Музей суицида - Дорфман Ариэль

– Подобно девственнице, отдающейся супругу на брачном ложе, – сказал Орта.

– Да, это один из образов, который используют мистики и святые, – согласился Систернас. – Похоже, вы хорошо знакомы с Писанием.

– Я иудей, – объяснил Орта, – выросший в доме христиан, протестантов, зная их Библию. А когда я стал старше, то изучал ее самостоятельно, но так и не смог понять церковь, осуждающую людей, которые кончают с собой, поклоняясь Богу, который отправил своего Сына с самоубийственной миссией.

Систернас ответил с явным удовольствием:

– Иисус добровольно пошел на смерть, пожертвовал своим телом ради других из любви, а не от ярости. Кто мы такие, чтобы сомневаться в Боге, который отправил своего Сына умирать, чтобы мы все могли спастись? Спастись! А Альенде вместо того, чтобы быть достойным своего имени Сальвадор, Спаситель… Сальвадорсито, наш Чичо, предался отчаянию.

Прежде чем Орта успел контратаковать (а я не сомневался, что он это сделает), заявив, что как раз Христос на кресте отчаивался, тогда как Альенде в «Ла Монеде» был образцом надежды, я вмешался в своей привычной роли миротворца – но и желая продемонстрировать, что и сам кое-что про эти дела знаю:

– Возможно, мы придем к согласию. В Ассизи есть фреска работы Джотто, где изображено Отчаяние, вешающийся человек, потому что Джотто считал – как и этот мой голландский друг, как и я, – что нам необходимо убить именно отчаяние. Для вас, Эстебан, отчаяние – это неверие в милость Божью. Для нас – это мысль о том, что человечество прозреет, когда уже будет поздно. И мы также думаем, все трое, что лучше принести покаяние и разобраться с самим собой, а не убивать себя. Мы не так уж сильно расходимся.

И на этой примирительной ноте мы тепло распрощались с Систернасом.

– Весьма бодрящая дискуссия, – заметил я, пока мы шли к ресторану, где нас ждали Анхелика с Хоакином, – однако не слишком полезная для вашего последнего рабочего дня здесь. Я надеялся на какую-то информацию католической церкви относительно смерти Альенде: может, кто-то на исповеди признался в убийстве или… любая подсказка была бы полезной. А получили мы только теологический взгляд.

– Теологического взгляда мне как раз и не хватало для музея: я как-то забыл об этом аспекте. Пока ваш друг говорил, я подумал: вот он, раздел суда. Мы покажем, как семь смертных грехов вносят вклад в климатический кризис. Алчность и чревоугодие заставляют нас игнорировать необходимость изменить образ жизни, зависть и тщеславие – приобретать больше, чем соседи, леность лишает желания учиться, похоть – побуждает стремиться к плотским удовольствиям, а не заботиться об общем благе, гнев заставляет бессмысленно набрасываться на других вместо того, чтобы совместно справляться с этой чрезвычайной ситуацией, а гордость, наихудший грех, заставляет дерзко ставить себя выше тех обитателей Земли, которые не относятся к человечеству. Так что подобающее завершение моей второй недели. А завтра у нас еще полный день.

Мы собирались пойти в горы с Пепе Залакетом: я согласился его позвать при условии, что Орта не станет упоминать комиссию, или Альенде, или самоубийство. Мы вышли рано утром, потому что Орте надо было вернуться в город во второй половине дня для обязательных дел в посольстве США. Погода стояла великолепная – идеальная для того, чтобы разглядывать растения, о которых Орта, похоже, знал очень много – определенно больше, чем мы с Пепе. Он почти тут же начал говорить с цветами и стеблями. «Ах, да ты красавец, милый мой!» – нараспев обратился он к папоротнику, который встретил нас в самом начале тропы. И дальше так и пошло, он энциклопедическим мотыльком порхал от куста к лиане или деревцу: смотрите, вот моньита, она похожа на монашку, тянущуюся к небу, ее научное название Sycanthus elegantа, а вон там флор де ла рока, камнеломки – какие яркие краски! Но главные восторги достались чилийскому дятлу – небольшой птице с острым черным клювом, сидевшей на деревце у края горного луга. Орта благоговейно сообщил нам, что если мы проявим терпение, то до нас донесется его трель, так вскоре и оказалось: пронзительный, повторяющийся и чуть печальный крик одиночества. Я нервно засмеялся, и птица улетела.

