Черная свеча - Мончинский Леонид

Он опустил глаза, не потеряв, однако, интереса к сидящему с правой стороны человеку, пытаясь разгадать возникшую перед ним загадку.

— …Но ведь ты тоже волк, Вадим. Поди, похитрее нас ещё будешь. Сродственники мы. Только масть у тебя другая: белой ты масти. И ход другой. Ты этот, ну как его? Иноходец!

— Таких волков в природе не бывает, — попытался расслабить напрягшийся разговор Соломон Маркович.

— То в природе, — подмигнул ему Дьяк, — в твоём социализме всяких чудес насмотришься. Тем более — в развитом. Ха! Надо же так людям мозги заплести! Всю жизнь, значит, в недоразвитом, а нынче в развитой подались.

— Мне разницы нет, какой у нас социализм, — Упоров поднялся, махнул рукой Волкову, чтобы он следовал за ним, — свободу надо вырвать у этой кодлы.

— Пашешь-то ты, один хрен, на его, родимого, на развитой, — продолжал выговаривать вслед ещё не остывший от перенесённой обиды Никанор Евстафьевич, — Ишь, какие ловкие: волка работать заставили. Прям — цирк!

Но все это было только начало, из которого закрутилось большое и опасное дело. Начальник лагеря «Золотинка», теперь уже полковник Оскоцкий, прочитав про успехи бригады Упорова, через голову начальника отправил в Москву бумагу, в коей объяснил вредность подобных экспериментов: люди, которые в ней собраны, в большинстве своём исправлению не подлежат, о чём он, как коммунист, молчать не может. К письму полковник приложил аттестацию некоторых членов бригады во главе с бригадиром.

А так как тень легла на крупное начальство, из Москвы послали важного чиновника, чтобы он нашёл правых и виноватых, естественно, опираясь в своём расследовании на мнение местных партийных органов.

Проверяющий приехал уже весной, когда на ближних озёрах просел посеревший лёд, а по берегам мутных говорливых ручейков забегали длинноногие кулички.

Переболевшая долгой, суровой зимой природа возвращалась к жизни под шумное многоголосье устраивавших своё жильё птиц. Даже зэки немного ожили, хотя их беспощадно косила цинга.

Впрочем, настоящая весна, так иногда случается на Колыме, наступила в один день. Вспыхнуло солнце, вспыхнула робкая зелень на южном склоне хребта, по которому ранним утром протрусила всклокоченная после спячки медведица в сопровождении двух медвежат.

В тот день он и появился, большой породистый полковник в кожаном пальто на цигейковом подкладе. Такой значительный, что рядом с ним сам начальник управления в своих бакенбардах выглядел обыкновенным старшиной.

Зэки видели его один раз перед разводом. Он шёл одиноко независимый, переступая лужи. Пальто, как у боевого полководца, нараспашку, чтобы каждый желающий мог видеть плотный ряд орденских колодок на тёмной зелени мундира.

Полковник думал о песцовой шубе для жены и лисьей для дочери заместителя министра.

Семнадцать с половиной тысяч заключённых рассматривали его с застарелой надеждой на изменения.

И Зяма Калаянов, считавшийся среди блатной публики почти ясновидцем, сказал, сплюнув сквозь золото двух целых зубов:

— Если эта важная птица замутит поганку, — полетят головы.

— Чо ты буровишь, Репин сраный?! — оборвал его злой Гарик Кламбоцкий, получивший вместо обещанной русалки Сталина с рыбьим хвостом и куском вуали, кокетливо закрывавшей левую щеку. — Не обманывай людей: это — финансист.

— А ордена?! По-вашему, он их выиграл в очко у маршала Конева?!

Главных разговоров за дверью кабинета начальника колонии так толком никто и не узнал, но когда инспектор начал трясти перед носом Губаря личными делами членов бригады Упорова, полковник сказал, не убирая птичьих глаз с заколебавшегося взгляда гостя:

— Они — преступники. Они отбывают наказание, — голос старого чекиста был вкрадчиво недобрым. — Критерием их исправления, пусть даже имитации исправления, является конкретное дело. Оно есть. Таких показателей в проходке шахт Колыма не знала. Вот отчёт о деятельности бригады.

Инспектор даже обрадовался, что можно убрать глаза из-под этого птичьего взгляда, и стал читать отчёт.

— Боюсь, за производственными показателями мы не видим человека. Так сказать, его идеологической наполненности.

