Несовершенные любовники - Флетио Пьеретт

— Послушай, Бланкар, я выйду первым, поиграю с Полем, и только после этого ты высунешь свой нос. Сделай так, чтобы тебя не видели со мной, усек?

Он принял мою тираду за примирение, в принципе, так оно и было, уселся на траву, а я вышел из зеленого лабиринта.

У ворог школы стояло лишь несколько припозднившихся родителей, Лео и Камилла уже ушли. «Ну что там?» — лениво обронил Поль. «Ерунда», — пробормотал я. Он кивнул головой, мол, «мне по барабану», и мы молча отправились домой с рюкзаками за спиной — Поль, привычно набивая мяч по асфальту, а я, задумчиво проводя на ходу рукой по каменному забору.

Клод Бланкар после окончания коллежа уехал продолжать учебу в Вогезы, где его пристроили в лицей со спортивным уклоном. Мы встретились с ним случайно три года спустя, во время каникул. Дело было в «Каннибале», одном из кафе Бурнёфа (нашего городка), которое по вечерам превращалось в главный ночной клуб города. Мы почти никогда не разговаривали с ним после того злополучного случая, и я не вспоминал о нем, хотя, конечно, так и не смог выбросить его из головы. Однажды мы сидели с Полем, попивая пиво, когда на меня накатили давние ощущения: лихорадочное жжение под кожей, натянутая тетива лука с направленной на меня стрелой. Мой взгляд остановился на парне, стоявшем в другом конце зала. «Слушай, это же Клод Бланкар», — сказал Поль. Тут его подхватила девчонка, которая крутилась неподалеку, по-моему, Элодия, и он убежал с ней. Когда я снова обернулся в сторону Бланкара, тот уже направлялся ко мне. «Как дела?» — произнесли мы в один голос.

У него все путем, он рад, что вырвался из этой дыры, новый лицей ему нравится, его подружка тоже там учится и занимается спортом. «У меня тоже все нормально, — сказал я, — учусь в Париже, а ты на все каникулы сюда приехал?» «Не знаю пока, — ответил он, — может, подработаю немного в бассейне, у меня же диплом есть». «Да уж, ты всегда увлекался спортом», — сказал я. Он лишь улыбнулся в ответ. Эх, если бы он знал, лицеист-спортсмен хренов, что теперь я запросто могу стереть с его лица белозубую улыбочку одним хорошим ударом меча кендо! Интересно, вспоминал он о нашем детском приключении в зеленом лабиринте? Трудно сказать, что же касается меня, то я только об этом и думал.

Шестилетние Лео и Камилла — две маленькие уклейки, ослепительно белые на фоне темного кустарника, два хрупких застывших тела, прямых, без малейших изгибов, совершенно одинаковых, за исключением малюсенькой запятой у одного и ровной, такой же малюсенькой засечки выше бедер у другой. Бланкар наконец получил долгожданный ответ на терзавший ею вопрос. Отныне он точно знал, что эти два схожих тела принадлежат мальчику и девочке, и ему, в принципе, уже не надо было подлавливать их в школьном дворе и кричать: «А кто из вас мальчик?» — или с издевкой произносить: «А кто из вас девочка?», но он все-таки продолжал это делать. В принципе, ему было все равно, кто кем из них был, поскольку ни Лео, ни Камилла не играли в футбол, и не было такой дилеммы — принимать или не принимать их в те импровизированные команды, что на каждой переменке формировались заново. Что его мучило, терзало, смущало — так это их схожесть. То, что человек может быть одним и двумя одновременно, разрушало пока еще не осознанные, но уже принятые устои его существования. Вокруг нас никогда не было близнецов, они не попадались нам ни в школе, ни на улицах. Да и братья и сестры мало у кого из нас были. В нашем департаменте численность населения падала. А мы, мальчишки, особо не бегали за девчонками. Бланкар ощущал себя единственным и неповторимым. В общем, мальчишкой.

Но мальчишка, который может раздваиваться, хуже того, быть одновременно девчонкой, превращал мир Бланкара в хаос. Когда учительница делала перекличку, он впивался в нее взглядом, пытаясь уловить малейшее изменение в ее голосе или мимике в тот момент, когда подходила очередь Ван Брекер-Дефонтенов. Казалось, он ожидал от нее реакцию, похожую на потрясение инквизитора, вынужденного согласиться с теорией Галилея, или на изумление последователя Дарвина, обнаружившего появление нового вида животного, но так как ничего не происходило, то лицо Бланкара недовольно морщилось и на переменке он вновь подскакивал к Лео и Камилле все с тем же смущением и беспокойным блеском в глазах, который я заметил в тот самый первый день, когда он выкрикнул свой знаменитый вопрос: «А кто из вас мальчик?», — и он задавал его снова и снова.

