Боярыня Морозова - Бахревский Владислав Анатольевич

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114

В людях зла много.

Замерзает под сосной семейство мал мала, а начальнику – радость: вот тебе, протопоп! Все тут по-моему. Как пожелаю, так и будет.

Приходили поглядеть на людей, живущих под сосной, две лисы. Тоже смеялись, но куда добрее, для них люди – невидаль.

Снегопад прошел. Обнесло шалаш сугробами, теплее стало. Аввакум наловчился жечь у себя под сосной не лапник, а леснины, стволы. Притащит с ребятами в кострище, и горит оно потихоньку, хоть с одного боку, да греет.

Две недели держал Пашков протопопа в отщепенцах. Наконец смилостивился. Сам ли, супруга ли его Фекла Симеоновна с невесткой Евдокией Кирилловной уговорили, но пустил в засеку, место указал не худшее. Впрочем, балаганец для житья протопопу пришлось своими руками городить. Выкопал яму для огня. В дыму, но зато в тепле стали жить, зверей не страшно.

Так начался для Аввакума 1658 год, а по старому счету, от сотворения мира, 7166-й.

Конец света

В день преподобного Евфимия Великого, 20 января, в Москве объявился старец Григорий, он же Иван Неронов. В дом к Федору Михайловичу Ртищеву пришел он вместе с архимандритом Покровского монастыря Спиридоном Потемкиным. Старец Григорий считался насельником этого монастыря для убогих, а Потемкин был Ртищеву родственником.

Федор Михайлович с прошлого года ведал Дворцовым Судным приказом, а по дворцовой службе сидел на царских обедах за особым поставцом, оберегая здоровье государя. Все блюда и вина сначала шли к нему, а от него к крайчему, к Петру Семеновичу Урусову. За Петром Семеновичем была сестра боярыни Федосьи Прокопьевны Морозовой Евдокия, за братом мужа Федосьи Прокопьевны, за Борисом Ивановичем, – царицына сестра Анна, а сестра Ртищева служила крайчей у царицы Марии Ильиничны – и все это было одна семья, выше этого семейства в России уж некуда.

Пожаловали старцы к цареву надежному слуге не в гости, но с увещеванием, со страшным словом о конце света.

– На тебя последняя надежда, – объявил Неронов Федору Михайловичу. – Спасешь царя, и все мы с царем спасемся, а нет – быть народу-отступнику, всей-то России-голубушке в смоле кипящей.

Федор Михайлович не только принимал и выслушивал горячие головы, но сам был любителем пламенных бесед. В Москве знали: Ртищев Никону не слуга, но одному только государю.

В комнате для бесед у Федора Михайловича лежали на сундуке книги, печь изразцовая, белая, стены иконами завешаны, стол с русской скатертью, вокруг стола стулья со спинками, с подлокотниками. Есть на что откинуться, изнемогши, есть за что вцепиться, когда ярость словесная брызжет, как кипяток.

Сели за тот стол громовержцев, за ту белую скатерть, которая на глаз и на ощупь ласковая, не коробилась от словесного неистовства.

Федор Михайлович переводил умные глаза свои с Неронова на Спиридона.

Архимандрит встал, осенил себя крестом, сел, побледнел.

– Открылась мне, Федор Михайлович, тайна… Тайна, Федор Михайлович, тайна! Тайна числа Сатаны.

– Число Сатаны 666, – удивился Федор Михайлович. – Число Христа 888, а Сатаны 666.

– Одна тысяча 666! – воскликнул Потемкин. – Одна тысяча! Ибо! По воскресении Христа Сатана сидел связан тысячу лет. А как путы с него ангелы Господни сняли, Сатана совершил Христу зло. Через тысячу лет по воскресении из мертвых отпали латиняне, Запад отлетел от святого Востока! Шестьсот лет минуло – новая сатанинская каверза. Западная Русь приняла унию. Вот она, первая шестерка. Дальше – хуже. Шестьдесят лет долой – Москва обгадилась, изменила православию ради фантазий Никона. Вот тебе тысяча шестьсот шестьдесят! Два раза шесть, жди конечную, третью. Шесть лет осталось, когда исполнится полное число Сатаны и последнее отпадение.

– На Соловках мне про Елизара Анзерского рассказывали, – вставил тихое словечко Неронов. – У Елизара в скиту наш святейший подвизался. Был он в те поры великий постник, правило исполнял сурово. Молились они однажды вместе. Глядит Елизар, а на шее у Никона черный змей и на ухо ему шепчет. Не убоялся старец, сказал Никону в глаза его бесстыжие: «Какого смутителя и мятежника Россия в себе питает! Сей убо смутит тоя пределы и многих трясений и бед наполнит».

