Книжный на левом берегу Сены - Мейер Керри

— Ты много трудилась, чтобы все так и получилось, — отозвалась та, накрывая своей теплой ладонью руку Сильвии.

Что правда, то правда. Она потрудилась немало и теперь могла по праву гордиться достигнутым за два года: число абонентов ее библиотеки удвоилось, а продажи увеличились благодаря небольшой дополнительной рекламе. К удивлению Сильвии, приток посетителей в ее лавку нисколько не уменьшился, когда ее покинули «Улисс» и его автор, не казавший носа в Одеонию с тех пор, как вернулся из Лондона в Париж. На самом деле, «Шекспир и компания» только укрепили свою репутацию очага эмигрантской литературной жизни Парижа, и кое-кто из друзей в последнее время чаще заглядывал в лавку, например Гертруда Стайн и Элис, которые вот уже долгое время, как снова приглашали Сильвию с Адриенной к себе на улицу Флёрюс, а сами редко посещали мероприятия на улице Одеон. Но истинные перемены к лучшему, во всяком случае финансовые, произошли оттого, что Сильвии уже не приходилось выдавать Джойсу авансы или прощать ему займы. Без своего корявого Иисуса лавка «Шекспир и компания» обрела платежеспособность и крепко встала на ноги.

И все же в глубине души Сильвия тосковала по славным временам начала 1920-х годов, когда все было ей внове и виделось захватывающим дух приключением.

Карлотта безошибочно угадала, какие противоречивые чувства раздирают подругу, и сказала:

— Тебе предстоит создать еще немало новых воспоминаний.

— Всё впереди, — согласилась Адриенна.

— Уверена, что вы правы, — ответила Сильвия. Иначе и быть не могло.

Раз уж открылись двери для новых воспоминаний, пищу для них теперь отчасти поставлял и сам Париж, чей облик менялся под влиянием массового притока на Левый берег творческой интеллигенции совсем иного разлива. Если раньше, заходя в кафе «Лё дом» на чашечку кофе или бокал вина, Сильвия сталкивалась с десятком знакомых американцев, то теперь, сидя за столиком, она вела беседы об Испании или Германии с кем-нибудь из новоприбывших творческих личностей, искавших во Франции прибежища от режима Франко или ужесточавшихся драконовских порядков Рейха — в особенности от антисемитизма и преследований интеллигенции, заставивших многих их новых друзей, в том числе Вальтера Беньямина^[143] и Жизель Фройнд, опасаться за свою свободу и жизнь.

Беньямин и Жизель во многих отношениях были типичными членами интеллектуального кружка улицы Одеон: он философ и писатель, она фотограф и педагог. С американцами начала 1920-х годов их роднил и тот факт, что оба добровольно отправились в изгнание. Но Америка 1920-х, особенно 1927 года, даже при своем воинствующем консерватизме и изоляционистских настроениях не несла той угрозы, какую представляла в 1933 году Германия. В конце концов, разве можно сравнивать Калвина Кулиджа с Адольфом Гитлером, а Самнера — с Йозефом Геббельсом, взявшим под контроль немецкую прессу. Американцы покидали родину ради свободы выпивать, писать и любить, как им хочется, и в последующем нередко возвращались; вот и в эти дни они толпами устремлялись назад. Из Германии же люди искусства и науки бежали от травли и преследований с пониманием, что навсегда покидают свою страну, в отчаянии, что навеки обрывают связи с сестрами, братьями, родителями, родственниками.

Экспатрианты новой волны легко узнавались по лиловым кругам вокруг глаз, следам неизбывных тревог и бессонных ночей, тогда как у американских экспатов глаза бывали красны и налиты кровью после разгульных кутежей по барам и ресторанам — ничего такого, что нельзя поправить ломтиком багета, чашечкой кофе и бокалом сока с шампанским. Само это различие окрашивало новыми мрачными тонами атмосферу кафе, магазинов и вечеринок в Латинском квартале и на Монпарнасе. Тем не менее политэмигранты, казалось, были настроены жить полной жизнью и брать от нее все, что она дает, — в истинно уитменовском духе, как нравилось думать Сильвии. Они с Адриенной и сами, как в прежние времена, стали часто ходить по званым вечерам и литературным чтениям, концертам и лекциям.

