такие же люди, как мы, а не мрази.

— Ой, да тебе-то откуда знать, мрази они или нет! Оттого, что у тебя дядя там живет? Ну и что? Это сейчас они нормальные, а тогда целая нация превратилась в убийц!

— Не вся, — воскликнул Юрка.

— Ну, ясное дело, что не вся! Но Юра… Ох, нет, ну ты совершенно несистемный человек! Свободным быть можно и даже нужно, но не здесь! И если не можешь перестроиться, научись врать. Так, как говоришь ты, даже думать нельзя!

— Где-то я это уже слышал, — огрызнулся Юрка. — Но я о другом, Володя. Наш почетный коммунист Леонидовна требует от нас патриотизма только для галочки. Наши полукомсомолки кивают, а потом ревут. Но ты посмотри вокруг, им всем наплевать на этих героев! Эти девки здесь только из-за тебя.

— А ты разве нет? — Володя сверкнул глазами и развернулся, собираясь уйти.

Вообще-то Юрка тоже был здесь ради него, но, пожалуй, только одному ему было стыдно это признать. Стыдно не из-за отсутствия в себе патриотизма, а из-за Володи, ведь ему единственному тут не наплевать на всё это. Володя делал спектакль не для галочки, не для того, чтобы привлечь чье-то внимание — ему просто хотелось показать, донести до людей подвиг пионеров-героев. Он один был искренним и, наверное, чувствовал себя очень одиноко.

— Нет! Мне не всё равно, — твердо заявил Юрка.

Как бы то ни было, свои ошибки он решил исправить потом, а сейчас Юрка просто не мог позволить, чтобы последнее слово осталось за Володей. И тем более он не мог допустить, чтобы девицы из «гарема Владимира Давыдова» продолжали манипулировать Володей. Но Юрка уже знал, что ему сделать, чтобы оградить Володю от домогательств — отгородить его. Физически. Нечего этим девицам даже сидеть рядом с его, Юркиным, Володей!

— А Ульяну, — сказал он, — я одним махом успокою. Учись, студент.

Он обогнал Володю и плюхнулся на его пустующее кресло рядом с Ульяной. Та икнула, мгновенно перестав плакать. Девчонки заворчали. Володя посмотрел на Юрку и хмыкнул, качая головой.

***

Время тянулось и тянулось, будто это были не жалкие тридцать минут, а тридцать часов. Секундная стрелка будто издевалась над Юркой — ползла медленно, запинаясь за каждое деление, что казалось, между каждым её шагом можно было отсчитать ещё пять.

Наконец Володя громко хлопнул в ладоши, встал с места и сказал:

— Всё на сегодня, ребята. — А Юрка отметил, что на часах было только без десяти девять, а заканчивать раньше совсем не в характере худрука, тем более сейчас, когда важна каждая минута. — Идите отдыхайте. Поля, Уля и Ксюша, вам задание между собой ещё несколько раз прорепетировать диалог мстителей. Особенно ты, Уля. Пусть девочки подтянут тебя. Всё уже не так плохо, но ты ещё переигрываешь. Так, а ты, Саня, — мёртвый фашист, запомни это и перестань храпеть, когда лежишь! Мёртвый — не спящий! Понятно?

Все, к кому он обращался, закивали.

— Расходитесь.

Детвора разбежалась, девчонки, шушукаясь между собой, тоже вальяжно прошествовали к выходу, последней со сцены спустилась Ксюша. Юрка в этот момент был в другом конце зала и видел, как она подошла к Володе, но не слышал, о чём спросила. Володя отрицательно помотал головой.

Когда Ксюша ушла, Юрка потребовал ответа от Володи с ревнивыми нотками в голосе:

— Что она хотела?

— На дискотеку звала.

— А ты что?

— Ничего, — Володя легкомысленно пожал плечами. — У нас тут ещё куча работы. Пойдём-ка, кстати, я хотел с тобой декорации обсудить.

Он поднялся на сцену и позвал Юрку за собой. Тот аж бровями зашевелил: «Он что, серьезно решил сейчас декорации обсуждать?» — но таки поплёлся следом.

— Смотри, — указал Володя на левый угол. — Вот тут у нас будет реквизит базы: письменный стол, стулья, тут агитплакаты, в общем, база. А вот тут, — он отошёл к правому краю сцены, — мы не до конца откроем занавес, и тут будет локация улицы. Тут будет полое бревно — тайник. Правда, нужно будет придумать, как спрятать оружие, чтобы его не было видно, бревно-то у нас не полое, как было у них, а обычное.

Юрка слушал его вполуха. Он бы и хотел сейчас вдаться в подробности, но не получалось сосредоточиться ни на чём, кроме того факта, что они с Володей наконец-то остались одни в пустом зале.

— А, ну хотя, в принципе, можно же положить его совсем вплотную к занавесу, а оружие засунуть под него… — Володя скрылся за занавесом, дёрнул плотную портьеру, и с неё тут же посыпалась пыль. — Тьфу ты, чёрт, нужно будет ещё и их выбить перед…

Юрка больше не мог терпеть. Стремительно приблизился, толкнул Володю так, что тот, прижав собой занавес, уперся спиной в стену. Юрка взял края шторы и завернулся в пыльную ткань, спрятав себя и Володю от пустого зала.

— Что ты делаешь? — то ли возмущенно, то ли удивленно спросил Володя.

— Продолжаю с того места, на котором нас прервали. — Юрка хотел обнять его, но заглянул в обескураженные глаза и оробел. А Володя покачал головой:

— Я здесь не буду. Вдруг кто придёт…

— Нас же не видно!

— Да… да, — прошептал Володя и коснулся руками его плеч.

Юрка, зажмурившись, устремился к его губам. Коснулся их и так и остался стоять, задержав дыхание и закрыв глаза, боясь, что сейчас случится то же самое, что и тогда у щитовых, что Володя оттолкнет его. Но он не оттолкнул. Юрка почувствовал его руки у себя на предплечьях и собрался было упорно не дать отодвинуть себя, но Володя сжал пальцы и притянул его к себе. И эти несколько невинных касаний губами к губам вызвали такую бурю чувств в Юрке, что ему казалось, в душе одновременно заиграл и нежный романтичный «Венский вальс», и стремительно-грациозный «Полёт Валькирии». Юрку закружило и подбросило куда-то ввысь, прямиком в небо, почти как пару часов назад из-за музыки. Но до сих пор он и не догадывался о том, что, чтобы взлететь, вовсе не обязательно играть. Что небо начинается в каких-то ста семидесяти сантиметрах от земли, там, где Володины губы. Ещё он понял, что отныне всё будет по-другому, всё поменяется в нём, вокруг него тоже: и ночи теперь станут светлыми, и зимы — тёплыми.