– Как не боишься возводить на патриарха нелепицы! – изумился Ртищев. – На патриархе благодать.

– Благодать, да чья?! – Так на петухе перья дыбом встают, старец Григорий в мгновение ока обернулся Нероновым, молнией в доме запахло. – Я Никонов новый «Служебник» прочитал первый раз со смирением, а другой раз стал читать – чую, огонь за пятки хватает. Дорого за книжку было заплачено, только вечная жизнь дороже. В печку я тот «Служебник» кинул. Не охай, Михалыч! Кинул, кинул! Да еще и глядел, как его корчило в огне! Ох и корчило! И вой был, и пищало по-мышиному.

– Ты же примирился с Никоном! – не без грусти сказал Ртищев.

– Был душой расслаблен… Смирением Антихрист застал меня врасплох. Потом гляжу – не службы попы служат, но Богу хулу. Нынешняя служба – озорство.

– Опомнись! – совершенно огорчился Федор Михайлович.

– Как не опомниться? Опомнился! И до нашей дальней пустыни дошло – Никон-змей уж до аллилуйи добрался, троит и четверит.

– Шесть лет осталось! – сурово изрек Потемкин.

– Ну какие шесть? – рассердился Ртищев. – Нынче от Рождества Христова 1658-й, 1666-й, стало быть, через восемь лет наступит…

– Хоть и через восемь. Неужто тебе не страшно? – схватился за голову Потемкин. – Неужто царю не страшно всю Русь погубить, весь народ?!

– Страшно, – сказал Ртищев, встал, подошел к ларцу, открыл, достал грамоту. – О благочестии не одни вы испытываете беспокойство. Вот сочинение Мелетия Смотрицкого «Тренос» – похоронный плач. Послушайте.

Встал возле окна, к свету, читал, сильно щурясь, но с ударениями на словах горчайших, а горчило от фамилий, означенных в том плаче.

– «Где теперь тот бесценный камень карбункул, блестящий, как светильник, который я носила в короне своей между жемчужинами, как малое солнце между звездами, – дом князей Острожских, который светил больше всех, других, блеском светлости старой веры своей? Где другие, также бесценные камни той короны, – славные дома русских князей, неоцененные сапфиры, бесценные алмазы: князья Слуцкие, Заславские, Збаржские, Вишневецкие, Чарторыйские, Пронские, Ружинские, Соломирецкие, Лукомские, Пузыны и другие бесчисленные, каких перечислять было бы долго? Где при них и другие неоцененные мои драгоценности? Знаю родовитые, славные, отважные, сильные и давние дома во всем мире известного доброй славой, могуществом и отвагой русского народа – Ходкевичи, Глебовичи, Кишки, Дорогостайские, Войны, Воловичи, Зеновичи, Пацы, Халецкие, Тышкевичи, Корсаки, Хребтовичи, Тризны, Горностаи, Мышки, Гойские, Семашки, Тулевичи, Ярмолинские, Чонгланские, Калиновские, Кердеи, Загоровские, Мелешки, Боговитины, Павловичи, Сосновские, Скумины, Потеи…»

Ртищев быстро прошел к ларцу и бросил в него грамоту.

– Все это были православные, славные, воистину древние русские роды. Ныне все они – католики, и только некоторые из них униаты… Иная жизнь прельстила – утонченное великолепие, иное платье – изысканное и шелковое, иные мысли – изощренные, без оглядки на пастырей… Случилось это не в наши дни. А все беды готовы на святейшего Никона взгромоздить.

– Те люди, что ты назвал, из Малой России, – дал отповедь Неронов. – Никон на Малую Россию, на Киев молится больше, чем на свою Иверскую икону.

– Антихрист! Антихрист! – вскричал Потемкин. – Иерусалим навострился на Русской земле строить. Иерусалим! Ему Христов Иерусалим мал и не надобен. У него будет свой, великий, а он в том Новом Иерусалиме сядет, как вавилонская блудница.

– Нехорошо так говорить, – покачал головою Ртищев. – Я вас не перекричу, но так говорить – не добра желать. Чем вы тогда отличны от гонителей своих, коли сами такие же гонители? Христос не таков был, не тому учил.

На следующий день, 21 января, в день преподобного Евфимия Великого и преподобного Евфимия Сянженского, Вологодского, Неронов стоял в Успенском соборе всенощную. Служил Никон: шла неделя о блудном сыне. Царь Алексей Михайлович тоже был. Многие великие люди были. Борис Иванович Морозов – свояк царя, Илья Данилович Милославский – тесть, Семен Лукьянович Стрешнев – дядя по матери… Может, и неспроста собрались, знали, что пришел в Москву кремень правды старец Григорий.

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114