Роман лорда Байрона - Краули (Кроули) Джон

От: "Смит" ‹ [email protected]›

Кому: [email protected]

Тема: RE: Re: Любовь

Я не питала к тебе ни любви, ни ненависти. Тебя просто не было. Знаешь, у половины детей, подраставших у меня на глазах, родители либо были разведены, либо не состояли в браке, либо отца не было, зато две мамы, либо еще что-то — это было в порядке вещей. Очень многие одного из родителей в жизни не видели и вынужденно толклись с тем, кого не очень-то долюбливали, — с тем, кто был для них «более подходящим». Нормально было спросить: а где твой папа (реже — мама)? Если вместо ответа просто пожимали плечами или отделывались отговорками, настаивать было невежливо: мало ли, кто-то не знает, а кому-то дела нет — незачем и соваться. Да и самой-то не так уж было и интересно. Совсем иначе, если твоего отца то и дело показывают по ТВ — и сам он тут как тут. Во всяком случае, его портрет. И тут же непременно заводят речь о ПРЕСТУПЛЕНИИ, чего ты (то есть я) толком не понимаешь (в раннем детстве), и мамочка тотчас выключает телик и начинает отвлекать внимание: а давай-ка сделаем соломенную куклу! давай почитаем про Пеппи Длинныйчулок! пошли наполним ванну пеной! Из всего этого я усвоила одно: если мне хотелось что-то о тебе узнать — а мне хотелось, — маме об этом сообщать не следовало.

Иногда ты просто должен был стоять рядом — в какие-то минуты я чувствовала, что ты должен быть здесь, но тебя не было — не могу объяснить, но я вовсе не о важных событиях, вроде выпускного вечера или дней рождения — наверное, и о них тоже, но скорей о делах обыкновенных: пикник у реки, фейерверк или просто какой-нибудь пустяк — нашла мертвого птенца или струя воды из поливальной машины прибивает дорожную пыль, и тогда я твердила: «Мой папа должен быть здесь. Почему папы нет?» Ответа у меня не было.

От: [email protected]

Кому: "Смит" ‹ [email protected]›

Тема: Соломенная кукла

Алекс,

Я раздавлен. Честно.

Прости. С работой не продвинулся ни вчера, ни сегодня. Вечером вышел выпить сакэ и поесть лапши. Потом выпил еще сакэ. И долго лежал в ванне — почти в кипятке. Может быть, завтра.

Прости.

От: "Смит" ‹ [email protected]›

Кому: [email protected]

Тема: RE: Соломенная кукла

Не расстраивайся. В основном это неправда. На самом деле не припомню, чтобы я повторяла: «Почему папы здесь нет?» Просто решила сказать тебе, что повторяла. Ты отсутствовал так прочно и обретался так далеко, что легче было думать, будто так и надо. Когда мне снилось, будто ты вернулся, это всегда вело к разочарованию, сны были путаными, неправильными какими-то, порой и кошмарными. Один я до сих пор помню. Но ты не бери в голову. Знаешь, как врезается в память то, что снится до десяти лет — в точности как реальные воспоминания. Особенно плохие сны. Но наяву я считала, что тебе и положено отсутствовать, а если тебя нет, то все в порядке: мне нравилось, когда все идет как положено. И до сих пор нравится.

Вот о чем я не знаю — ты когда-нибудь думаешь о той девочке? Я думаю. Думаю о ней. Мне было столько же лет, сколько ей, когда я впервые о ней дозналась (была дотошной исследовательницей, даже тогда). Интересно, что она думала.

От: [email protected]

Кому: "Смит" ‹ [email protected]›

Тема: О ней

Думал ли я о ней когда-нибудь? Я думаю о ней каждый день. Именно так. Повод возникает почти ежедневно — какая-то зацепка, ведущая прямо к ней, даже если со стороны кажется, что не должна: заминка с перечислением денег или с машиной напрокат — да что угодно. И если ничего такого не случается, я все равно о ней думаю. Проигрываю заново тот вечер и вношу правку, чтобы все вышло по-другому. Не задерживаюсь на той вечеринке, а ухожу пораньше. Или напиваюсь и валюсь спать до того, как на нее наткнуться. Или она напивается и засыпает. Появляются ее чертовы идиоты-родители и выпроваживают ее оттуда. Мне удается опомниться. Масса новых концовок — или начал.

