Хазарские сны - Пряхин Георгий Владимирович
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
— Шел бы ты, хазарин, отсюда подобру-поздорову, пока молодежь моя с покоса не воротилась, — спокойно и тихо произнесла старуха, подняв на него в упор искореженное, но со все еще угадывающимся строгим первоисточником лицо.
Незваный гость невольно отшатнулся, а стражник сделал два явственных шага вперед.
— С чего ты взяла? — все тем же шепотом вымолвил каган, выставя правую руку назад, к охраннику: стоп, не горячись!
— Кровью от тебя пахнет, — невозмутимо и по-прежнему прямо в лицо. — Пятнадцать лет мне было, когда ваш же брат меня снасильничал, а потом, распаливши кинжал, и глаза еще выпалил — чтоб никому, мол, не досталась. Одним махом — и душу, и глаза.
Каган вздрогнул — он знал эту родовую хазарскую мету, а охранник на всякий случай полез за пазуху. Вздрогнул, но тем не менее, нагнулся, откинул с крохотного личика невесомую кисейную накидочку: белокурая, в овсяном обрамлении головенка ушла в пуховую подушечку. Младенец, смешно, как для поцелуя, выпячивая губки, сладко зевнул. И на кагана весело глянули темные, нежно и без просветов выстланные изнутри — с того же, наверное, смородинового куста — глазенки.
— Кто она тебе?
— Правнучка.
Каган еще пристальнее взглянул на русскую.
— На моих руках крови нету. Я в своей жизни никого еще не убил, — сказал, обращаясь уже как бы не к старухе, а к девочке.
— Твои руки пахнут деньгами. Большими, — после паузы и с расстановкой ответила ведьма.
— Вот это другое дело! — весело воскликнул каган и, потрепав их, положил под обе румяные со сна щечки по золотому.
— Вот это другое дело, старая! — повторил, сияя, как Георгий Победоносец, очами. — Спасибо за воду — помереть не дала.
И быстро двинулся к выходу.
Моршанская, выученная, промолчала.
На исходе третьей недели по выходу из Саркела, осторожно пробираясь подбрюшьями поволжских народов и нарочно пройдя, с усиленной и открытой вооруженной охраною, что уже более напоминала экспедиционный корпус, порядочным куском Булгарского царства, каган взошел на волжский берег.
Волга-матушка!
Он долго стоял на родном берегу, овеваемый чудесным летним приречным ветерком, вглядывался в блиставшие золотыми, солнечными оспинами тихие воды внизу, и ему было странно, что кто-то еще, еще какие-то чужие и многие-многие люди считают эту великую реку своею и тоже родной. За его спиной приглушенно гомонил с дороги придворный и армейский табор, а у причала тихо покачивалась царская — его же — роскошная флотилия, уже третий день дожидавшаяся в условленном месте повелителя рек, земель и морей, чтоб надежно и нежно, по-матерински снести его к тронному Итилю.
И вот вновь раздался телефонный звонок — ещё одну мою тетку понесли на бугор. Туда, где весной пятьдесят первого или пятьдесят второго причалил крылатый сияющий ковчег, не то сверзившийся — грехопадением — из рая, не то готовившийся перевозить туда души усопших моих односельчан, благо что здесь же, рядом с кладбищем, неподалеку, находится и скотомогильник: Никольская степная человеческая душа и переселяться согласна только в обнимку с душою своей возлюбленной скотинки и так рьяно там, в раю, готова ухаживать за нею, что никакие катышки-лепехи, даже если скотиньи души, в отличие от человеческих, не совсем бесплотные, никакая антисанитария этому самому раю небесному не грозят.
Носят тёток, потому что дядьёв уже почти не осталось. Один только Вася-Вася-Брэ-кэ-кэ, тридцать седьмого года рождения, младший из некогда многочисленных Гусевых, накрытый на первом году жизни младенческой и с тех пор, как неумело взнузданный конь, поджимающий, касаясь раскаленной земли, словно пуантой, одним только носочком кованого ботинка, правую ногу и, тараща огромный, красивый и вечно испуганный глаз, задирающий куда-то вправо и вверх, так что вязы трещат и жила выпукло выпирает, голову. Фамильную, из единого продолговатого бруса сделанную и крепко, по-офицерски посаженную, но — неблагополучную. Чего-то в ней там, после младенческой, не хватает. Детство в ней, как в сосновом полом скворечнике, зажилось — даже на седьмом десятке.
