Золотой воскресник - Москвина Марина Львовна

Бархин сидит в зале за столом с элегантной тростью, в мягком пиджаке и галстуке ручной раскраски со специально спущенным узлом, а свитер, купленный в Вероне, цвета, именуемого зеленый Поля Веронезе! По филигранному совпадению, на иллюстрациях Бархина точно такой же изумрудный фаллос у Франсуа Вийона…

Роскошная борода Бархина не имеет аналогов в мире. Он тщетно пытался сравнивать: Хемингуэй? Присмотрелся – ничего похожего, у Хемингуэя борода клоками. Тургенев? Лучше, чем у Хемингуэя, но хуже, чем у Бархина.

– Бернард Шоу?

– У Бернарда Шоу лопатой! – он решительно отметает мое жалкое предположение.

– …Виктор Гюго?! – восклицает Бархин, потом делает эффектную паузу, стучит тростью по полу. – …ХУЖЕ – НАМНОГО!!!

Яков Аким:

– У них нету… этого…

– Ничего, – говорю, – они это приобретут с годами…

– Да! – сказал Яша. – Но будет уже поздно.

– Человек обязан быть к старости счастливым, – говорил Бархин. – Я могу пройти всего пятьсот метров до такси, но в остальном ощущаю себя как сорокапятилетний Бельмондо. Челентано мой ровесник, на месяц старше, но Бельмондо мне ближе, потому что он готов к действию. К старости оказывается, что ничего не нужно. Книги у меня самые лучшие. Не надо полного собрания сочинений, дайте немного избранного, но – чтобы это было избрано умным человеком. Даже Пушкин! Пушкин у меня – трехтомник 1937 года. Музыка? Включай любую – Рэй Чарльз, Майлз Дэвис… Подумаю: сегодня так хорошо жилось. Выпью-ка я вермута. Или сухой херес. Мне тогда кажется, что я немножечко Лаперуз, немножечко Магеллан…

– Я человек будущего, – сказал Серёжа Бархин, завершая двухчасовую беседу с публикой. – Таким должен быть человек будущего, как я.

В тот вечер я его видела в последний раз.

Когда мы подъезжали к Тулузе, Лена Книжникова показала мне из окна электрички огороженный забором пустырь с парочкой старых самолетов:

– Это аэродром Aeropostal, откуда Экзюпери летал в Африку. Хотели сделать музей, но… видимо, здесь будут строить арабский район…

Водитель Айнер, возивший Лёню с Луной по ночному Парижу:

– Мы жили в Польше, древний аристократический род. Моего прапрадедушку сожгли крестьяне в бунт, и прапрабабушка вынесла прадедушку, накрыв его и спрятав под знаменами с фамильными гербами. Они бежали из Польши в Латвию. А мой прадедушка – у него только-только родилась бабушка – зажегся революцией. “Ты что? Куда??? – ему все говорили. – Твоя родная кровь!..” Нет, ему надо – к большевикам. Вот он как раз и есть латышский стрелок, который “золотой эшелон” защищал, в Красноярске похоронен…

Продюсер Ольга Осина про кого-то:

– Боюсь, он плохо кончит.

– В отличие от нас, – заметил Айнер, – которые кончат хорошо.

Лёня, показывая мне очередной снимок Луны в саду Тюильри:

– Ну как?

– Великолепно, блистательно, изумительно! – говорю я.

– Значит, неплохо получилось?

– Да! Нормально.

– Что значит “НОРМАЛЬНО”???

Мои родители дружили с Похлёбкиным. Вильям– Август учился с папой в институте – второй выпуск МГИМО. Это был выдающийся ученый, мыслитель, энциклопедист, оставивший след во всех областях гуманитарных наук. Хотя многим кажется, что Похлёбкин прославился исключительно книгами о еде, чае или водке. Он был атеистом, но и древние дзенские мастера приняли бы его в свою компанию.

Как-то, встретившись во дворе института, они шли на вечер выпускников, Лев спросил у него:

– Вильям, ты что, уже разделся в гардеробе?

– Я без пальто.

– Как без пальто?

А было градусов за двадцать ниже нуля.

