Ниоткуда с любовью - Полукарова Даша

— Ну что там между ними на самом деле мы вряд ли узнаем, но даже ты не можешь не признать, что этот союз имеет свои плюсы.

— Ой, да какие?

— Она вернула Игоря. Твоего обожаемого подопечного.

Лена скривилась, но промолчала. Здесь ей нечего было возразить.

Девушки могли строить сколько угодно предположений, могли втянуть в этот разговор всех сотрудников огромного бизнес-центра, в котором расположены еще десятки офисов, но они вряд ли получили бы то, что так упорно хотели получить. А им очень хотелось узнать, что там было на самом деле между Машей Сурминой и их боссом. И даже самые из смелых их предположений не могли приблизиться к реальности. Это и злило их, и бесило, и заставляло выдумывать новые подколки и остроты, но Маша и Красовский никого не пускали за черту своей жизни.

Конечно, Маша знала все эти офисные разговоры. Они преследовали ее ежедневно. Они входили вместе с ней каждый день на работу, и ей удавалось отвязаться от них только вечером, когда она выходила из здания в последний раз за день. Это было наказание, преследующее ее. Со временем она научилась практически не обращать внимания на сплетни и пересуды, на то, что ее жизнь контролируют шаг за шагом, но в ее голове все это по-прежнему продолжало ее волновать, что жутко в свою очередь бесило Красовского, которому все пересуды были до лампочки.

— Людям всегда нужно о кого-то обсуждать. Они без этого не могут, — говорил он как-то вечером у себя дома, когда Маша в очередной раз затронула эту тему. Она сидела на полу в гостиной и, держа на коленях большой блокнот на пружине, вырисовывала корабль с выгнутым ветром парусом.

— Не то, чтобы меня это сильно беспокоило. Скорее я не понимаю, почему они так долго обсуждают меня.

— Радуйся, ты в центре внимания. Иногда люди годами добиваются, чтобы их услышали. Тебе же сейчас остается только кричать то, что тебе хочется, а слушать тебя будут в любом случае.

— Смеешься? — Маша обернулась к Красовскому, лежащему на диване, и, поймав его взгляд, констатировала: — Смеешься.

Обернувшись окончательно, она начала его щекотать, зная, как он ненавидит щекотку. Красовский естественно тут же засмеялся, перехватывая ее руки.

Прошло уже две недели с тех пор, как они помирились, и как, придя на следующий день на работу, Олег все-таки позвонил Игорю, извинившись перед ним и попросив вернуться. С тех пор все как-то нормализовалось и утихло, будто наступил штиль.

Странное дело, как только Маша рассказала Олегу про отца, они оба словно открыли внутри себя невидимые краны. Теперь они говорили постоянно. Друг о друге, о людях, которые их окружали, о планах, о привычках, о вкусах и детских мечтах. Им оказалось действительно интересно друг с другом разговаривать.

Маша чувствовала: они преодолели какой-то рубеж в отношениях, переступили через какой-то этап, откинув его за ненадобностью. И, хотя вслух они никогда этого не говорили, они стали ближе друг к другу, и оба это чувствовали. Правда, единственный вопрос без ответа заключался в квартире Олега. Огромной сумрачной квартире с подписанными коробками сложенных вещей в полупустых комнатах. Две комнаты были полностью завалены этими коробками, а вот гостиную Маше удалось приспособить под место обитания. Ничто не указывало, что хозяин квартиры рад возвращаться домой вечерами.

Маша помнила, какое ощущение произвела на нее эта квартира в первый раз. Как будто человек, который здесь живет, уложил в коробки всю свою жизнь и не особо позаботился о том, чтобы что-то когда-то оттуда достать. Сам же Красовский воспринимал эту обстановку спокойно, как будто так все и должно было быть.

Однажды Маша спросила его:

— Почему твоя квартира выглядит так, как будто ты туда только въезжаешь?

— Она выглядит так, как будто я из нее выезжаю. И это так и есть.

— Ты собираешься переехать? Куда?

— В свой новый дом, — удивленно посмотрел на нее Красовский. — Но он еще в сыром состоянии.