Вот это и есть мой последний, если считать по прямой линии, двоюродный дядька в Николе. Сам — её всеобъемлющая метафора.
Откуда взялось у нас, в глухоманной Николе это чужестранное слово и даже не слово, а возглас, что ли, звукоподражание: «Брэ-кэ-кэ»? По-моему, так американцы не то выкликают, не то прогоняют дьявола. Если Вася силился что-то сказать и у него не получалось или его не желали слушать, он, багровея, нетерпеливо возглашал:
— Брэ-кэ-кэ!
Ничего дьявольского в нем, смирном и робком. Это он скорее сам изгоняет дьявола изнутри.
Вот он один и остался: ни тёток моих теперь нету в Николе, ни других дядьев. Все — на бугре, в ожидании сияющего дюралевого аэроплана.
— Брэ-кэ-кэ!.. — предупреждает о чем-то Вася.
На сей раз снесли Полину.
Ту самую, которой, казалось, и сносу не будет. Полину Андреевну. Казачку, атаманшу, не боявшуюся даже самого Ивана Никаноровича, что тридцати пяти лет от роду, уже имея своих четверых на руках, взяла в семью еще и пятого, меня то есть. При этом не будучи мне прямой родственницей; она ведь, если помните, просто жена моего двоюродного дядьки. Не меньше, но и не больше — теткою мне была номинальной, по званию, а не по крови. Но приютила и обогрела, как могла — наравне со своими четверыми малыми.
И вот и её снесли. На семьдесят девятом году, лет на тридцать мужа своего пережила — так в нашем роду часто бывает.
Скоро мне и в село заезжать не надо будет, только на кладбище, что все больше становится единственным средоточием всего мне некогда родного и близкого. Все мы уже в ожидании посадки и перелёта.
Но из всех наших на кладбище у меня лежит, пожалуй, больше, чем у кого-либо.
Потому что я — посетитель (а может, и жилец) сразу двух кладбищ. Существующего и того, что давно уже сровнено с землёй и подернуто травой забвения — полынью. Летом по этому кладбищу, вернее по этой части кладбища пройти страшно: после каждого шага из-под ног разноцветными сухими залпами брызжут мириады цикад и кузнечиков. Подошвами чувствуешь, что идешь не по мертвому, а по живому, жалобно хрустящему причем каждый шаг отзывается столь высокими — из подземелья-то — нотами, что хоть уши зажимай.
Когда-то в селе было несколько кладбищ, во всяком случае на моей памяти — два. И остатки, останки одного из них в виде двух-трех бугорков с косо, как у терпящих бедствие устаревших подлодок, торчащими гнилыми антеннами сохранились до сих пор — на той окраине села, что ближе к Ново-Романовке и Дудаковке, да и к городу, к Буденновску-Святому Кресту, тоже. Из чего я заключаю, что во времена «местечка Стрепетовки» это и был единственный здешний погост. Он в явно большем притяжении у села, как бы в сельской широкой пойме: не на отшибе, не на косогоре, а в обихоженной долине, выкроен по-свойски прямо у полей.
Кладбище же, о котором шла речь вначале и которое стало сейчас практически единственным, в куда более диком, не благостном месте и вынесено из села строго на восток. Выселки в выселках. И корни имеет вовсе не православные: полынные, типчаковые, золотой и верблюжьей колючек суровые корни. Входишь в него через наспех сваренные железные ворота — думаю, такие встречаются все же не в раю, а в аду — и долго-долго бредёшь потом, боязливо вытаптывая несметную травяную чешуйчатокрылую звонницу, среди которой сегодня и саранчу встретить не новость, по совершенно голому пустырю, пока не наткнешься на окантованную железом небольшую бетонную плиту с выведенными на ней, еще по пластилиново-мягкой заготовке, пальцем непонятными арабскими словами. Впрочем, не всякий и наткнется на эту самопальную плиту — только тот, кто знает.
Я знаю. И натыкаюсь на нее регулярно. Даже если иду глубоко задумавшись и не обращаю внимания ни на что вокруг, даже на беснующуюся оркестровую яму под ногами.
Чем глубже задумываюсь — тем вернее на неё натыкаюсь.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
Похожие книги на "Хазарские сны", Пряхин Георгий Владимирович
Пряхин Георгий Владимирович читать все книги автора по порядку
Пряхин Георгий Владимирович - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.