Я отвечаю за все - Герман Юрий Павлович

Ознакомительная версия. Доступно 39 страниц из 195

— Да, не тридцать седьмой, — заявил он. — Что верно, то верно.

Голос его и сейчас прозвучал загадочно, но Евгений не обратил на это никакого внимания. Он был слишком занят «наблюдением за своим поведением» и энергично вслушивался в свой голос и в свои круглые и теперь спокойные фразы.

— В то мгновение, не скажу легкое, — потупившись на секунду, продолжал Степанов, — в то мгновение, когда до меня полностью дошло содержание этой записки, я потерял, как мне в то время показалось, Аглаю Петровну навсегда.

— А как вам теперь это кажется? — с нажимом на слово «теперь» круто осведомился Штуб.

— Теперь? А что же теперь изменилось? Ведь не реабилитировали ее?

Штуб почему-то покрутил головой на короткой шее и спросил, не глядя на Евгения Родионовича:

— Отцу-то вы письмо показали?

— Зачем?

— То есть как это — зачем? Аглая Петровна — супруга вашего батюшки.

— Значит, я должен был показать? До вас? Значит, я не прав, да? И вообще, что и как я должен делать? Прошу вашего совета, товарищ Штуб, тут дело серьезное, и нужен добрый совет искушенного в таких делах человека, вы понимаете мою мысль?

Штуб молчал, слегка отворотившись от Степанова, и Евгению опять показалось, что он недоволен им, презирает его, ни в грош не ставит тот его искренний порыв, с которым Евгений Родионович явился сюда.

Молчание тянулось так нестерпимо долго, что Евгений не выдержал и торопливо объяснил:

— Мы с ней никогда не любили друг друга по-родственному. Это — откровенно. И тут я написал: не считаю себя ни обязанным, ни родственником, ни даже знакомым. И я тут не участник. И отца, предполагаю, не надо волновать. Он примирился с мыслью, что Аглая Петровна погибла, — и пусть. А так все сначала, сердце у него больное, это может стоить жизни…

Теперь Штуб смотрел на Евгения не отрываясь, словно тот говорил что-то чрезвычайно интересное и совершенно им никогда не слыханное. Оба они блестели друг на друга стеклами очков до тех пор, пока Евгений, выговорившись до конца, не остановился в ожидании «умного и окончательного совета», как он выразился. И совет последовал, но совершенно для Евгения Родионовича неожиданный и даже ему противопоказанный.

— Советовать тут трудно, — сказал Штуб, сердито дергая дужку своих очков, словно именно она мешала ему дать стоящий совет, — советовать тут и невозможно, здесь каждый человек должен поступать согласно своей совести, насколько, разумеется, эта совесть у коммуниста развита, а у коммуниста, если его партийность не наружная, не окраска лишь до поры до времени, совесть как раз обострена, потому что коммунисты — это непременно порядочные люди, но, к сожалению, случается так, что у некоторых индивидуумов вместо совести произрастает злак, именуемый страхом. Страх перед возможным наказанием за свою точку зрения, хоть и обоснованную…

— Но я не могу отделять свою точку зрения от точки зрения органов безопасности, — взвился вдруг Евгений Родионович, — это было бы странно…

— Странно не это, — неожиданно вздохнул Штуб. — Странно другое. Сущность нашего разговора странна, потому что вы, несомненно, больше и ближе знаете Аглаю Петровну, нежели я, хоть в молодости и я ее знал и безмерно уважал. Знал немного, конечно…

Он помедлил.

Евгений весь подался вперед, так что даже слышал, как дышит Штуб.

— Не немного, а даже много, хорошо знал, — словно сердясь за собственную неуверенность, раздельно и внятно произнес он, — хорошо, да! — Он говорил, обдумывая и выверяя каждое слово, как всегда, но его все-таки несло, и каждая следующая фраза, сказанная им, была решительнее предыдущей, тверже, злее. — Я ее знал — этого товарища, знал как хорошего, преданного партии, деятельного человека. Справедливого человека. И я считаю, я думаю, я уверен, что она не могла совершить преступление перед Родиной, — товарищ Устименко не могла, понимаете? Может быть, какая-то цепь обстоятельств, стечение…

— Вот-вот, стечение, — вступил Степанов.