— Тогда зачем же ты уже сейчас собрал вещи? — задала она очевидный вопрос. Красовский взглянул на нее и пожал плечами. Он так и не ответил на этот вопрос, словно оставлял за собой право сохранить это втайне или словно сам не знал ответа. Но эти коробки, угрожающе застрявшие в комнатах, словно вытягивали из квартиры жизнь, меняли саму атмосферу.

Как-то она заглянула в одну из них — не заклеенную скотчем. И с удивлением обнаружила рисунки. Наброски, карандашные портреты, один из которых поразил ее — девушка, развернувшаяся вполоборота. Как будто она увидела, что ее рисуют или обернулась на громкий звук. Ее глаза были большими и задумчивыми. Она будто несла в себе какое-то знание, которое томило ее, и не с кем было им поделиться. Ее волосы были заплетены в косу, пряди выскочили и обрамляли лицо. Ее лицо притягивало, с ней хотелось поговорить, спросить, что она хранит в себе?

Эта девушка показалась Маше знакомой, как будто она уже знала ее или знала в прошлой жизни. На обороте стояла дата. Портрет был нарисован давно — десять лет назад.

Маша быстро пролистала другие работы. Портрет девушки был самым ранним, все остальные картины были датированы более поздней датой. Маша и подумать не могла, что Олег рисует, просто не могла представить. Он, который так часто говорил ей, что ее фантастические дома увлекают, но сильно отвлекают от четкости и строгости архитектуры. Что она сама себя расхолаживает, и что умение четко и точно рассчитывать, иной раз намного более важно, чем творческие порывы и вдохновение.

В тот день Маша быстро положила рисунки обратно в коробку и так и не спросила Красовского о них. Она будто бы боялась. Боялась? Боялась узнать правду? Боялась узнать его?

…В итоге Маша вырвалась из плена его рук, мешающих ей щекотать его, и, отложив блокнот в сторону, уселась на Красовского сверху. Сейчас он был простым, милым и домашним, и совсем не походил на успешного высокомерного архитектора. Она поймала его смеющийся взгляд и вдруг резко замолчала. Между ними пролегла ниточка понимания. Вот в такие моменты Маша всегда и чувствовала, что их двое, что они оба по одну сторону.

— Маш, — сказал он тихо.

— Олег, — подражая ему, тихо сказала она.

Он улыбнулся, но вновь посерьезнел.

— Маш, я хотел тебя спросить. Давно.

— Да?

Он помолчал. Потом быстро сказал:

— Как там твоя мама? Как она приняла?..

Он не договорил, но Маша поняла, что он хотел сказать, как и то, что первоначально хотел задать другой вопрос.

Машина мама устроила дочери целый допрос относительно ее отношений с начальником. Красовского она видела, он ей понравился еще когда она не знала, что они встречаются. Потом в больнице она поняла, что их отношения все же выходят за рамки «начальник-подчиненная», и ее мнение раздвоилось. Она добивала Машу только одним вопросом: «Что будет, когда ты захочешь уйти на другую работу или когда он поймет, что ты работаешь хуже, чем он к тебе относится?»

— Ничего, совершенно ничего, — убежденно говорила Маша, а мама ее качала головой.

— Что будет, когда к вам на работу придет новая сотрудница, которая его увлечет? Что будет, когда ваши отношения изживут себя? Что будет, когда он поймет, что ты хочешь выйти за него замуж, а для него это лишь очередной роман? Как ты будешь бороться с этим?

— Мам, ну что же мне, теперь не жить совсем? Если я буду сидеть дома и никуда не выходить, и на работе ни с кем не буду общаться, тогда конечно, со мной ничего плохого не случится. Но и хорошего тоже.

— Я просто не хочу, чтобы этот роман стал твоей самой тяжелой ошибкой молодости.

— А я не хочу пропустить молодость совсем, — парировала Маша.

В итоге мать махнула на нее рукой, поняв, что бесполезно взывать с такими вопросами к человеку, у которого на все есть свой ответ. Но Маша знала — она недовольна. Она не рада этим отношениям, они заставляют ее нервничать. И каждый раз, когда она знала, у кого Маша задерживается, у кого она может ночевать в те дни, когда она сама дома, а не на работе, ее голос был чуть более нервным, ее молчание было более угрожающим, чем самый громкий крик. Маша старалась об этом не думать — все-таки, это был еще не самый худший вариант развития событий.