Рейс - Лойко Сергей Леонидович

– Что? – спросил Офтальмолог, стряхивая ладонью влажные крошки от сухаря с тонкой серой губы. – Плевать в лицо не будем, а? Кина не будет? Лбом в лоб пробовать тоже не будем, нет? Неинтересно с тобой, Алехин. Даже лягушка, когда ей в жопу вставляешь соломинку и надуваешь, старается хоть лапками подергать.

– Как ты меня вычислил, Сыромятников? – тихо спросил Алехин.

– По запаху, Сережа, по запаху, – Офтальмолог улыбнулся серыми губами. – Я с детства плохо вижу. Инвалид по зрению. А вот слышу и особенно запахи чувствую хорошо. Как волк. Я не помню лиц. Но помню номера и запах каждого номера. Тебя не удивляет, что я тебе по имени? А может, ты уже привык на Юру отзываться? Ну, я и так могу, ты только скажи.

Алехин промолчал. Редкий случай, когда он просто не знал, что сказать. Головная боль отдавалась в глазах. После такого нокаута боксеры до следующего матча год приходят в себя. Алехин знал, что времени у него гораздо меньше. Дай бог, если один день.

– Я после того волжского купания в твоей теплой компании залег на дно. Не на речное, как ты уже понял, а у одной подруги, – между тем продолжал Офтальмолог. – Рыжей, кстати. Она теперь номер восемьдесят семь, если я не ошибаюсь. Хотя…

Он стал загибать пальцы, делая вид, что считает про себя. Дойдя до конца первого десятка, махнул рукой, словно сбился со счета, и вернулся к тому, с чего начал:

– А ты ведь попал в меня, Соколиный Глаз. Сквозное ранение в правый бок. Прямо под печенью. Чуть повыше – сантиметр-два, – и кормил бы я сейчас окуньков. Ты мне теперь литр крови должен, не меньше.

Офтальмолог вернулся к столу и вновь громко глотнул из кружки.

– А чего ты не спрашиваешь, откуда я твое имя знаю? – продолжил он, вновь усаживаясь за стол. – У тебя ведь в паспорте Жданов написано, а другого нет. Так вот. Долгая, в общем, история, но я тебя вычислил, мент, уже давно. И домик твой, малюсенький такой, на скудную ментовскую зарплату нажитый, тоже нашел. И девочек твоих наблюдал пару раз. Ждал, когда подрастут. Ты ведь знаешь мои строгие моральные ограничения, Алехин. Ребенок моложе десяти лет – табу. Я не педофил долбанный.

Он снова отхлебнул из кружки и продолжил:

– Думал, лет через семь-восемь познакомлюсь с ними поближе. А вы всей веселой семейкой в один божий день взяли и исчезли, словно испарились. Ну, теперь, раз ты, Сережа, вернулся ко мне навсегда, то могу тебя заверить: обязательно найду их и передам от тебя последний заботливый родительский привет.

– Не найдешь, – Сергей сдерживал себя как мог, стараясь говорить как можно более ровным тоном. – Их больше нет. Они погибли в июле. Разбились в самолете. Тут, рядом.

– Соболезную, если не врешь. И себе соболезную. Такие симпатичные девочки, обе – вылитый папа. И мама ничего. Жаль, не рыжая.

– Ее тоже нет. Они вместе разбились.

– Так вот, значит, зачем ты здесь, Алехин. Ты, значит, по поводу самолета? А я, значит, тебе под руку подвернулся? Ну, никак и никуда мне от тебя не деться, Алехин. Мы с тобой, как сиамские близнецы. Пора уже решать этот вопрос хирургически. Не хочется расставаться так рано, но пора.

Офтальмолог взял со стола здоровенный тесак и вновь подошел к Алехину. Тот инстинктивно зажмурился. Попытался вспомнить бабушкину молитву, но даже первые слова «Отче наш» вылетели у него из головы.

– Что такое, кум? – Офтальмолог засмеялся. – Ты чего так испугался? Я ж не маньяк какой. Уже и пошутить нельзя?

Укоризненно качая головой, маньяк развернулся и со смехом бросил тесак под стол. Алехин сглотнул слюну и спросил, чтобы перевести разговор:

– Так кто сбил самолет?

– А ты никому не скажешь? – продолжал хихикать Офтальмолог. – Ладно, по старой дружбе открою самую секретную военную тайну. Русские сбили. Наши с тобой соплеменники. Притащили для этого дела целый «Бук» из Ростова. Знаешь, есть такой ракетный комплекс «Бук»? Сам не пойму, на фига им это надо было.

– А ты здесь с какого боку? – продолжил расспрашивать Алехин.

