Я люблю тебя, жесть,
Я люблю тебя снова и снова
(Отряд милиции особого назначения)
– Доставил, – сказал у меня из-за спины мент.
– А… спасибо, – майор поднял на меня глаза, – значит так, Антон Геннадьевич. Вот ваши документы, вот ваш ремень, бумажник и шнурки. Забирайте и идите.
– То есть вы разобрались? А моральный урон кто мне компенсирует?
– Гражданин Дроздиков или как вас там на самом деле. Мы ни в чем и не разбирались. Наше дело преступников ловить, а не в вашу политическую грязь лезть, понятно?
– То есть как? Сначала человека избили, потом упрятали в камеру на целый день, а теперь просто «забирайте и идите». Вы понимаете, что я вот так, запросто, это дело не оставлю? Вы привыкли чинить произвол над безропотными гражданами, но со мной так не выйдет! Вы понимаете, кто я?
– В том-то и дело, что не понимаем… – устало вздохнул майор. – Если бы понимали, то и не взяли бы, а может, – он поднял палец вверх, – может! Может и… – тут он замешкался, как бы находя нужное окончание, – и не отпустили бы. Вот! – торжествующе заключил майор.
– А чего тут непонятного-то? – удивляюсь я.
– А то! С одной стороны – полное соответствие задержанного фотографии на паспорте на имя Дроздикова Антона Геннадьевича.
– Ну? И чего?
– Баранки гну! А с другой – газеты и телевизор сообщают, что Дроздиков, Антон Геннадьевич, бля, погиб. На грузино-российской границе. И не исключено, что весь этот сыр-бор там был именно с целью его убить. А он собственной персоной сидит передо мной, грязный и рваный. Кому верить? – Майор обратился ко мне как к союзнику в решении столь сложной проблемы. Он говорил таким грустным и ничего не понимающим тоном, что мне даже стало его жалко.
– Трудная у тебя работа, майор… – сказал я сочувственно.
– Конечно трудная. На вокзале воровство, мошенничество, убийства. Каждый день бомжи, наркоманы, цыганки, пропавшие дети, а тут еще покойники воскресают. Так что не хочу я разбираться, ты это он или… то есть… ну, короче… бери и иди. Так будет лучше. Для всех.
Я вдеваю шнурки в ботинки, затем ремень, беру со стола бумажник, раскрываю его и говорю:
– Майор, у меня тут пятьсот долларов было.
– Где? – удивленно перегибается через стол майор.
– В бумажнике. А теперь их нет.
– Да ладно! – прищуривается он.
– Вот те и ладно. Скажи своим, чтобы бабки принесли, майор.
– Слушай, какие бабки, а? Ты же мертвый, а мертвецам бабки ни к чему, усекаешь?
– Какой же я мертвый, я же вот он, живой. Неувязочка выходит, да, майор? Короче, бабки давай.
– Никакой неувязочки. Вот тут, в «МК» написано, слушай: «Всю свою жизнь Антон посвятил борьбе за свободу слова. За построение в России гражданского общества. Я хочу привести здесь слова Антона, которые, как мне кажется, характеризуют ситуацию лучше всего: „Общество находится в плену у СМИ. Общество решает, где правда, а где ложь, только через призму медиа. Таким образом, наша цель в том, чтобы заставить телевидение, радио и прессу говорить правду“». Вот…
– И чего? – говорю я.
– И ничего. Я – это общество. Нахожусь в этом самом… как там… «в плену у СМИ». Они мне сказали, что Дроздиков убит. А поскольку я решаю, что правда, а что ложь, через призму этой самой медиа, то для меня единственный реальный Дроздиков – это мертвый Дроздиков. Так что решай, чувак. Либо ты мертвец, непонятным образом оказавшийся в моем кабинете, либо ты не Дроздиков. А если ты не он, то…
– Все-все. Понимаю. Ловко манипулируешь. Тебе в политологи надо идти пока не поздно, майор.
– Нет, спасибо, лучше уж вы к нам. Хотя нет. Тоже не надо. У нас и своих жуликов хватает.
– Ладно, пойду я, что ли?
– Иди, иди с богом.
– Ну, спасибо за гостеприимство, так сказать. Дай бог, чтобы в последний раз.
– Ага. И тебе не кашлять.
Я уже готовлюсь закрыть за собой дверь, как майор окликает меня:
– Слышь, Антон.
– Да?
