Книжный на левом берегу Сены - Мейер Керри

— Продажа акций и есть то, что в первую очередь ввергло мировую экономику в нынешний хаос, — заметил Беньямин.

Джеймс добродушно усмехнулся.

— В какой-то степени. Но я так думаю, что она же нас из него и вытащит.

— После того как «Новый курс» вашего нового президента получит шанс реализоваться, — сказал Беньямин.

Джеймс только пожал плечами.

— Надеюсь, план Рузвельта даст результаты. Здесь мы явно вступаем в область неопределенности. Одно можно утверждать: экономика не сумеет оправиться и снова заработать как полагается, пока фондовый рынок не встанет на ноги. А это и означает покупку и продажу акций.

На сей раз плечами пожал Беньямин. Они с Джеймсом явно расходились во мнениях, но оба решили, что нынешним вечером экономика не повод ломать копья.

— Я ценю интерес к «Шекспиру и компании», — сказала Сильвия. — Как вы думаете, Джеймс, может быть, нам с вами как-нибудь сесть и обсудить, какие у меня есть варианты? Вдруг все же найдется какой-то выход, кроме как продавать доли лавки.

— Я все обдумаю и наведу кое-какие справки, — пообещал он.

Не сказать, чтобы тот вечер прошел в бесшабашном веселье и возлияниях, как бывало в двадцатые, и чтобы Сильвия завидовала юным дарованиям, покорявшим нынешний Париж тридцатых годов, и все же она ложилась спать, полная надежд. Ее лавка, как и она сама, прочно утвердилась в своем положении и пользуется уважением. Это грело ее душу. Не в одной буре они выстояли вместе, она и ее «Шекспир и компания». И что им новая буря?

Глава 29

— Почему вы не в настроении? — спросил Сильвию Жан Шлюмберже^[146], когда одним вечером 1935 года они отмечали в «Ля мезон» выход в свет первого выпуска нового журнала Адриенны «Мезюр».

— Так заметно? Извините, — ответила Сильвия, выдавив улыбку. — Такой славный праздник.

— Бросьте, Сильвия, не пытайтесь меня заболтать, — возразил он. — Лучше расскажите, что вас печалит.

— Сегодня мне сообщили, что «Шекспир и компания» не могут претендовать на поддержку французского правительства, потому что я американка. — Сильвии было неловко даже признаться, что она нуждается в помощи, но сил скрывать горькую правду ей уже не хватало.

— Какая нелепость! — воскликнул Жан, до глубины души возмущенный.

— Какая нелепость? — спросил Поль Валери, который присоединился к ним вместе с Жюлем Роменом и Андре Жидом.

Жан объяснил, в чем дело, и Жид, не меньше его возмутившись, заявил:

— Да ваши с Адриенной лавки давно уже важнее для франко-американских отношений здесь, в Париже, чем любые договоры, статуи и речи. Именно у вас мы встречаемся и обмениваемся идеями. Мы не можем позволить, чтобы страдала англоговорящая часть нашего содружества.

— Полностью согласен, — вступил Поль Валери. — Это преступление, что Сильвии отказывают в праве на субсидию от нашего государства, ведь ее книжная лавка приобрела огромное значение для нас, французов, не говоря уже об экспатриантах, которые приезжают сюда и тратят свои деньги в местных заведениях.

— Вы, бесспорно, сделали много большее, чем та Мэри Райан в Ирландии — она всего лишь преподает французский на маленьком островке, а ей уже и орден Почетного легиона присудили в прошлом году, — заметил Жан.

— Я читала о ней, — сказала Сильвия. — И достижений у нее намного больше, чем вы отметили. Она первой из женщин-преподавателей в Англии или Ирландии получила должность профессора университета.

— Что объясняет эту великую, прискорбную несправедливость. — Жан скрестил на груди руки и хмуро глядел в пол.

— А что, если… — принялся вслух рассуждать Ромен, — что, если Сильвия проведет у себя в лавке цикл эксклюзивных литературных чтений и будет брать за вход деньги? Как в театре. Уверен, что все мы с радостью согласимся почитать отрывки из своих незавершенных произведений. И еще я уверен, что ее знаменитые американские друзья-писатели присоединятся к нам, верно, Сильвия?

