Путешествие на край комнаты - Фишер Тибор

— Лучше тебе отключиться, а то батарейки не хватит, — говорю я. — Я в тебя верю, Одли. И скажи ему, что твои друзья знают, куда ты поехал.

— Спасибо, я тут замечательно провожу время. Давно я так не развлекался. А в Англии люди ложатся спать. Подумать только.

Одли отключается. Я нахожу номер полицейского управления в Чууке и звоню туда, но там не берут трубку. Мне не очень приятно оставлять Одли в компании вооруженного, злобного и опасного психопата, но я все равно не смогу ничего сделать — разве что предложить ему крупное денежное вливание. В свою защиту могу сказать, что спала я плохо.

Одли выходит на связь.

— Алло?

Судя по голосу, у него все в порядке. Бруно лежит связанный, и даже при таком низком качестве изображения мне видно, что у него подбиты оба глаза. Кто-то из членов команды вроде бы писает на него. Он застегивает ширинку, отходит в сторонку, а на его место встает другой. Да, точно. Этот второй тоже писает на Бруно, причем прицельно.

— Что там у вас происходит?

— Может быть, я не такой крутой, как мой папа. Или как брат. Или как Роберто. Может быть, я не такой крутой, как мне бы хотелось, но по сравнению с некоторыми… скажем, со школьными учителями, флейтистами, флористами, парикмахерами и, скажем, сотрудниками бюро ритуальных услуг… я действительно крут и неслаб.

— И как тебе удалось отобрать у него пистолет?

— С помощью грубой лести. Я сказал, что его использование запятых — само по себе гениально, и попросил почитать еще что-нибудь из его писем. Я стал ему лучшим другом: мы с ним выпили не одну банку колы и съели не один пакет чипсов. Он отложил пистолет, и вот тут я его и ударил. Может быть, он и опасный злобный психопат, но он далеко не крутой опасный злобный психопат. Что хорошо в море, можно делать, что хочешь. Хотя тут тоже есть свои недостатки: каждый может делать, что хочет.

— А что там с нашим письмом?

— Пока ничего. Но у нас тут на борту — еще пара тысяч коробок с колой и чипсами, так что Бруно нам, может быть, и пригодится.

— Прошу прощения, — говорит Одли. Он говорит прямо в камеру, и я вижу, что он хорошо загорел. — Я его не нашел. По-моему, его вообще здесь не было. Похоже, тебя наеба… э-э-э… ввели в заблуждение.

Да, как-то все это грустно. Что там было, в письме Уолтера, и почему он оставил письмо у Бруно? Насколько я знаю Уолтера, в письме могло быть что угодно — вплоть до фотки его голой задницы.

— Ладно, ты сделал, что мог. Никто не справился бы лучше. — Одли заслужил похвалу. — Я только не понимаю, почему Уолтер доверил письмо такому ненадежному человеку.

— Я не думаю, что Бруно об этом знает. С ним вообще невозможно разговаривать. Все равно что пытаться заставить воду течь вверх по холму.

Делать особенно нечего, и Одли возвращается в бар. Я остаюсь с ним, потому что мне тоже делать особенно нечего. Чуук — это такое место, где каждый придумывает для себя развлечения сам. Кангичи спрашивает у Одли, как прошла его встреча с Бруно.

— Меня испытали, как говорят у вас в Чууке.

— Кто говорит?

— Ну, эта ваша легенда про Вечного Человека.

— Какая легенда? — Кангичи ни разу ее не слышал. Оск снова рассказывает о своей тяжкой доле. Там есть еще какой-то австралиец, который меня пугает — даже при таком низком качестве картинки. У него очень самоуверенный вид, какой обычно бывает у психов. Он много ездит по миру, по всяким «местам отдаленным» типа Соломоновых островов. Меня это не удивляет. Потому что он явно из тех людей, у кого дома под половицами можно найти… нет, туда лучше вообще не заглядывать.

— Преуспевающему человеку нужна своя свита из подхалимов и шлюх, — говорит он. Причем он не шутит. Однако поблизости не наблюдается никакой свиты: ни подхалимов, ни шлюх.

— Держись подальше от этого австралийца, — говорю я Одли.

