Правила одиночества - Агаев Самид Сахибович

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94

Пожав плечами, Курбан-заде становится в строй рядом с Караевым и, поймав его взгляд, дружелюбно подмигивает. Старшина Алиев важно вышагивает на середину плаца и командует:

— Батарея, напра-во, правое плечо вперед, шагом марш! Песню запевай!

Строй солдат затягивает:

и движется по территории части вдоль деревянных бараков. По неписаным армейским законам поют только солдаты, прослужившие менее года, — старослужащим петь не к лицу. И они старательно молчат. Орущий во всю глотку Караев с удивлением отмечает, что Курбан-заде тоже что-то мурлычет себе под нос, — видимо, в свое удовольствие, поскольку позволяющий себе ходить в строю в домашних тапочках наверняка петь не стал бы. Но скоро ему это надоедает, и он замолкает. Тут же раздается окрик старшины, который, словно не замечая остальных старослужащих, обращается к Мамеду:

— Курбан-заде, пой.

— Ара, отвали, — цедит Мамед.

Тут внимание старшины отвлекает начальник ПВО дивизии — полковник Таран идет им навстречу. Алиев командует:

— Батарея, смирно, равнение направо!

Солдаты начинают чеканить шаг, и сам старшина вытягивается, прикладывает руку к фуражке. Но полковника это не удовлетворяет. Он приказывает: «Отставить, вернуться на исходную позицию!» Строй бегом возвращается назад и, заново чеканя шаг, проходит мимо начальника ПВО. Дежурный по КПП, завидя колонну, бегом открывает ворота.

— Вольно, левое плечо вперед, шагом марш.

Колонна выходит из расположения части и движется в автопарк на технические работы. Идут по асфальтированной дороге, спереди и сзади — по солдатику с флажком в руках. Вокруг лежат горы, над ними возвышается голубой Арарат, на котором, как известно, долгое время прохлаждался Ной со своей флорой и фауной.

В автопарке все разошлись по своим объектам — обслуживать боевую технику: тягачи, пушки, радиолокационное оборудование. Поскольку Мамед остался не у дел, старшина, недолго думая, определил его в помощь Исламу.

— Караев, возьмешь его и дашь фронт работы, — грозно сказал старшина.

В армейской иерархии Ислам, прослуживший меньше Мамеда, к тому же не будучи сержантом (из учебки он вышел специалистом), не мог отдавать ему приказы. Поэтому приказ Алиева выглядел насмешкой. А может, это была очередная глупость старшины, который неважно знал русский язык. Впрочем, могло быть и то и другое.

При знакомстве выяснилось, что дед Мамеда родом из Ленкорани. Мало того: мать Ислама, когда жила в Баку, работала в кинотеатре, директором которого был отец Мамеда. Это обстоятельство, не имеющее на гражданке особого значения, в армии приобрело едва ли ни силу родства.

Мамед был физически сильным и совершенно бесстрашным человеком. Он не признавал писаные правила, ни в грош не ставил неписаные. В это время у Ислама назревал конфликт с так называемыми «кандидатами» (в дембеля). Один из них, тощий, похожий на Кащея прибалт по фамилии Скопанс, вздумал проверить длину волос на голове у молодых солдат и некоторым из них приказал подстричься наголо. В эту группу попал и Ислам, на голове которого и так был «ежик». Стричься он не стал. Неподчинение влекло за собой наказание в виде физической расправы.

Ислама взяли в оборот в глухом переулке, по дороге из автопарка в казармы. Инициатором был некто Пакин, кумык из Нальчика. Старшина к тому времени уже свалил домой — строй вел один из сержантов. Мамед встал на защиту Ислама. Никакие увещевания погодков, упреки в том, что, вступаясь за салагу, Мамед нарушает армейские каноны, не помогли. Мамед был непреклонен — мало того, взял Скопанса за ворот гимнастерки и как следует встряхнул.

Отступили, скрипя зубами.

Но истинное бесстрашие, какую-то бесшабашную смелость он проявил в Кировабаде, куда их батарея прибыла на учебные стрельбы. Было лето, железнодорожный состав загнали в тупик, где должна была происходить разгрузка боевой техники. На завтрак неожиданно подали помидоры, что приятно взволновало всех. Несмотря на то что служили они в Азербайджане, где этого добра всегда было в избытке, баловали их подобным нечасто.

