В конце сезона туманов - Ла Гума Алекс

— Каких неприятностей? Полиция тебя не знает. Я бы прожил два дня, а к твоему возвращению меня бы здесь уже не было.

— Тебя могли увидеть.

— Как видели только что! — злорадно сказал Бейкс.

На Беннета жалко было смотреть. Он хлопнул рукой по плеши:

— О боже!

— Ты кончишь болтовню? — раздался крик жены из соседней комнаты.

— Успокойся, — сказал Бейкс, — я пошутил, никто меня не видел.

Бейкс направился в прихожую, хозяин с озабоченным лицом поплелся за ним. Костлявые руки мелькали в воздухе, как неисправный семафор.

— Прости, дружище!

— Прости? За что, черт возьми?

Беннет снова пошел румянцем, сунул руку в карман брюк.

— Вот десять шиллингов. Мой взнос.

Он нервно мусолил бумажку, оглядываясь через плечо. В глазах была мольба.

— Сам понимаешь, Бьюк. Нелли напугана. Она не плохая. Просто напугана. Говорят, у полиции всюду уши. Лучшему другу доверять нельзя. Держи — это мой взнос.

Бейкс поглядел на деньги, пожал плечами. Он уже раскаивался в том, что дразнил этого человечка.

— Оставь себе. Не надо откупаться от нас.

Беннет проводил его до входной двери.

— Как там ребята на севере?

— Разбили целое подразделение, — ответил Бейкс.

— Вот это да! — осклабился Беннет, но у двери снова занервничал. — Так ты уверен, Бьюк, что тебя никто не видел?

Бейкс взглянул на него и грустно покачал головой. Он сошел по ступеням на разогретый жарким солнцем тротуар, оставив перепуганного хозяина в обществе бронзовых безделушек и полированной мебели.

II

Бейкс не без опаски продвигался к центру города, где ждал знакомый шофер такси. Сон одолевал его, ныли ноги. В субботнее утро, обнаружив, что дом Беннета заперт и на окнах ставни, он решил вернуться ночью и взломать замок, но потом передумал. И теперь Бейкс не сдержал улыбки, вообразив себя верхом на заборе в окружении сбежавшихся соседей и полицейских. Тем вечером он отправился в богатый «белый» район на склоне горы, высоко над городом — тихие респектабельные улицы, куда редко заглядывают полицейские патрули. Он провел две тревожные ночи без сна в живописном овражке, среди сосен и душистого подлеска, подстилая на землю пижаму. Бейкс снова улыбнулся, несмотря на усталость, представив себя в пижаме на ложе из маргариток и сосновых иголок. Он мог бы пойти на другую явку, но правила конспирации запрещали это. Враг не дремлет. Весь аппарат авторитарного государства противостоит Бейксу и его друзьям.

В начале главной улицы движение выплескивалось из прибрежных кварталов и, журча среди викторианских особняков и современных коттеджей центра, растекалось во все стороны — назад к Си Пойнту, к Кемпс Бею или на материк.

Бейкс затерялся среди пешеходов. В толпе — не то, что на пустынной улице или в безлюдном переулке, где ты на виду. И все же сердце его тревожно билось, глаза пристально вглядывались в лица встречных. Темнокожий привратник в белых перчатках, в шапочке, похожей на коробку с пилюлями, распахнул перед кем-то стеклянные двери огромного отеля; наружу вытек ручеек праздных звуков: перезвон бокалов; гортанный женский голос: «…обязательно побывайте в Лос-Анджелесе…»; вкрадчивая музыка из затемненного вычурного бара, где ловко скользили между столиками индийцы-официанты. Темнокожий стражник охранял врата этого запретного рая.

Рядом с гостиницей только что отстроили большущий вокзал (отделение для черных находилось за милю отсюда). В витринах туристского бюро были вывешены веселые плакаты со львами, площадками для гольфа, солнечными пляжами. Группа белых пассажиров садилась в элегантный, сверкающий хромом автобус. На Бульваре стеклянные и мраморные квадраты и прямоугольники, по замыслу художника-кубиста, изображали объятия, раскрытые для заморских гостей. Сквозь заросли портовых кранов на рейде виднелись пассажирские лайнеры и торговые суда. Но некоторое время назад, на глухой стене, обращенной к гавани, кто-то вывел кровоточащие слова, и даже пескоструйкой не удалось стереть размашистых букв: «Вы прибываете в полицейское государство».

На таксисте была коричневая кожаная кепка. Он сидел, сутулясь, за рулем и читал книгу в дешевом переплете, переворачивая страницы короткими толстыми пальцами с неровными грязными ногтями и черными волосками на костяшках. Заглянув в машину, Бейкс некоторое время разглядывал эти руки и картинку на обложке: голая женщина, а напротив мужчина с пистолетом. «Мало ему в жизни всякой дряни», — подумал он и негромко сказал:

— Привет, умник.

