Рой - Алексеев Сергей Трофимович

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83

– Здорово, Мутовкин! – громко сказал Иона.

Мутовкин оглянулся и вытаращил глаза:

– А ты что здесь, Заварзин?

– Да вот, отдыхаю на пасеке!

– Твоя, что ли? – изумился Мутовкин. – Я гляжу – фамилия…

– Да нет, бати моего, – Иона предложил сесть на бревна. – Приехал, а тут бардачина! Совсем пасеку запустил… А ты откуда здесь?

– Езжу, – усмехнулся Мутовкин. – Персональное поручение сверху… Сколько у отца пчелосемей? – он раскрыл папку.

– А! – отмахнулся Иона. – Нищета! Шестьдесят… У других вон две с половиной сотни.

– Знаю-знаю… Что же делать будем, Заварзин? Как запишем?

– А в чем дело?

– Не слышал?.. Да, ты же сейчас в чермете, на планерки туда не ходишь, – Мутовкин показал пальцем в небо. – Решено организовать племенной пчелосовхоз. А частникам разрешили держать только по пятьдесят семей и ни улья больше. А лишние купит совхоз. Вот я и переписываю лишние для скупки.

– Да запиши ты полсотни, и дело с концом, – Иона заглянул в папку. – Тут хватит у кого купить.

– Знаешь, не очень-то хватит, – возразил Мутовкин и все-таки вывел в ведомости цифру «50». – Мужички здесь хитрые, на кривой козе не подъедешь. Пасеки на сыновей, на зятьев записаны. Попробуй отыми… Пока у одного только лишние нашел. У Сиротина.

– Знаю, – бросил Иона, – слушай, а что тогда здесь мелиорация ходит? Недавно ихние топографы шастали.

– Ой, не говори! – отозвался Мутовкин. – Скандал идет… У мелиораторов плана не хватало, вот они себе и придумали фронт работы. Министерство спустило освоить на гарях десять миллионов. А нефтяники задумали себе подсобное хозяйство. Короче, сам черт ногу сломит. Разбираются, а поладить не могут… Ладно! Поеду дальше! Хочу все пасеки объехать сегодня.

Глядя из-под ладони с кучи бревен, Иона проводил «уазик» и засобирался. Был договор встретиться с дядей Сашей Глазыриным, а ехать на велосипеде до Стремянки целый час да потом еще в Запань. Он переоделся в костюм, наказал Артюше смотреть за пасекой и выкатил со двора спортивный велосипед.

В Запань прикатил, когда солнце опускалось за самый дальний горизонт и мачта радиостанции на крыше дома Кати Белошвейки стала малиновой, как разогретый в горне стальной прут. Дядя Саша заводил желтый милицейский мотоцикл и, похоже, торопился.

– А, Василич! – обрадовался он, но лицо оставалось сосредоточенным. – Меня срочно вызвали, за паромом начальник ждет. По рации передали…

– Ну как? – не выдержал Иона. – Что хоть говорит?

– Потом все расскажу. Ты пока с ней сам, сам потолкуй, – мотоцикл наконец ожил, заурчал недовольно, как разбуженный кот, – Тут братуха твой пропал, вместе с бабой. Застрял, что ли, где…

– Какой? Кто?

– Да Тимофей! – он сел в седло, с хрустом врубил скорость. – Я скоро! А ты забрось удочку. Катя сейчас вернулась, дома.

Иона притулил велосипед к забору и пошел в домик. В домике у Катерины было опрятно, прибрано: выбивные чехлы на мебели, кружевные подзоры на двух кроватях и кругом комнатные цветы в горшках, старых кастрюлях и даже в консервных банках из-под болгарского зеленого горошка. Они стояли на подоконниках, на столе, на специальных скамеечках и на стенах, подвешенные на капроновых шнурах. Пожалуй, здесь было все – от простой герани до каких-то мохнатых африканских кактусов. Среди цветов стояла рация, и ее зеленый глазок светился сквозь листву.

Катерина каждый день в один и тот же час передавала сведения по уровням воды в реках, и когда Иона вошел, она сидела с наушниками и микрофоном в руках.

– Ты когда Тимофея видел? – сорвав наушники, спросила она.

– Девятого, – сказал Иона. – Ночью с Серегой уехал… Когда он пропал-то?

– Сутки назад должен был вернуться, – Катя прижала один наушник к голове. – За колбой с Валей поехали…

Иона присел на край зачехленного стула, огляделся.

– Ты дома-то не был? – спросила Катерина и выключила рацию.

– Я на пасеке живу, – проговорил Иона. – С отцом конфликт вышел… Да еще и Алешка этот, впутался… Пока там… Пасека запущена, все делать надо. Отец-то – сама видишь – какой стал.