Путешествовали солдаты — если можно применить это изящное слово — в вагоне для перевозки скота, где нет ни купе, ни лавок, ни туалетов — нужду приходилось справлять прямо на ходу, высовываясь в открытый проем и немало рискуя жизнью при этом. Такие вагоны часто показывают в фильмах про войну. В стенах вагона есть специальные пазы, или скобы, куда загонялись доски, — получалась плоскость второго этажа, где все спали вповалку. Но при этом кучковались по национальностям — это делали все, кроме дембелей. Те строго блюли традицию и держались особняком. Исключением являлся Меликсетян, который, несмотря на принадлежность к дембелям, был ближе к своим, потому что являлся ярым националистом. Так, будучи заядлым курильщиком, он дымил только армянскими сигаретами — когда запас кончался, он не курил до тех пор, пока из дома не приходила очередная бандероль.

На раздаче завтрака сидел сам Ступеньков, замкомвзвода, краснолицый, носатый сержант — он был, как сейчас говорят, «качок»: коротконогий, широкоплечий, свой мускулистый торс он демонстрировал при каждом удобном случае. Вот и сейчас он сидел обнаженный по пояс, оседлав поперек одну из скамеек, и ловко орудовал черпаком. Чтобы не толпиться, от каждого землячества подходил человек и получал на всех сразу несколько порций. За завтраком отправился Эльбрус Алиев. Когда он вернулся, держа в руках несколько котелков с кашей, Мамед, заглянув в свой, спросил:

— Где помидоры?

Вермеди, [34] — с казахским акцентом произнес Эльбрус. Он был родом из Чимкента.

Мамед поднялся с лежанки и на весь вагон спросил у Ступенькова:

— Ара, ты че помидоры зажал?

— Сначала дембельский состав получит, — высокомерно ответил Ступеньков, — а потом все остальные.

Мамед огляделся: действительно, помидоров ни у кого не было. Он поднялся, подошел к раздаче:

— Давай нашу порцию, — потребовал он. Ступеньков залился краской и повторил:

— Сначала дембеля, иди на свое место.

— Сейчас ты пойдешь на свое место, — угрожающе сказал Мамед, — то есть в задницу. Давай помидоры.

— Не возникай, — грубо оборвал его Ступеньков.

За перепалкой следили все: кто со страхом — Ступенькова боялись многие, — кто с любопытством. Пресловутые дембеля глядели на перебранку, свешиваясь с полатей. Тогда Мамед, не раздумывая, пнул сержанта сапогом в бок, да так, что тот с грохотом упал со скамейки. Пока он поднимался, Мамед спокойно набрал полагающиеся всей группе помидоры и отошел в сторону.

Побагровевший Ступеньков вылез, сжимая кулаки от ярости, его и без того красное лицо приобрело невиданные доселе пурпурные тона. На его боку отпечатался след от сапога. Ислам и его товарищи с ужасом ожидали развития событий, готовясь погибнуть в драке с дембелями, — понятно, что одного они Мамеда не оставили бы. Мамед был безусловным лидером, и ради него они готовы были на многое, даже на такой неслыханный в армии поступок, как драка с дембелями. Но Кравцов, Лыков, Селиверстов — все как на подбор двухметровые детины, почему-то проявили к судьбе товарища полнейшее равнодушие. Поняв, что на помощь рассчитывать не приходится, Ступеньков не решился преследовать Мамеда, сел на свое место, бормоча проклятия, и продолжил раздачу, но теперь уже он бросал в котелки помидоры.

До сих пор Ислам не встречал более яркого и последовательного индивидуалиста, чем Мамед. Сопротивлялся он давлению общества единственно возможным способом. Поскольку закосить от армии не получилось, он постоянно симулировал какую-нибудь загадочную болезнь, выявить которую не мог ни один консилиум врачей, поэтому большую часть службы в армии он проводил в госпитале, разгуливая в коричневом больничном халате. Этот халат он потом забрал с собой на гражданку — на память. Каким образом ему удавалось дурачить врачей, оставалось загадкой.