ХТОНЬ. История одной общаги - ЧеширКо Евгений

– Дима, у тебя ум есть? – Андрей Андреевич постучал пальцем по своему лбу. – Подвеску же убьешь! Что ты едешь, как не знаю кто? Все кочки собрал.

– Андреич, иди домой, а? – устало вздохнул Дима.

– Я-то пойду, а ты как был кретином, так им и останешься. Технику беречь нужно.

Зотов вдруг вспыхнул и, вскочив с водительского кресла, бросился наружу. Дело явно запахло керосином, поэтому я преградил собой выход из автобуса, руками упершись в грудь водителя. К слову, я не выгляжу устрашающе и не могу сказать о себе, что уличная шпана прячет глаза, когда мы встречаемся взглядами. Да и комплекция моя, скажем так, не внушительная. Просто я должен был остановить этого человека – и я его остановил. Отбросив мои руки, Дима потоптался на месте, оценивая обстановку, а затем снова забрался в свое кресло, тут же закрыв дверь автобуса прямо перед моим носом.

– Кретин – он и есть кретин, – махнул ладонью Самохин, глядя на уезжающий транспорт, и зашагал в сторону общежития.

Шли молча. Когда я остановился у своей двери, копаясь в кармане в поисках ключа, он уже переступил порог своей комнаты.

– Надо будет – заходи, – бросил он мне в спину и закрыл дверь.

Услышать подобные слова из уст такого человека, как Самохин, означало, что я совершил практически невозможное – получил крайнюю степень одобрения своих слов или действий.

Конечно же, предложением Андрея Андреевича я воспользоваться не планировал, но однажды мне все же пришлось побывать в его комнате. Мне понадобилась крестовая отвертка, чтобы затянуть разболтавшуюся розетку. У Коли ее, конечно же, не оказалось, поэтому я решил обратиться к Самохину. Постучав в его дверь, я не успел даже опустить руку, как она распахнулась, будто бы хозяин комнаты караулил за ней в ожидании гостей. Андрей Андреевич приложил палец к губам, а другой рукой сделал приглашающий жест. Перешагнув через порог комнаты, я сразу же подвергся организованной атаке на все органы чувств. Откуда-то доносилась приглушенная спокойная музыка, больше похожая на мантры для медитации. В нос ударил резкий, но в то же время не отвратительный, а довольно приятный запах, разложить который на составляющие мне не представлялось возможным. Пахло всем сразу, и комната Самохина тоже была наполнена всем сразу. У окна стоял письменный стол, заваленный самыми разнообразными вещицами – те предметы, которые я успел хоть немного рассмотреть и идентифицировать, оказались микроскопом, трехлитровой банкой с каким-то мутным, похожим на чайный гриб содержимым, несколькими книгами и огромной кружкой. Назначение остальных предметов для меня осталось неясным. В дальнем углу располагалась узкая кровать, небрежно накрытая покрывалом, на котором лежали еще несколько книг, ручной эспандер и раскрытый ноутбук, из динамиков которого и звучала музыка. Правую стену закрывал огромный шкаф со стеклянными дверцами, сквозь которые я успел рассмотреть глобус, чучело какой-то птицы и статуэтку то ли Будды, то ли какого-то восточного божества. В левом углу комнаты стопками были сложены газеты и журналы, пробитые у корешков и стянутые шнурком. К патрону одинокой лампочки, свисающей с потолка, был прикреплен «ловец снов», окаймленный по краям перьями и обшитый бисером.

– Андрей Андреевич, не найдется ли у вас случайно…

Договорить я не успел, так как Самохин скривился и снова поднес палец к своим губам, настойчиво рекомендуя мне замолчать. После такого жеста люди обычно пытаются объяснить, шепотом или знаками, почему человеку не стоит издавать звуков, но Самохин просто стоял и молча смотрел на меня с прилипшим к губам пальцем. Я еще раз окинул взглядом комнату, но не заметил ничего и никого, кому я мог бы помешать. Я уже собрался уйти, но музыка вдруг стихла, и Андрей Андреевич оторвал, наконец, палец ото рта.

– Теперь можно.

– А раньше почему нельзя было?

– Музыка, – он сделал неопределенный жест, разведя руки в стороны и покрутив кистями так, будто бы закручивает две лампочки одновременно, – музыку нельзя прерывать, она этого не любит.

– А, понял.

Конечно же, я ничего не понял, но у всех свои причуды, поэтому я решил не заострять на этом внимания. Однако Самохин решил заострить.