– Я провожу эксперимент, – объяснил Похлёбкин, – на какой прожиточный минимум может существовать человек? Пятьсот рублей в месяц – это слишком много, я хочу довести эту цифру до двухсот.

Люся с Лёвой собираются ехать в гости к Похлёбкину в Подольск.

– Возьмите с собой еду, – говорю, – он же теоретик этого вопроса, у него небось в холодильнике – шаром покати!

– У него и холодильника, наверное, нет, – предположил Лёня. – Там, где нет телефона, не может быть холодильника!

Вильям Васильевич открыл им дверь в нарядном черном костюме, белой рубашке, при галстуке, а поверх – фартучек в красных цветочках. В квартире кругом были книги – от пола до потолка, одни только книги. А посредине стол.

– Вот здесь я работаю, – сказал Похлёбкин, постелил белую скатерть и положил на него последний в 1999 году номер “Московского журнала международного права”.

На странице 203 в материале, озаглавленном “Думал ли Гуго Гроций?”, рассказывалось о Международной премии юристов-международников имени голландского ученого, жившего в XVII веке, чьи труды легли в основу науки, призванной упорядочить хаос на земле. Сам Вильям-Август был почетным лауреатом этой премии.

Книга за книгой ложились на белую скатерть, удивительные издания, невиданные и неслыханные, это было иное пиршество – духа.

Близилось Рождество.

– И хотя мы марксисты, – сказал Похлёбкин, – надо это дело отметить.

После чего он им налил по рюмочке напитка, настоянного на каких-то редчайших травах, и дал по самодельному пирожку.

Сам Похлёбкин, будучи в гостях у моих родителей, всегда отказывался от угощений. Люся приносит еду, чай.

А Вильям Васильевич:

– Нет-нет, я не буду. Я ем один раз в день, рано утром.

Всю Отечественную войну Вильям-Август Похлёбкин прошел разведчиком. Он служил в стрелковом полку, во взводе конной разведки, рядовым солдатом. Люся попросила его рассказать, как он ходил в разведку, какой-нибудь случай.

Похлёбкин ответил:

– Как все, так и я. Одно могу сказать: сколько у меня было девчонок знакомых – имен не помню, а как мою кобылку звали – помню до сих пор.

– И как же ее звали?

– Свежесть.

Пожаловалась Дауру Зантарии, что дописала роман – но не знаю, как его собрать воедино.

– Ты сделай так, – сказал он, – обожги его в печи. А потом расколи на куски – и соедини не глядя. Только не корпи!

Звоню в “Переделкино” заказать путевку, мне отвечают:

– Ошиблись. Это квартира.

Я снова звоню:

– “Переделкино”?

– Да не “Переделкино” это! – послышался в трубке женский крик. – Надо набирать четыреста девяносто пять, а не четыреста девяносто девять!!! Пять лет уже меня мучают, заебали!!!

– Извините, пожалуйста, – я бормочу, – я вас очень хорошо понимаю, простите за беспокойство, большое спасибо…

– Ну, ладно, ладно, – она отвечает мне, – ладно, всего доброго.

Приезжаю в Дом творчества – а там уже мои хорошие знакомые поэты и прозаики: Надежда Мирошниченко, Тамара Ломбина, Владимир Блинов… Я прихожу, они сидят за столом, я всех обняла, расцеловала, мы ужинаем, Надя меня спрашивает:

– А твой муж – из Екатеринбурга?

– Что ты, – говорю я. – Он даже из еще большей глуши.

Все онемели.

– Ну то есть из просто глуши, – я поправилась.

А все сидят – абсолютно все – кто из Екатеринбурга, кто из Сыктывкара…

Главный редактор журнала “Вопросы литературы”, заведующий кафедрой сравнительной истории литератур в Российском государственном гуманитарном университете, специалист по эпохе Возрождения, профессор Игорь Шайтанов поведал нам с Леонидом Юзефовичем, как он собрался в новом корпусе “Переделкино” позвонить по телефону. А какая-то женщина сидела в телефонной будке и вела нескончаемую беседу. Игорь Олегович деликатно постучал в стекло, намекая, что ее разговор слегка затянулся. А эта взрослая женщина показала ему кукиш.