Асан - Маканин Владимир Семенович

Я подсел к пацанам. Жую для контакта сухую корку. И внушаю:

– Это был бой, рядовой Евский. Это был бой, Алик, и неизвестно, твоя или чья-то шальная пуля попала в майора Гусарцева… Ты стрелял?.. Ну да, да. Стрелял… Но и другие, Алик, стреляли. Бой шел! Чья автоматная очередь первая и чьи пули ушли больше вразлет, теперь уже неизвестно… Эксперта по баллистике в бой не берут.

Оба медленно черпают ложками. Щи… Едят, не поднимая глаз.

Тоже ведь абсурд!.. Я даже не знаю, уцелеют ли они после того, как завтра-послезавтра их колонну атакуют спустившиеся с гор чичи. Пока что не знаю (я ведь не решил насчет Василька)… Не знаю, а вот ведь оберегаю пацанов от какого-то будущего, теоретически возможного спроса.

– …Вы оба, пусть невольно, оказались в бою… Ты был в бою, рядовой Евский. А сказать тебе, рядовой Евский, кто убил Горного Ахмета? Кто в том бою в Мокром завалил полевого?

Он, всадивший в Ахмета не меньше четырех пуль, конечно, знает. Они оба знают… Но они оба не чувствуют за это большой себе скидки.

– Сказать? – давлю я.

Он качает головой. Тик уже загулял в подглазьях рядового Евского. Нет… Не надо, товарищ майор…

– Это война, Алик. Понял?.. Это был твой бой.

Я все-таки дернулся – звоню Васильку. Скорее всего, машинально. Тычу пальцем в цифры… Но его мобильник выключен. Крылатый киллер спит… Дрыхнет. Как-никак утро.

Иду вдоль пакгаузов.

А сомнения с новой силой… Попади в засаду мой бензин, моя солярка… что делать?.. Василек в помощь моей горючке может не вылететь. Если вылет будет уже потрачен… “Сашик, – скажет, – я вроде отработал!”… Он обязательно скажет вроде… Как будто не очень помнит. Но он помнит. И я помню… Мы оба все помним.

Конечно, он дружбан, боевой дружбан, и он вполне может вылететь и прикрыть в счет будущего. По-соседски. Может одолжить мне срочный вылет вертолетов… двух, скажем… как одалживают соседу две, скажем, сотни зеленых до понедельника. Может вылететь, а может и не вылететь.

Жадность выползла. Слышу, как жаба зажимает мне сердце. И как я отшвыриваю, гоню ее. Смешные мы люди!.. Мне жалко лупоглазых пацанов пополнения, но мне с той же силой жалко мои будущие деньги (мой будущий бензин, солярку)… Пополнение прибудет в Грозный еще и еще, а вылет-то у Василька для меня один!..

Эта жалость к лупоглазым навязчива. Сотня пацанов в камуфляжах и с автоматами… На БТРах, на танках… Сопливые и лупоглазые. Нельзя их жалеть, говорю я себе. Это война… Нельзя жалеть, – повторяю. Это война… Они приехали убивать. Они должны убивать. И война тоже должна убивать их…

Они должны убивать, майор Жилин…. И они будут убивать… Даже завтра… Отстреливаясь и попав в засаду.

Но ведь еще и мои шизы? А как же они, эти двое?!

У войны свой событийный ряд. Свое течение… А я только человек. Один из.

Волна фатализма настигает и накрывает меня. Накрыла… Меня нет… Будь что будет… Война, как вода… Течет и течет… Я никто. Я мелкий и маленький.

У меня мои бочки. Мой бензин. Мои склады.

Внезапным движением руки я вдруг разом снимаю с себя тяжесть. (Снимаю умолчание. Грех умолчания.) Вынимаю мобильник. И с этой своей маленькой железячкой отхожу чуть в сторону от своего большого железа,- от громоздящейся горы выгруженных пустых бочек. И от продолжающегося там грохота. Еще и отворачиваюсь. Чтобы лучше слышать.

– Василек… Это я… Ты сегодня летишь на Ведено?

– А надо?

И тогда я ему со вздохом. И с просьбой:

– Надо.

– Что-то нам вякали. Что-то вякали, Саша, – начинает Василек слегка сонным басом. – Но вякали невнятно… Мол, две вертушки как бы не провертелись там зазря…

– Ага. Все-таки было!

– Было, было, Саша… Но как-то вяло. Про время вылета ни слова. Про патрулирование ни слова. Скорее “нет”, чем “да”… Жвачку жевали… А я люблю, чтобы команда как команда.

И тогда я ему с полушутливым вздохом – а вот, дорогой Василек, и команда. Получите, полковник…

Василек смеется. Но по-хорошему, согласно смеется.