Ловец невидимок-пигмеев уныло глядит в свою кружку с пивом. Как я понимаю, он весь в тяжких раздумьях, что делать дальше: невидимые пигмеи упорно не ловятся, и ему очень хочется домой — но, с другой стороны, домой очень не хочется. Сейчас он исследователь, пусть даже кое-кто из друзей и считает его придурком; но когда он вернется ни с чем, его объявят придурком уже официально. Мне становится скучно, и я уже собираюсь отключаться, и тут австралиец предлагает, чтобы каждый из присутствующих рассказал о своем самом плохом поступке. Я почему-то не сомневаюсь, что он и раньше проделывал этот фокус, но мне интересно послушать, что будет дальше. Однако после двух-трех достаточно блеклых рассказов о человеческой низости я все-таки отключаюсь и иду заварить себе чай.

Подключаюсь позднее. Теперь там у них появился какой-то француз. Я могла бы поклясться, что это Влан. Волос чуть меньше, жирку чуть больше. Но все то же неиссякаемое бахвальство. Его история, как и история Оска, связана с невоздержанностью и расточительством.

— Эту историю мне рассказал один парень, бездомный. Однажды он шел по улице, весь такой бедный-несчастный, как вдруг рядом остановилась машина, и водитель бросил ему конверт. «Это тебе», — сказал он и уехал. Этот парень, который бездомный, отнесся к конверту весьма подозрительно, потому что бездомных обычно не любят, и открыл его осторожно, ожидая какой-нибудь гадости. Но нет. В конверте были деньги. Много денег. Годовая зарплата рабочего. На эти деньги он мог бы купить себе новую одежду, снять квартиру на год и весь год нормально питаться. Но что он сделал? Вечером в пятницу он вселился в самый дорогой отель и принялся опустошать мини-бар. До утра понедельника, когда он выписался из отеля, он успел оприходовать всех горничных и двух блондинок-латвиек из скорой секс-помощи. В связи с чем возникает вопрос; что это было — chef-d'oeuvre [шедевр, образцовое произведение (фр.)] школы непробиваемого раздолбайства или великий carpe diem [лови момент, лови день; пользуйся моментом; не теряй возможность (лат.) Выражение принадлежит Горацию, «Оды».].

Мнения были самые разные, но в основном все сошлись на том, что этому парню следовало проявить благоразумие и предусмотрительно разделить деньги: половину — на радости жизни, половину — на хлеб насущный. Одни обозвал его полным придурком, а охотник за пигмеями-невидимками высказался в том смысле, что человек вправе потратить деньги, на что ему хочется.

Но, разумеется, француза не интересовало чье-либо мнение.

— Нет, вы все не правы. Ответ будет такой: мы не знаем.

— Подожди, — говорит Одли и обращается к австралийцу: — Ты еще не рассказал о своем самом плохом поступке.

Почему я не удивлена?

— Ну хорошо, — говорит австралиец. — До этого вечера мой самый-самый плохой поступок — как я заставил одну девчонку надеть на голову бумажный мешок, прежде чем я ее трахнул. Не знаю, как вас, а меня красивые женщины не привлекают. Я люблю настоящих уродин. На других у меня не встает. Чтобы у меня встало, девчонка должна быть такой кикиморой, чтобы я сразу сказал себе: «Блин, у тебя же не встанет на эту страшилу», — и вот тогда я возбуждаюсь. В общем, я подцепил эту моржиху, и ей ужасно хотелось потрахаться, и мне тоже, честно сказать, но мне хотелось убедиться, что она готова на все, лишь бы ей засадили, и я ей сказал, что я ее трахну, только если она наденет на голову бумажный мешок.

Он врет. Это не самый плохой из его поступков.

Он делал вещи гораздо хуже.

— Ты сказал «до этого вечера». А что было сегодня вечером?

— Пока еще не было, но сейчас будет, — говорит австралиец, достает пистолет и пихает его Одли в рот. — Мой самый-самый плохой поступок — как я пристрелил человека по имени Одли.

Он выжидает пару секунд, потом вынимает пистолет изо рта Одли, убирает его в карман и смеется. Я жду, что Одли его ударит.

Когда Одли уходит, австралиец кричит ему вслед:

— Ты что, шуток не понимаешь?

Одли выходит в ночь. Качество картинки — на удивление хорошее, особенно если учесть, что при дневном свете все обычно расплывается.