Водитель поднял голову. Он был в очках с зелеными стеклами, будто два отверстия вырезаны в лице. Рот расползся в улыбке, обнажив золотые зубы.

— Бьюк, старина! Как дела, дружище?

— Порядок. А ты?

— В норме.

Водитель потянулся к ручке, отпер дверцу, и Бейкс забрался на заднее сиденье. Гангстерский роман полетел в ящичек на приборной доске. Заурчал мотор, и Бейкс, подавшись вперед, сказал:

— К Томми махнем, что ли?

«И впрямь жизнь как в комиксе, — думал он, борясь со сном, — разъезды украдкой, записки в тайниках, кодированные телефонные звонки». Допросы и камеры пыток шагнули с экранов сегрегированных кинотеатров в реальный мир. Обыватели, как за соломинку, хватаются за видимые признаки покоя: субботние вечеринки, любовные интрижки… Бейкс вспомнил ожоги от электродов на руках заключенных. За внешней обыденностью пряталась паутина, проглядывала зловещая тень паука. Исчезали мужчины и женщины. Секретная полиция бросала их в зарешеченные камеры, в квадратные комнатенки, где даже на чашках казенная печать «Департамент общественных работ». Это мир тонкогубых, розовощеких мужчин с извращенным умом, насмешливыми глазами, дубовыми кулаками; мир электрических орудий пыток; мир, где дни и ночи без сна; мир воплей и стонов…

— Ну как живешь, Бьюк? — спросил водитель.

— Так себе.

— Не знаю, что будет с этой проклятой страной, — водитель опустил козырек на ветровом стекле. — Моя старуха отбарабанила на фабрике двенадцать лет, а теперь ей говорят, что придется уступить должность контролера сборочного цеха какой-то белой сучке. Всюду белые командуют — не продохнуть!

— Ты только теперь это заметил?

— Да нет, но когда это задевает тебя лично или твоих близких, то на все смотришь по-иному.

Они проехали мимо порта и железнодорожного депо. Бейкс полулежал на сиденье, поглядывая то на встречный транспорт, то оборачиваясь назад. Очень хотелось заснуть. В машине сон нахлынул на него жаркой истомой, но спать нельзя. Он привык быть начеку и только в совершенно надежном месте позволял себе расслабляться— как лиса в норе, ящерица под камнем. Впрочем, и тут полной уверенности не было. Враг может быть неподалеку, может быть повсюду и не быть нигде.

Он почти не слушал трескотни водителя, слишком устал, чтобы думать и отвечать, только вставлял время от времени «да» и «нет».

Они свернули с набережной, взлетели на эстакаду и оказались в прокопченном районе, где тесно лепились друг к другу фабрики, склады, гаражи. Пересекли окружную дорогу и вскарабкались вверх, на зады трущоб. Казалось, будто здесь прошли бои. Исчезли целые кварталы, оставив после себя плоские пустыри.

— Сносят все к черту, — говорил водитель.

— Ага, — сонно отозвался Бейкс.

— Понастроят домов для белых, — сетовал водитель, — не клоповников, а многоквартирных небоскребов. Я в газете читал. Как же так, ведь мы здесь жили без малого сто лет.

У стены были свалены ящики из-под бананов с облезлой надписью: «Бомбейская фруктовая компания». Два маленьких оборвыша копались в придорожной канаве. Женщина с нечесаными волосами трясла одеяло из окна дома, будто подавала кому-то знак на пустыре. Тут и там со щербатых стен беззвучные голоса бросали дерзкий вызов: ДОЛОЙ РАСИСТСКУЮ ТИРАНИЮ! СВОБОДУ НАШИМ ВОЖДЯМ!

Они ехали по главной улице города призраков, вдоль тенистых тротуаров, под ветхими железными и деревянными балконами. Витрины лавчонок, покинутых хозяевами во время исхода, глядели пустыми глазницами на захламленную, залитую солнцем мостовую. От былых полчищ покупателей не осталось и следа; редкие прохожие будто уцелели после катастрофы. На провисших балконах были натянуты веревки для белья, крест-накрест, как оснастка призрачных кораблей; дырявые штаны болтались на солнце, подавая сигнал бедствия. У входа в кино какие-то люди слонялись под афишными досками, нелепо пестревшими на фоне грязно-серой обваливающейся штукатурки. Кое-где крошечные кафе еще цеплялись за жизнь, вопреки всем превратностям судьбы, как огневые точки на последней линии обороны, и пыль покрывала пожелтевшие карточки с меню. Но рыбные ряды были заколочены. Двое мужчин в майках курили на перевернутом ящике, подставляя спины желтому солнцу.