Жак встрепенулся и в волнении щелкнул пальцами, вот оно! Сильвия тоже закивала, одобряя идею Ромена. Прямо у нее на глазах прорисовывалось что-то реальное, что могло бы спасти ее обожаемую лавку, — и особенно грело душу, что идея исходила от ее французских друзей, тех самых истинных potassons из «Ля мезон» Адриенны. В конце концов, они резиденты Франции. Даже самые влюбленные в Париж американцы бывают здесь наездами, а те, кто поселяются здесь, как Гертруда с Элис, и не думают «перенимать местных обычаев», как когда-то заметила Киприан. Как Сильвии не хватало ее доброго друга Валери Ларбо, как хотелось, чтобы он тоже приложил руку к их плану, но увы, он отправился с семьей в деревню поправлять здоровье.

— Или, например, можно организовать подписку: желающие заранее внесут плату и получат право посещать все сеансы. Это помимо библиотечного абонемента и отдельно от него.

— Но подписка же не сделает их совладельцами лавки, нет? — поспешила уточнить Сильвия.

— Ни в коем случае, — успокоил ее Жан. — Они станут Друзьями лавки. Ее покровителями.

— Кстати, о Сильвии и покровителях, — вступила в разговор Адриенна. — На прошлой неделе ко мне заходил один американский литературный агент выяснить, не хочет ли Сильвия написать мемуары.

Гордость Адриенны заставляла Сильвию чувствовать себя неловко: подруга упоминала об этом предложении при каждом удобном случае.

— Я уже отказалась, — выговорила Сильвия, прочистив горло.

— Но почему? Ваши мемуары стали бы важным произведением! Личная история одного из самых ярких десятилетий Парижа, — возразил ей Ромен.

— Он сказал, что в них мне не следует заострять внимание на конкуренции и всем нехорошем, а я не пожелала с самого начала чувствовать на себе цензуру.

Цензуры ей и так уже хватило. Однако была одна частица правды, которой она ни за что не поделилась бы даже с Адриенной, — она все еще слишком сильно злилась на Джойса и других мужчин, с кем он сговорился, чтобы писать о нем хоть сколько-нибудь беспристрастно. Она не сомневалась, что Адриенна посоветует черпать в этом гневе творческую энергию — необязательно чтобы выставить Джойса в некрасивом свете, а просто чтобы слова легче ложились на бумагу. Правдивые слова.

За то недолгое время, что Сильвия раздумывала о мемуарах, она все задавалась вопросом, не лучше ли правду жизни оставить для беллетристики. Ради безопасности всех причастных.

— Если вы когда-нибудь надумаете писать мемуары, я первым побегу покупать их, — заверил Андре Жид. — А если не надумаете, значит, так тому и быть. Ваша лавка сама по себе великое произведение искусства, и у ее создательницы есть несомненный повод для гордости.

— Спасибо, — отозвалась Сильвия, смущенная и одновременно польщенная похвалой.

Жан хлопнул в ладоши, потом в предвкушении потер руки.

— А тем временем давайте кинем клич Друзьям «Шекспира и компании».

Той ночью Сильвия почти не сомкнула глаз, занятая проработкой планов, но на следующий день вовсе не чувствовала себя разбитой. Уже за полночь она принялась набрасывать идеи для первого обращения к потенциальным Друзьям, которое они с Жаном уговорились обсудить за обедом. Со свойственной ему чуткостью он заключил, что призыв должен исходить не от нее самой, а от него и других французских писателей.

— Чтобы сберечь вашу очаровательную скромность, — пояснил Жан.

Тем утром, оглядывая свою лавку, Сильвия не испытала грусти, привычной в последние месяцы, когда ее преследовал страх потерять свое детище. Но… были здесь кое-какие предметы, расставание с которыми она пережила бы, решила Сильвия.

— Жюли, — сказала она, — как думаете, сколько теперь стоит рисунок Блейка?

Оторвавшись от гроссбуха, Жюли перевела на рисунок взгляд и подняла брови.

— Даже не знаю. Но… Что сказать, по мне это как продавать бабушкины жемчуга, ведь правда? Очень грустно, а деваться некуда. Возможно, когда-нибудь вы еще вернете его себе.