И мне вдруг подумалось, что в этом вопросе никогда не было никакой злобы, что он не пытался принизить близнецов, не выпендривался перед ними, не провоцировал их ни в тот раз, ни позже, в школьном дворе или кустарнике. Эта фраза просто вырвалась у него, как вырывается невольно у человека крик боли, отчаяния или изумления.

Я с удовольствием подрался бы с ним, как подрался с Полем, когда он обозвал Лео и Камиллу придурками, и мне, наверное, полегчало бы, но моя ненависть была направлена против того Клода Бланкара, шестилетнего худенького щенка-первоклашки, у которого не было ничего общего с Клодом Бланкаром, который сидел напротив меня в «Каннибале» — девятнадцатилетним коренастым юношей со слегка стеснительной улыбкой на лице. Я прикуривал уже третью сигарету, он, само собой, не курил. Я уже начал понемногу успокаиваться, когда он внезапно спросил:

— О близнецах что-нибудь слышал?

— Они в Париже.

— Вот как? А я думал, что в Нью-Йорке.

— Нет, в Нью-Йорке они жили до переезда сюда, потом уехали в Гонконг, а теперь живут в Париже.

Он лишь вздохнул в ответ. Нью-Йорк, Гонконг, Париж — все это было за границами его вселенной. Близнецы вернулись на свою орбиту, с которой им никогда не следовало сходить, пронеслись над нашим городком как метеорит, а ведь известно, что случается во время такой природной катастрофы: метеорит может долететь до нашей планеты и врезаться в какую-нибудь Сибирь или Камчатку, разлетевшись на мелкие кусочки, которые потом даже не соберешь, или же пронестись мимо Земли словно огнедышащий дракон, дабы навсегда исчезнуть в пугающей черноте космоса. Метеориты и кометы нас не касаются, Клод Бланкар вряд ли будет еще говорить о Лео и Камилле. Он ничего не знал и об Анне — ее жизнь тоже протекала на другой, далекой планете. Или все-таки знал? Может, он уселся за мой стол из чистого любопытства? Он, похоже, не торопился уходить, незаданные вопросы, казалось, висели на его тубах, готовые сорваться в любой момент. У меня вдруг перехватило дыхание, и я глубоко, с шумом, вдохнул воздух.

— Все еще страдаешь от апноэ? — спросил он.

Сволочь! Все-таки заметил. Я кивнул на пачку сигарет, и мы завязали неизбежную дискуссию о том, что вредно для здоровья и спорта, что надо бросать, от чего следует воздержаться, что человеку нужны стимуляторы, так уж лучше обычная сигарета, чем косячок, но, так или иначе, это очень дурная привычка, ну, вы и сами, господин доктор, всё прекрасно знаете, — обычные темы наших с вами бесед, разница лишь в том, что перед вами я, а не Бланкар.

Я говорил и говорил без умолку, чтобы не дать приблизиться к нам призраку Анны, которая, казалось, бродила вокруг нас. И я старался ей помешать подобраться к сидевшему напротив меня Клоду Бланкару, зная, как подбиралась она к незнакомым парням, вся такая воздушная, недостижимая и отсутствующая, и как искала в них точку опоры, за которую мог зацепиться ее мир грез и терзаний, но даже когда ей это удавалось, она оставалась такой же воздушной, недостижимой и отсутствующей, — настолько воздушной, что легко отделялась от людей, и никто не пытался ее удержать. По-видимому, это просто было в ее природе — скользить по жизни рядом с вами, пока не наступал день, когда она взмывала ввысь, чтобы парить без руля и ветрил до тех пор, пока другой парень не подцепит ее на час или месяц. Нам с близнецами Анна казалась естественной — ни доброй, ни злой, шелковой, словно шарф, который ты с удовольствием носишь и о котором легко забываешь, но сама она хотела жить, ей хотелось сбросить с себя воздушную прозрачность, и я это сразу почувствовал. Мне удалось быстро раскусить ее, я же дока по части тайн, мне нравится проникать в души, я доволен, когда люди открывают свои сердца и открываются миру Анна хотела жить, но не смогла воспользоваться обстоятельствами. На меня вновь накатило апноэ.