Знаешь, я недавно прочитал воспоминания человека, служившего офицером во французской армии в одной из колониальных войн. (Часто читаю необычные книги не без умысла. Как и ты — для работы. В этом мы с тобой сходимся.) Он пишет, как с отрядом целый день осаждал какое-то поселение в Северной Африке — возможно, берберское, не помню. При численном превосходстве противника потери отряда были значительны, однако в итоге противник дрогнул и отступил, оставив поселение французам. Офицер вспоминает, как он проходил сквозь дым сожженного базара и по пустым улицам — взбудораженный, сжимая окровавленную саблю; как в одной хибаре он распахнул занавески и обнаружил совсем юную девочку, одинокую, перепуганную и (подумалось ему) ясно сознающую, что с ней станется в руках победителей; далее офицер говорит, что именно ее униженность и осведомленность при полной невинности толкнули его к насилию — он не мог поступить иначе, словно обуянный богом войны после выигранной битвы. И, кажется, я впервые понял, что такое насилие на войне и ярость борьбы. Я не так давно был вблизи от театра военных действий, видел все последствия, и думаю, что я прав.

Незадолго до той голливудской вечеринки 1978 года я оказался вознесен на высоту, где царила обстановка, непохожая на все, что мне доводилось встречать: я, конечно же, знал о ней — где угодно мог прочитать, — однако ничего подобного в жизни не испытывал. Вокруг были люди, настолько самовлюбленные, обладающие таким богатством и окруженные таким всеобщим вниманием и почетом (порой даже заслуженным), что они словно бы освободились от необходимости о чем-то заботиться, о чем-то жалеть или что-то исправлять. Иным, разумеется, была присуща и одухотворенность, хотя это означало только, что они свято верят, будто все в мире устроено наилучшим образом и никому из тех, кого они знают лично, — а уж им самим и подавно — неудача не грозит. Слово «неудача» вообще не входило в их лексикон. Если я говорил им всякие подходящие слова, они сулили запросто продвинуть мои проекты. Стоило мне заикнуться, что неплохо бы разузнать, нельзя ли снять фильм в Непале — о буддизме и о горах, собрав исполнителей только из непальцев, однако на главную роль взять вот это легендарное чудо-юдо, которое раскинулось передо мной на кожаном диване, мой собеседник поддакивал: а почему бы и нет. Слово скажи, и все получится.

И так я внезапно обрел полную раскрепощенность, свободу от любых ограничений — не только моральных, но и физических, как если бы я вышел за пределы, установленные биологией. Подстегивали это ощущение, конечно, и наркотики — причем в изобилии. И потом, было поздно, происходило это в громадных апартаментах с широкими окнами на Лос-Анджелес (тебе наверняка знаком этот вид: ты сама там побывала, насколько мне известно), простиравшийся внизу, словно ты оказался в высоченной башне или на космическом корабле. И этот ребенок. И мне подумалось: я могу делать, что вздумается, — худа не будет. Это-то и будоражило.

Могу сказать тебе начистоту, что я ее не насиловал — если понимать под этим принуждение к нежеланному сексу. Я даже был не единственным, кто вступил с ней в связь, если это можно так назвать, той ночью и наутро. Она бродила по всему дому, подобно Алисе, переходя из «эпизода» в «эпизод», как мы это называли тогда, словно они были воображаемыми или нереальными. Осведомленность и невинность; вижу как сейчас: ее глаза разом вбирают все и в то же время словно бы слепы. Нет, единственным я не был. Но именно у меня она взяла бумажник, с которым ее позже и нашли, в другой части города. Итак, мне единственному смогли предъявить обвинение, когда за ней явились наконец ее невыносимые родители. Не знаю, что она на самом деле думала, тогда и потом. Нет оснований верить ее показаниям в полиции больше, чем тому, что она говорила мне. Ты наверняка не поверила бы и тому и другому.

Не думал, что сумею написать такой длинный мейл. Было нелегко. Надо остановиться.