Современная американская новелла (сборник) - Зверев Алексей Матвеевич

Ее пальцы скользнули по цепочке на шее и застыли у горла.

Элизабет кивнула с облегчением.

 — Ах да, амулеты, — сказала она.

 — Надеюсь, вы не против?

 — Нет, конечно.

Миссис Ардави воспрянула духом.

 — Хасан смеется надо мной. Он не верит в приметы. Но перед его отъездом я положила в кармашек его чемодана листочек с молитвой, и, как видите, он цел и невредим. И если на Хилари будет амулет, я могу спать спокойно.

 — Конечно, — повторила Элизабет.

Миссис Ардави вернулась в гостиную просветленная. Прежде чем сесть в кресло, она подошла к сыну и поцеловала его в макушку.

Американская жизнь текла по строго установленному распорядку. Время делилось не на первую и вторую половины дня, а на 9, 9.30 и так далее. Каждые полчаса посвящались какому-нибудь определенному занятию. Это восхищало миссис Ардави. «Люди здесь более организованны, — писала она сестрам, — моя невестка не теряет даром ни минуты». «Какой ужас!» — ответили сестры. Они жили в Тегеране и проводили дни за нескончаемыми чаепитиями — в праздных догадках, кто бы мог зайти к ним в гости. «Вы не поняли меня, — возразила миссис Ардави, — мне это нравится. Я чувствую себя здесь как дома». А младшей сестре она написала: «Можно подумать, что я настоящая американка. Все так считают». Это было далеко от истины, но она надеялась, что со временем так оно и будет.

Хасан был врачом. Он без устали работал с шести утра до шести вечера. Совершая омовение перед утренней молитвой, она слышала, как он на цыпочках спускается по лестнице и выходит из дому. Снизу до нее доносилось приглушенное урчание мотора; из окна ванной она наблюдала за тем, как машина взметала красные листья и, завернув за угол, исчезала из виду. Миссис Ардави вздыхала и возвращалась к умывальнику. Перед молитвой она должна была омыть лицо, руки и подошвы ног. Надо было также провести влажными пальцами по пробору — от макушки до лба. Она возвращалась в комнату и, тщательно закутавшись в длинную черную чадру, опускалась на колени на расшитый бисером бархатный молитвенный коврик. Восток был там, где находилось затуманенное окно с занавесками из набивного ситца. Она повесила на восточной стене литографию с изображением калифа Али и цветное фото своего третьего сына, Бабака, которого ей удалось сосватать и женить за несколько месяцев до этой поездки. Если бы он не женился, она не смогла бы приехать сюда. Бабак был ее младшим сыном, единственным избалованным ребенком, оставшимся в доме. Она искала для него жену три года (одна казалась чересчур современной, другая — слишком ленивой, третья была настолько безупречна, что внушала подозрение). Наконец подвернулась подходящая девушка, скромная, с хорошими манерами и достаточно широкими бедрами; миссис Ардави поселилась вместе с молодоженами в прекрасном новом доме в предместье Тегерана. И теперь всякий раз она добавляла к молитве слова благодарности аллаху за то, что получила наконец к старости крышу над головой. После молитвы она снимала чадру и бережно укладывала ее в ящик комода. Доставала из другого ящика толстые нитяные чулки и круглые эластичные резинки. Втискивала свои распухшие ноги в босоножки из винила. В тех случаях, когда не собиралась выходить из дому, надевала домашнее платье-халат. Ее удивляло, как неэкономно американцы обращаются со своей одеждой.

Она спускалась вниз, когда невестка уже сидела в кухне за чашкой чая и гренком, намазанным маслом. Элизабет и Хилари ели на завтрак грудинку с яичницей. Но грудинка, разумеется, была нечистой едой, миссис Ардави и не думала притрагиваться к ней. Никто не стал бы предлагать ей ничего подобного. Только Хасан в шутку однажды попробовал сделать это. Когда она спускалась по лестнице, острый запах копченой грудинки ударял ей в нос. «Какая она на вкус?» — спрашивала миссис Ардави. Так хотелось представить себе это. Но словарный запас не позволял Элизабет ответить ей. Она только говорила, что грудинка соленая, после чего улыбалась и беспомощно умолкала. Вскоре они научились передвигаться по протоптанной тропинке общения, избегая тупиков, возникавших из-за незнакомых слов. «Вам хорошо спалось?» — обычно спрашивала Элизабет со своим забавным детским акцентом. «Так себе», — отвечала миссис Ардави. И они замолкали, наблюдая за тем, как Хилари, сидя на высоком стульчике, уплетает яичницу; тонкая цепочка персидского золота блестела на детской шейке. Беседа упрощалась или в ней попросту исчезала необходимость, когда Хилари была рядом.