— Но вы имеете другую точку зрения, — неожиданно прикрикнул на Женю Штуб. — Другую! Зачем же вы мне поддакиваете? Вы же принесли документ о том, что вы отмежевываетесь? Вы даже ее мужу не сказали о том, что она жива. Вы пришли сюда, чтобы заверить наши органы…

Тут уж кровь кинулась Евгению в лицо.

— Да, — сказал он бесстрашно, — пришел. И заявление принес. И еще двадцать раз приду и заявления принесу. Я вам не мальчик, товарищ Штуб. Я номенклатурный, ответственный работник. Думаете, мне неизвестно, как меня потянули бы, не приди я сам? Это вы Аглаю Петровну знаете, а другие? Спасибо вам большое за все, я человек взрослый, и мне своя судьба тоже дорога. Извините, но жизнь есть жизнь. А что касается до папаши… до того, чтобы ему сказать и рассказать… Это, простите еще раз, но не берусь! Я своему отцу не убийца. Ведь отец мой коммунист с «Авроры»! — патетически воскликнул Евгений под занавес — С «Авроры»!

— По моим сведениям, с дредноута «Петропавловск», — вставая со своего стула, произнес Штуб, — так мне сам адмирал говорил. Но «Петропавловск» — это тоже хорошо, прекрасно, тоже история…

И Штуб спокойно протянул Степанову и письмо от Аглаи, и его заявление.

— Но я желал бы, чтобы эти документы…

Штуб прервал отрывисто:

— Возьмите!

— Но ведь письмо послано незаконно! — как бы хмелея от собственной смелости, официальным голосом произнес Евгений. — Я считаю нужным сдать его в органы. Это мною и в заявлении отмечено. Мне дано право получать те письма, которые разрешено писать, а не какие-то там… писульки подметные. И вообще, товарищ Штуб, вы простите меня, но шлейф этот я не намерен красиво тащить. И вмешиваться в дела такого рода тоже не имею желания. А если вы сами по уставу или по положению, по инструкции, не можете принять мои документы, то скажите, кому, — я вручу.

Штуб помолчал, вынул из ящика стола коробочку со скрепками и хотел было сколоть документы, но Евгений остановил его, сказав:

— Так ведь там же есть скрепочка.

— Что? — не расслышал Штуб.

— Я же скрепил письмо и конверт. Там скрепка есть…

— Ах, вот что, — кивнул Штуб. — Да, да, скрепка…

Он еще раз быстро, с каким-то удивлением посмотрел на Степанова, потом спросил:

— Больше у вас ничего ко мне нет?

— Да что ж больше, — с широкой улыбкой сказал Евгений Родионович, — больше, как говорится, все. До свидания.

— До свидания, — сказал Штуб, не подавая Евгению руки.

Часовой внизу внимательно прочитал и пропуск Степанова, и его паспорт. А когда он посмотрел на Евгения Родионовича, тому почудилось, что старшина знает, зачем он сюда нынче заявлялся. Впрочем, конечно, все это было чистейшим вздором — ничего никакой старшина знать не мог. «Нервы, — подумал Евгений. — Показаться толковому врачу, что ли?» Он всегда был немного мнительным.

И, несмотря на то что ничего особенного «в общем и целом» не произошло, Евгений Родионович вдруг вспомнил одну из самых пакостных страничек своей «книги жизни» — ту страничку, о которой он никогда никому не рассказывал, и даже если она приходила на ум, то только против воли, как нынче, когда он плелся из серого здания на улице Ленина к себе в «оффис», как называла его солидное учреждение ни к чему не почтительная Варвара.

А воспоминание было вот какое: как-то случилось Евгению Родионовичу легально сварганить себе такую командировочку, которая была отпуском к семейству, да еще с заездом в Москву, хоть и военную, хоть и суровую, но все же столицу, где при умении, которого Степанову было не занимать, можно все же отдохнуть культурненько от военных грозовых будней, встряхнуться, показать свое молодечество и людей посмотреть…

Все шло как нельзя лучше: медицинский генерал, при особе которого состоял разворотливый и готовый к услугам Женечка, изготовил посылку супруге, но тут вдруг, как на грех, случился один раненый капитан, который попросил генерала не почесть за труд присовокупить к его генеральской посылке маленькую капитанскую — несколько банок сэкономленной тушенки, колбасы в банках и масла в двух бутылках.

Ознакомительная версия. Доступно 39 страниц из 195