– Все уже передумала, – Катерина выдернула из шкафа вязаную шаль, набросила на плечи и встала у окна, глядя на реку. – Может, мотор сломался? С лодкой что? Или с Валентиной… Теща его говорит, плохо чувствовала себя последнее время. Скорее всего, беременная… Или с Тимкой? Влез куда-нибудь. Характер-то у него…

– Характер у него – да, – протянул Иона. – В каждой бочке затычка.

Катерина вдруг потеряла интерес и снова встала у окна. И глаза ее остекленели, как тогда…

– Катя, – позвал он. – Катерина Егоровна?

– Ты знаешь, я вспомнила, – она повернула к нему испуганное лицо. – В то утро, как ему из Стремянки уехать, курица у вас петухом заорала! Это такая плохая примета… И чувство какое-то было… Господи, уж не… – она замолчала, закуталась в шаль. – Тьфу-тьфу-тьфу… Народ-то по реке какой… Как у себя дома…

На улице зарокотал мотоцикл. Катерина, а за ней и Иона вышли на улицу. Дядя Саша Глазырин снял шлем, бросил его в коляску.

Катерина ушла, и замысловатый узор вязаной шали запечатлелся в глазах Ионы, как солнечное пятно, если долго на него смотреть.

– Побеседовали? – спросил дядя Саша.

– Так, неопределенно, – пробурчал Иона. – Конкретно не успели.

– Никуда она не денется, – уверенно бросил Глазырин. – Поломается для виду и пойдет. Ей без этого никак нельзя. Гордая она женщина. И себе цену знает… Думаешь, зря к вам ходит? Моет, стирает там? Нет, брат, не зря. Я ихнюю породу знаю!.. Куда он делся, за ногу его? Ну, паразит, если у дяди загулял, я ему дам! Он у меня справит переезд!

Дядя Саша Глазырин когда-то был участковым в Стремянке и заварзинских ребят знал как облупленных. Тому же Ионе, хотя он председательский сын, самолично драл уши, когда он с другими ребятишками откручивал трубки в тракторах на самопалы.

– Характер у Тимки, – вздохнул Иона. – Схлестнулся, поди, с браконьерами, и…

– Да не должно… Ты не гляди, что он – парень-ухарь. Вообще-то он осторожный, все взвесит, все осмотрит… Тем более с женой ехал… – Дядя Саша расстегнул китель и выпустил на волю брюшко. – Это как же растравить надо, чтоб он в драку кинулся? Чтоб осторожность потерял?.. Нет, он ученый уже, стреляный воробей.

– Темнеет, поеду, – Иона оглянулся на окна Катерины.

– Ты что, с отцом поскандалил? – неожиданно спросил дядя Саша. – Отец на тебя сильно сердитый, прямо слышать не хочет.

Иона наклонился к нему, помолчал, пожевал губу.

– А хочешь знать, почему? Я, дядя Саша, человек прямой и скажу откровенно, – он сделал паузу. – Батя-то мой на Катерину посматривает! Только между нами… Я чувствую.

– Брось ты! – замахал руками дядя Саша Глазырин. – Он же старше на двадцать лет! Тоже, нашел…

– Вот тебе и брось. У меня нюх на это дело. Я по глазам человека вижу, чем он дышит. – Иона оседлал велосипед. – Сам иногда удивляюсь… В том и дело, что старше. Из ума выживать начал. Он как-то сказал мне на пасеке, мол, гляди, за Катерину башку оторву. Я все и понял. Глаза человека выдают. У меня вообще подозрение: не больной ли он? Знаешь, дядь Саш, я таких нездоровых людей видел…

– Перестань, – засмеялся Глазырин. – Ему лет сто износу не будет.

– Поживем – увидим, – дипломатично сказал Иона.

… Утро на пасеке было дремотным и тихим. Как в разгар бабьего лета, откуда-то взялась паутина в прозрачном воздухе: то ли с прошлого года осталась, то ли невидимые в гарях паучки, проснувшись от зимней спячки, перепутали все на свете и натянули новую, не в срок, не в сезон…

Тихое было утро. Лишь где-то далеко в шелкопрядниках со свадебным азартом перестукивались дятлы, подзывая к себе целомудренных самок и отпугивая соперников.

Иона проснулся с ощущением беспокойства. Артюша, разложив чертежи, ползал на полу и что-то рисовал красным карандашом; солнечные пятна лежали на стенах, золотился мох в пазах между бревнами и лишь широкий печной зев глядел черно и нездорово. Иона вспомнил о Тимофее, затем о Катерине, об отношениях с отцом, наконец о своей работе на складе чермета, но не успокоился.

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83