– Фиговая история у тебя получилась.
– В смысле? В ментовке твоей?
– Нет, по жизни. Ты аккуратней. А лучше совсем. – Майор делает движение рукой.
– Не понял.
– Я имею в виду, уехать бы тебе… насовсем…
– Я подумаю…
– Это я откровенно тебе говорю, без понтов. Ладно, бывай.
Я развернулся и взялся за ручку двери. Прямо на двери скотчем был довольно криво приклеен самодельный плакат: ощерившийся золотым ртом мужик с пластырем на щеке и Ходорковский, оба в зоновских телогрейках, обнимаются и чокаются пивными бутылками за колючей проволокой. Над их головами – круглая печать с изображением Клима Ворошилова, сидящего на коне и размахивающего шашкой, и надпись по кругу:
ПИВО КЛИМСКОЕ – ЗА ОБЩЕНЬЕ БЕЗ ПОНТОВ!
– Без понтов, говоришь? – обернулся я.
– Без понтов, без понтов! – засмеялся майор. Я дернул на себя дверь и вышел вон.
На улице я снова залез в бумажник, обнаружил там смятую сторублевую купюру и пошел в метро, где купил билет на одну поездку и телефонную карточку. Первым делом я набрал номер фонда.
– Фонд «Гражданское общество», добрый день.
– Добрый день, с Вербицким соедините, пожалуйста.
– Одну минуту, а кто его спрашивает?
– Дроздиков Антон.
На том конце провода повисает пауза, после которой девушка отвечает:
– Не смешно, – и вешает трубку. Я набираю еще раз.
– Фонд «Гражданское общество», добрый день.
– Добрый, это Антон Дроздиков, мне необходимо срочно переговорить с Вербицким.
– Молодой человек, прекратите хулиганить. У вас совесть есть? Имейте уважение к памяти погибшего.
– Да не погиб я, это недоразумение. Я жив, бодр и весел!
– Если вы не прекратите хулиганить, я позвоню в службу безопасности.
И в трубке снова звучат короткие гудки.
Фонд
Выйдя из метро, я не спеша, дворами дохожу до здания фонда.
– Привет, – бросаю я, проходя мимо охранников. Обычно я даже не достаю пропуска, поскольку меня тут каждая собака знает в лицо.
– Одну секундочку, можно пропуск? – говорит один из охранников.
– Вы что, новенький? Меня вообще-то все здесь знают, – говорю я, протягивая пропуск.
И тут я замечаю, что охранники странно себя ведут. Они стоят в растерянности, не зная, что предпринять. Охранник берет мой пропуск, снимает телефонную трубку и говорит в нее:
– Александр Петрович, у нас тут такая ситуация… необходимо ваше присутствие. Да. Срочно.
– Сейчас вам Петрович вклеит по первое число, – пытаюсь шутить я, но чувствую, что в воздухе витает какая-то скрытая угроза. Наконец приходит начальник охраны, Александр Петрович Алексеев.
– Привет, Петрович, – говорю я, – твои бойцы совсем заработались, своих не узнают.
– Антон? – Петрович меняется в лице. – Ты как сюда попал? То есть… я хотел сказать…
– Понимаю-понимаю. Я живой, даже не раненый. Можешь меня потрогать. За рукав. Только не обнимайся, а то мало ли что про нас подумают, – шучу я.
– Пропустите, – бросает Петрович. – Антон, мы думали… в общем, рад тебя снова видеть. Сказали, что ты погиб и…
– Знаю. Не верь газетам, Петрович, врут они. Ну, давай, веди меня к Вербицкому.
– Да, конечно. Только сначала позвоним ему из моего кабинета. Сам понимаешь, ситуация неординарная.
– У вас тут какая-то паранойя развилась за время моего отсутствия. На осадном положении, что ли?
– Нет, что ты. Но все-таки…
Мы приходим в кабинет Алексеева, и он звонит Вербицкому. Докладывает о моем появлении, слушает ответную реакцию, кивает, говорит «есть», кладет трубку и знаком приглашает меня на выход. Мы некоторое время идем молча, и я отмечаю, что мы направляемся к пожарной лестнице, обычно всегда закрытой.
– Ну что, «добро» получил? – спрашиваю я.
– Ага.
– И куда мы идем?
– По пожарной лестнице пойдем. С нее есть проход в кабинет Вербицкого. Отдельный. Для экстренных случаев.