Они чаще принимали гостей у себя, и Адриенна была в своей стихии, наслаждаясь ролью радушной хозяйки: она искусно подбирала компанию гостей и поощряла их интеллектуальные беседы на своих обедах, предлагала им все новые блюда по рецептам, какие только могла отыскать в свежей партии кулинарных книг, и при этом она не забывала экспериментировать с ингредиентами и рецептами разных экзотических кушаний, которые разузнавала в гостях у других. Поистине, блюда, которыми их в эти дни угощали в крохотных съемных квартирках, поражали воображение не меньше, чем жизненные истории пригласивших их хозяев, — пробуя гуляш, шпецле, голубцы или свежий йогурт с медом, они, не веря ушам, слушали рассказы о публичной травле, заколоченных досками магазинах, оскверненных храмах.

Но через несколько недель активного общения Сильвию охватывало непреодолимое желание сбежать в тихое место. Почти всегда Адриенна составляла ей компанию в Ле Дезере, при этом атмосфера всеобщей нервозности и неустроенности как будто подстегивала ее сильнее кипеть жизнью. И не из-за одной только готовки. Сильвия желала, чтобы новый Париж сближал их с Адриенной, а вместо этого он лишь усиливал в них жажду по-разному проводить время и отдыхать. Сильвии хотелось меньше бывать на людях и общаться, но чаще совершать с Адриенной долгие прогулки или даже посещать какие-нибудь курсы — например, она слышала много любопытного о классе садоводства в Люксембургском саду, но когда предложила подруге вместе на них записаться, то та только рассмеялась.

— По мне, так лучше разделывать говяжий бок, чем разводить цветы в горшках, — сказала она.

— Бывать на воздухе для меня не просто каприз, — возразила Сильвия. — Мне это нужно. Прогулки и физические усилия творят чудеса с моими головными болями и невралгией.

— Вот и замечательно, надеюсь, ты и дальше продолжишь в том же духе, — весело сказала Адриенна, ухватила морковку и принялась ее скоблить. — Нам вовсе не обязательно все делать вместе.

Да, но раньше-то мы всегда все делали вместе. Сильвия теребила торчащую из салфетки нить.

— Запишись на курс садоводства! Я буду только счастлива, если ты станешь приносишь в дом прекрасные цветы. — Адриенна подкрепила свое предложение, чмокнув Сильвию в щеку, а потом снова взялась за морковку.

— Решено, так и сделаю, — ответила Сильвия.

Придя на занятия, она с удивлением поняла, что совсем не переживает из-за отсутствия Адриенны, когда запоминает названия разнообразных местных растений и то, как их можно употреблять, когда учится ухаживать за посадками и добивается своими заботами, чтобы брошенные ею в землю крохотные белесые семена дали нежные зеленые всходы.

Глава 27

— Прекрасно выглядите, — заметила Сильвия, когда Джойс по старинной привычке прислонил к полке ясеневую трость и устроился в зеленом кресле, как будто и не было этих четырех лет, что он не показывался в «Шекспире и компании». Сильвию взволновал его визит, и она лихорадочно искала сигареты по карманам, желая восстановить присутствие духа, но они были пусты, потому что она честно старалась курить меньше. Потому она схватила ручку и стала нервно крутить ее в пальцах.

— Не просто выгляжу, но теперь и сам могу глядеть, — отозвался Джойс. — Это существенно меняет дело.

Когда же она в последний раз видела его? Где-то с полгода назад, он тогда вместе с Сэмюэлом Беккетом заглянул в лавку купить книгу, но ретировался раньше, чем она успела спросить, как у него дела. Сейчас стояла середина лета, и он провел несколько недель в Цюрихе, где ему наконец-то прооперировали глаз, потому что доктор Борш оставил этот мир. Хотя Джойс еще не снял повязку, он выглядел не таким осунувшимся, как в прежние годы, и цвет лица у него заметно улучшился. Сильвия решила, что в том была заслуга швейцарской больницы, располагавшейся, как она поняла, среди живописных, усыпанных цветами зеленых холмов и где пациентов побуждали много гулять и хорошо кормили. Уж всяко более здоровой пищей, чем жирные соусы и красное вино, которые Джойс поглощал в своих любимых парижских ресторанах.