— С нас спрашивают золото. Вы и ваше начальство интересуетесь только теми показателями, которые перед вами. Поступил донос — отношение поменялось. Этим летом часть бригады будет работать на поверхности. Своими силами, без ущерба для плана, отремонтировала четыре бульдозера.

Хозяин Кручёного поднялся, чтобы закончить уверенно и просто:

— Есть золото. Хорошее, без серьёзных срывов, поведение, и кто знает — не привьёт ли это состояние вкус к нормальной жизни в будущем.

— Партия учит нас смотреть глубже, не терять бдительности, сталкиваясь с внешним благополучием.

— Мудрая мысль, — кивнул без особого энтузиазма начальник управления Дочкин. — Давайте поедем и посмотрим на лучшую бригаду Колымы перед тем, как её разогнать…

— Ну, что вы говорите?! Так уж сразу разогнать! — полковник решил, что песцовая шуба для жены обеспечена, не стал перегибать палку. — Составчнк, согласитесь, не блестящий. Но ведь работают же, черти полосатые! Ваши доводы мне кажутся более убедительными, нежели…

— Донос полковника Оскоцкого?

— Дело не в названии. Привлекательна сама идея: ориентир, зажечь маяк. Райком партии как отнёсся?

— Положительно. Поддержал полностью.

— Да нет. Конечно же, это интересно, братцы! Привыкли работать с оглядкой, а Владимир Ильич не уставал повторять слова о творческой инициативе масс.

На пороге кабинета без стука появился адъютант, держа ладонь у блестящего козырька фуражки, доложил:

— Машина подана!

Инспектор бодро зашагал к вешалке, а оказавшись на крыльце, с наслаждением втянул в себя пахнущий тающими помойками воздух:

— Это же не воздух — колымский бальзам! Завидую вам, ребята!

— Место начальника лагеря вас устроит? — шутливо спросил Дочкин.

— Хи! — полковник изобразил на лице грусть. — Кто меня отпустит? Работы невпроворот, хотя и зовёт Колыма — матушка, но долг есть долг…

— Я вас понимаю, Пётр Мокеевич, — сочувственно кивнул начальник управления. Холодные глаза его говорили совершенно о другом.

В рабочей зоне к остановившемуся «ЗИМу» подскочил капитан Серякин:

— Группа охраны, товарищ полковник!

— Лишнее, капитан, — Дочкин подумал и сказал: — Значит так, вы — с нами. Солдаты — в машине. И побыстрей найдите бригадира.

Упоров появился вскорости. Остановился метрах в пяти, вытер ветошью ладони, ветошь положил в карман.

— Подойдите! — приказал Губарь. — Вот тот самый бригадир, Пётр Мокеевич.

Пётр Мокеевич внимательно посмотрел в успевшее загореть лицо зэка и осторожно, словно тот сидел в клетке, протянул руку:

— Ну, здравствуй, Вадим Сергеевич!

— Здравствуйте, гражданин начальник!

Сквозь розовый атлас кожи Упоров почувствовал лёгкую дрожь в пухлой ладони полковника, нарочно придержал её, чтобы продлить самодеятельную муку гражданина начальника.

Руку инспектор всё-таки освободил, тут же прижав её к сердцу, попросил валидол:

— Мотор пошаливает.

Положил под язык протянутую адъютантом таблетку и сказал:

— Вот она, чекистская доля. Это и ваше будущее, товарищи.

Приём был давнишний, проверенный, действовал безотказно.

— Может, вернёмся, Пётр Мокеевич?

— Боже избави! Мы приехали работать, и пусть этот приятный молодой человек познакомит нас с деятельностью бригады.

— Пойдёмте! — вдруг решительно сказал Упоров. — Видите — полигон? Через три дня начинаем мыть. Вскрыли в прошлом году. Возьмём где-то около двадцати килограммов золота.

— Верхний полигон, мне сказали, богаче?

— Богаче, гражданин начальник, — согласился зэк. — Но куда девать низ? Он кончит нижний блок.

— Надеюсь, вы рассчитываете не на глазок?

— Согласовано с геолого-маркшейдерский службой. Не самовольничаем.

Инспектор не преминул указать:

— Самовольство — дорога к преступлению. Согласованная инициатива — вот что необходимо людям, сознательно вставшим на путь исправления. Когда будет готов второй прибор?