– Музыка – величайшее изобретение человечества. Она способна объединять людей и целые народы, а может и посеять между ними вражду. Она умеет вдохновлять, избавлять от уныния или, наоборот, погружать человека в глубочайшую депрессию. Музыка – это волшебство, магия, чары. Люди слишком легкомысленно к ней относятся, тебе так не кажется.

Наверное, это был вопрос, но мне не хотелось вступать в дискуссию с Самохиным, поэтому я лишь неопределенно повел плечами. Он внимательно посмотрел на меня, а затем подошел к кровати и закрыл ноутбук.

– Тебя, кажется, Филиппом зовут?

– Да.

– Наверное, думаешь, что я сумасшедший.

– Да нет… Просто мне нужна была отвер…

– Когда эти идиоты из правления автопарка погнали меня на пенсию, я и сам думал, что свихнусь от безделья. Шутка ли – двенадцать лет на одном автобусе. А общий стаж у меня, даже и представить страшно, сорок три года. Вот и подумай, почти полвека делаешь одну и ту же работу – возишь людей целый день, потом еще за автобусом следишь, чтобы все в порядке с ним было и не встал он где-нибудь на маршруте. И когда ты во всем этом ежедневно крутишься, вертишься, то тебе до жизни обычной нет никакого дела. Твоя жизнь там, за баранкой, а остальное ты и не замечаешь совсем. А когда тебя из твоей жизни вышвыривают, тогда и начинаешь по сторонам смотреть, оглядываться. Я вот в тот день пришел домой, сюда, огляделся и ужаснулся. Увидел вдруг, что живу-то я в клоповнике. Хуже места не придумаешь, но всем нам приходится здесь жить по тем или иным причинам. Человек может привыкнуть ко всему, это правда. Вот и мы привыкли к ободранной общей кухне, к плите, залитой слоем вонючего жира, к грязному туалету и громким соседям. Мы привыкли к тому, что в наших жилищах действительно четыре стены и это не фигура речи. Мы ко всему привыкли и стали считать это нормой. А это не норма, нет. Все это отвратительно, а если человека окружает безобразие, он и сам становится безобразным. И тогда, как в сказке про Красавицу и Чудовище, ему сможет помочь только истинная любовь, волшебство – музыка. Она меня спасла. Музыка не способна унести мое тело из этой грязи, но она может хотя бы на короткое время забрать отсюда мое сознание. Она не дает мне самому превратиться в клопа, который считает вот это все – он обвел помещение рукой, – своим домом. Кино, живопись, книги – все это язык человека, музыка – язык Бога. Поэтому ее нельзя прерывать, как нельзя перебивать того, кто говорит с тобой. Это по меньшей мере невежливо и некрасиво.

– Глубоко, – хмыкнул я, пытаясь вспомнить, сколько раз он произнес слово «кретин» во время нашей последней беседы. – Тогда вопрос. Вы считаете, что совершенно любая музыка – это язык Бога?

– Абсолютно. Просто для каждого человека в меру его развития нужна разная музыка, разный стиль общения. Если вы попытаетесь объяснить пятилетнему ребенку математический смысл интеграла, то он вас вряд ли поймет. Так и Бог будет разговаривать с разными людьми посредством разной музыки. У одних определенная мелодия вызывает неописуемый восторг, другие лишь равнодушно пожимают плечами, но у каждого есть та музыка, которая резонирует с его внутренним «Я». Наверняка и у тебя она есть. Прислушайся к ней внимательно, и ты поймешь, что тебе говорит Бог, что он хочет от тебя, какие советы пытается дать.

– А если таких мелодий много?

– Значит, тебе он хочет сказать больше, чем другим, – ответил Самохин с легким раздражением в голосе и, скрестив руки на груди, повернулся к шкафу, что-то в нем разглядывая.

Я не сразу понял, что эта поза на языке Самохина означала окончание разговора, поэтому еще с полминуты молча простоял на пороге. Наконец, сообразив, что продолжения беседы не будет, я вежливо попрощался и, прикрыв за собой дверь, направился в свою комнату. Развалившись на кровати, я вдумчиво прослушал несколько мелодий из своего плейлиста, но так и не понял, что именно хотел мне сказать Бог. Минут через двадцать на экране появилось уведомление о низком заряде батареи телефона. Потянувшись за зарядным устройством, я вспомнил, что собирался попросить у Самохина отвертку, но после его философского монолога совершенно про это забыл. В этот момент в наушниках заиграла песня Летова «Про дурачка». Я не знаю, кого из нас двоих имел в виду Бог, но если все обстоит именно так, как говорит Андрей Андреевич, и Бог действительно говорит с нами музыкой, то помимо музыкального вкуса у него еще и неплохое чувство юмора.