«Время. Самое главное сейчас – выиграть время».

– Как с какого? Забочусь о подрастающем поколении. Ты знаешь, Алехин… Ты ведь не сомневаешься, что я – маньяк. И редкостный причем, да? Меня еще в «Книгу рекордов Гиннеса» занесут. Ну, типа, посмертно, да? Только давай обойдемся без унижений и оскорблений, уважаемый. Вот член один КПСС, товарищ Чикатило Андрей Романович, так тот – да, классический маньяк. Из учебника сексопатологоанатомии. Слышал о такой науке? Нет? И правильно. Я сам ее придумал. Так вот по этой моей лженауке Чикатило – всем маньякам маньяк. Унылый, правда, до блевотины, и людоед голимый к тому же. Как будто нельзя пельменей отварить или, там, колбаски купить… Впрочем, в его время, может быть, и нельзя было. Критиковать легко. Ты вот сам попробуй. У Чикатилы сраного – пятьдесят три номера, а у меня – на сотню больше. А ты вот все равно считаешь, что я – такой же, е…нутый на всю голову маньяк, да, Алехин? Признайся. И неведомо тебе, дорогой мой опер-попер, что у меня – миссия, камарад Жданов. Мис-си-я! – Сыромятников поднял правую руку и выставил указательный палец. После чего посмотрел прямо в глаза Алехину и задал вопрос: – Вот какая у тебя, полковник кислых щей, миссия на этой планете?

– Ты прав, никакой, – согласился Алехин, больше для того, чтобы успокоить разошедшегося не на шутку психопата. – А форма тебе зачем?

– Так я теперь ополченец-доброволец. Прапорщик при штабе бригады. Снабженец я. Спец по «у кого что плохо лежит». Машина, пропуск. Туда-сюда. А детишки тут разные под ногами путаются день и ночь. Присмотру никакого. Одно слово – война. Кто-то же должен о них позаботиться, да?

Не дождавшись ответа, Сыромятников продолжил:

– Я сначала очень злился на тебя, Алехин. Два года из норы не вылезал. Рану зализывал. Извелся весь. Это ведь как наркотик, Алехин. Как наркотик. Еще хуже. Это я тебе говорю.

– И давно ты здесь?

– А тебе что за дело? – вдруг насторожился Сыромятников. – Ну, второй месяц пошел. И что?

– Ничего. – «Время. Время…» – Так какая у тебя, говоришь, миссия?

– Простая! Трехзначное число.

– А у тебя разве не трехзначное уже?

– Трехзначное, да не то.

– А какое тебе надо?

– Чтобы как в книге.

– В какой книге?

– В главной, – Офтальмолог поднял со стола засаленный, потертый томик и показал его Сергею. – Впрочем, ты не поймешь, Алехин. Но подсказку заслужил. Какие три цифры бандиты твои для понта на номерах своих тачек возят?

– Три шестерки, что ли?

– Приз в студию, Алехин! Вы отгадали число зверя! Получаете еще час жизни! А я пока пообщаюсь тет-а-тет с рыжей красавицей, женщиной моей мечты.

– В той комнате?

– Точно, а как ты угадал? Вот ведь не пропьешь ментовское мастерство. А нюх, как у собаки, а глаз, как у орла… Помнишь такую песню, Алехин? Кстати, какой глаз у тебя, как у орла? Левый или правый? Ты ведь знаешь, что я не из пустого интереса спрашиваю.

Алехин промолчал. Песню из мультфильма про бременских музыкантов он помнил очень хорошо. Ее любил напевать Антон Слуцкий, когда у него было хорошее настроение – будь то грамотно проведенная облава на наркопритон в Ебурге или работенка непыльная от Жени Книжника уже в Москве.

– Ты не ошибся, мент, – Офтальмолог смел рукой со стола крошки и положил на него томик Евангелия, замызганный донельзя. – В той комнате отдыхает одна девушка. Как ты должен был уже догадаться, рыжей масти. И американка при этом. А-ме-ри-канка, Алехин! Не баба Люся из сельпо. А импортный товар! Ну, правда, не мог себе отказать. Понимаю, имидж страны перед проклятым Западом мараю. Но все равно спишут на бендеровских хохлофашис­тов. И тебя туда же спишут.

– А зачем тебе я, Сыромятников? Ты себе только статистику попортишь.

– Ты прав, Алехин. Я не по этой части и ничего с тобой не сделаю. Пальцем не коснусь. Только глаз заберу, если не возражаешь. Так, на память. Мы же с тобой не чужие люди.

Сергею показалось, что, произнеся последнюю фразу, Офтальмолог подмигнул ему мертвым глазом.