– Знаете, к какому семейству принадлежит этот дятел?

Мы даже не успели ответить, что не имеем ни малейшего представления.

– Picidae. От имени древнеримского божка Пика, дававшего полям плодородие. Будучи человеком, от отказался совокупиться с волшебницей Цирцеей, и она превратила его в дятла, который сохранил способность прозревать будущее. Именно поэтому, как говорила моя мачеха, этих птиц продолжают почитать в Италии и Англии. И это правда. Когда мы с ней наблюдали за птицами, я слышал от фермеров местные легенды, в которых эти существа были сверхъестественными, предсказывали дождь и пол нерожденных детей. Или катастрофы. Хотя сейчас мы разучились слушать птиц, животных – то, что нам пытается сказать природа.

Тут он замолк – возможно, не желая останавливаться на даре прозрения, который сыграл столь мрачную роль в самоубийстве Тамары, а может, вспомнив свое обещание воздерживаться от упоминаний о музее. Как бы то ни было, он прервал свою лекцию по орнитологии и указал нам на байлауэн и гвоздику.

– Как я вам завидую из-за вашей страны! – сказал Орта. – Столько сокровищ! Здесь есть растения, которые могут лечить головные боли, боли в животе, а порой и рак. Аборигены хранят свои тайны, и мы могли бы к ним приобщиться, если бы захотели относиться к Земле так же, как они. Я видел даже чернику… читал, что она исчезла, но она держится – надеется, что мы что-то предпримем, чтобы сохранить ей жизнь. Но я говорю «мы, мы, мы». А где все? Там, внизу, пять миллионов душ плетутся по своей тусклой жизни, уставившись в тротуар, который вскоре рассыплется под грузом того, что надвигается. Их долина вскоре войдет в зону пыльных бурь, лишится воды. Вашим соотечественникам следовало бы по субботам собираться здесь толпами, защищая эту природную красоту от хищников.

– Ну, – отозвался Пепе раньше, чем я успел сказать, что если бы они собирались здесь толпами, то никаким растениям и птицам не удалось бы выстоять под таким напором, – нам надо думать о других хищниках, Рональд, и о том зле, которое после них осталось. Если бы вы двое не позвали меня составить вам компанию, я сидел бы внизу, разбираясь с безутешными вдовами и сиротами, занимался тяжким трудом по восстановлению души нашей страны.

– Непростая задача, – сказал Орта.

– Но все же решаемая. – Пепе вздохнул и внезапно ударился в поэзию, что было для него совершенно нетипично. – Столько боли и потерь, но мы сможем восстать из пепла наших горестей, вот увидите. Окончательный доклад нашей комиссии изменит историю Чили, изменит умы. И тогда мы сможем восстанавливать связи с миром природы.

В этот момент откуда-то дальше нас окликнули. Плотный седобородый мужчина размахивал руками, словно крыльями мельницы, приветствуя Пепе. Тот опознал его как партнера по шахматам, с которым не виделся сто лет.

– Видите, – сказал Орта, когда Пепе убежал здороваться с тем человеком, – ваш лучший друг тоже считает, что некие слова, события могут изменить ход истории. Вот это и должен сделать наш музей. Мне бы хотелось, чтобы вы позволили мне поговорить с ним об этом: он мог бы подсказать, как заставить не признающих изменения климата раскаяться, что сделать не проще, чем добиться нового единодушия у чилийцев.

Я ответил:

– Если Пепе узнает, что я не был с ним откровенным, что на самом деле вы – миллиардер, планирующий создать музей, он возмутится, и будет в своем праве. Но что важнее для нашего проекта, – поспешно добавил я, видя, что Пепе уже возвращается к нам, – он ни за что не поделится ни одним нераскрытым фактом относительно смерти Альенде, если…

Я не договорил: Пепе уже подходил к нам.

– Эге! – воскликнул он радостно. – Мой старый приятель зайдет ко мне на следующей неделе сыграть в шахматы. Я сказал, что, может, ты тоже к нам присоединишься, Ариэль.