Тогда я конкретно:

– За Сержень-Юртом… Перекресток предгорный помнишь? Там лесок на север. Негустой лесок.

– Знаю лесок. Паршивенький… Сухой Дол.

– Именно так… Чуть севернее, по оперативке там чичи. Василек… Слышишь?.. Но ты, конечно, их заранее! Прямо сейчас… Поторопись, а?. Пока чичи не расставились вдоль дороги. Пока не улеглись там и тут в засады.

– Ясно.

– Пока они кучей… Завтрак кончают. Звездани как следует.

– Звездану.

Отбой.

Зато теперь, когда слова вырвались, мне слова эти жаль по-настоящему – жадность набрасывается на меня вся и целиком. Свирепое чувство. И какая жаба душит!.. Я едва не в голос стону от растраты. От перерастраты! Постанываю… Я ведь в одну минуту потерял ресурс. Бизнесмен, мать твою.

Ну, да, да, да, не все измеряется в деньгах… Знаем… Но ведь ресурс. Ведь крылатый Василек мне должен ровно один раз… Случись теперь с бензином, с моей горючкой, кто поможет? Хоть криком кричи!.. Кто вылетит и кто мне отбомбит сраный северный лесок в долг?.. Никто. Еще и посмеются. Так и слышу гнусно-штабные импотентские голоски: мол, вылет надо сос-ты-ко-вать!..

И почему-то мне стыдно. Лупоглазых юнцов пожалел! Почему-то стыдно. Я вижу себя вполне отстраненно. Сорокалетний крепкий мужик майор Жилин, хозяин складов… Хозяин войны… А слабинка обнаружилась. Еще какая!

Но что сделано – сделано. Неплохое ж дело оберечь лупоглазых. (И заодно своих двух шизов.) Оберегают же фрукты от мороза.

“Сохранение солдат – тоже важный для войны ресурс”, – вспоминаю я слышанную как-то в штабе дурацкую обмолвку.

Я помню давнюю осень в горной долине. В Грузии. Чудесная случается там, на югах, осень. Настоящее чудо!.. Я с женой, мы сняли на время отпуска маленькую комнату. А у хозяйки был сын – больной паренек Гиви. Молчаливый… Маленький… Подолгу ковырявший у себя в ухе. У него были красивые тонкие пальцы. Но однажды он нашел рукам другое занятие.

Мы с женой пили помаленьку вино. Сыр. Сациви… Скромное вечернее застолье. Мы болтали… Прохлада и звездная ночь.

А хозяйка нет-нет и оглядывалась на сына. Гиви вдруг встал из застолья. Он что-то невнятно говорил. Ласково так блеял… Засуетился… И ушел, почти побежал к их сараю – к мандаринам в ящиках. Он, оказывается, услышал сводку погоды.

Он трогал желтые плоды руками. Ой-ой!.. Вот этот мандарин обязательно ночью замерзнет! Он завернул его в обрывок газеты. И вот еще один!.. Жалко… Он осматривал плоды, прицокивая языком:

– Н-цы… Н-цы… Н-цы…

Оберегая, Гиви укрыл ящик с мандаринами еще и старыми одеялками. Еще и подтыкивал края одеял под плоды. А я наблюдал его хлопоты со стороны. Я как раз вышел вслед посмотреть, что его так взволновало.

Слабоумный паренек бережно трогал плоды руками. Едва касался… Еще и шептал что-то скороговоркой. Просьбу нашептывал… К небесам… Я слышал слова, невнятные, но, несомненно, в сторону неба. Сладкие строчки молитвы.

Василек, такой широкий, такой настоящий, такой весь с облаками, весь в обнимку с пьяноватым верховым ветром… Однако же, несомненно, он вел счет благим делам… Мол, помочь помогу. Но не задаром же охранный вылет!

Во всяком случае, я бы не удивился, если бы прямо сейчас с уже загрохотавших надо мной небес (быстро они!) последовал телефонный звонок спешащего повоевать Василька:

– Слышь, Саш… Тем самым должок я отработал. Верно?

Ага, вот они… летят… пошли, пошли мои дорогие!

И все слабее и слабее покусывала меня остаточная подловатая мыслишка – а не поспешил ли я потратить оплаченный вылет?

Ладно… Наплевать.

Летя-аат!.. Нацеленно идут вертолеты. Парой… Первый борт, конечно, ведет Василек… Я успеваю увидеть его двухсекундный крен. Подмигнул мне!..

Ага! Еще пара!.. Стало быть, я, возможно, уже и должник. (Если это сочтут отдельным вылетом.)