По утрам Элизабет убирала в доме. Миссис Ардави в это время писала письма. Ей приходилось отправлять десятки писем своим теткам, дядям и тринадцати сестрам (у отца было три жены и громадное количество детей, даже по тем временам). Кроме того, дома остался Бабак. Его жена была на втором месяце беременности, поэтому миссис Ардави подробно рассказывала в своих письмах об американских методах воспитания детей. «Здесь увидишь такое, с чем никак нельзя согласиться. Родители разрешают Хилари играть на улице без присмотра, ее отпускают из дому даже без служанки». Она отрывалась от письма и задумчиво глядела на Хилари: девочка сидела на полу и смотрела детскую телепередачу «Капитан Кенгуру».

Детство самой миссис Ардави было беспросветно тяжелым. В девять лет на нее надели чадру. Выходя на улицу, девочка зажимала в зубах конец чадры, чтобы надежно скрывать свое лицо. Отец, уважаемый человек, занимавший в обществе высокое положение, дома преследовал служанок и с хохотом загонял их в пустые спальни.

Когда ей было десять лет, ее силком привели в комнату, где от родового кровотечения умирала ее мать. И когда она громко закричала от страха, акушерка ударила ее по лицу и держала в комнате до тех пор, пока она, как это полагалось, не поцеловала свою мать в последний раз. Что могло быть общего между той маленькой девочкой и этим американским ребенком в джинсовом комбинезоне? Когда Хилари начинала громко плакать, миссис Ардави с ужасом ожидала, что Элизабет ударит дочь по лицу. Этого не происходило, и ее охватывало чувство облегчения и в то же время злобы.

 — А вот в Иране… — начинала она.

И если Хасан оказывался рядом, он говорил:

 — Но мы же не в Иране, мама, не забывай об этом.

После ленча Хилари укладывали спать, а миссис Ардави поднималась наверх для полуденной молитвы, после чего она тоже ложилась немного отдохнуть. Потом можно было постирать. Стирка белья здесь превращалась для нее в проблему. Хотя она любила Элизабет, но та была христианкой, значит — нечистой. Невестка не имела права стирать белье мусульманки. Автоматическая сушка для белья тоже была нечистой — в ней сушилось белье христиан. Поэтому миссис Ардави попросила сына купить для нее отдельную вешалку для сушки белья. Вешалку продавали в разобранном виде. Элизабет собрала вешалку, и миссис Ардави ополоснула ее под душем, чтобы смыть следы рук неверной. В Коране не указывалось, как следует поступать в таких случаях.

После полуденного сна они отправлялись на прогулку в парк. Элизабет — в своих неизменных синих джинсах, миссис Ардави — в платке и шали; узкие туфли врезались в косточки и причиняли ей при каждом шаге острую боль. Пока что Хасан не занялся ее зубами, хотя к этому времени он уже заметил, в каком они состоянии. Она надеялась, что он забудет о дантисте, но всякий раз, когда она смеялась, ей было ясно, что он при виде ее почерневших, редко посаженных зубов вспоминает о нем.

В парке она часто улыбалась. Это была единственно доступная для нее форма общения с другими женщинами, сидящими на скамейках вокруг детской игровой площадки. И пока Элизабет переводила вопросы, которые они задавали ей, миссис Ардави улыбалась и кивала головой.

«Они спрашивают, нравится ли вам здесь», — говорила Элизабет. Миссис Ардави обстоятельно отвечала, но перевод Элизабет был весьма немногословным. Постепенно женщины теряли к ней интерес и продолжали болтать друг с другом, а она молча сидела рядом и наблюдала за губами говорящих. Понятными были лишь знакомые слова: «телефон», «телевизор», «радио». Ей казалось, что в Америке все в основном говорят о технике, даже женщины. Их движения были неторопливыми и плавными, а младшая сестра почему-то говорила, что в Америке все вечно торопятся. Ничего подобного. Расходясь, эти женщины двигались как во сне: медленно брели поодиночке или парами по ровному пространству под белесым ноябрьским небом.