Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87

…Саврасов смотрел с усмешкой — то на нее, то на Виктора Антоновича. Допер? Сообразил, на что Неживой намекает?

Она взбунтовалась:

— Отлично! Верю! Но с какой стати, блин, здесь сидит — этот? Если все так важно, зачем он нас слушает? Противно же — при нем!

— Пусть сидит. Мне нужен свидетель.

— Свидетель? Чего?!

— Того, что ты согласилась добровольно убить плод.

— Во-первых, не согласилась. Во-вторых, что, и это важно?!

— Согласие, детка, основа нашей работы. Добровольность — как известь в бетоне, без нее все рассыпается.

— Да я не про добровольность! Я про этого! — она ткнула пальцем в сторону Саврасова. — Свидетель-то зачем?

— У твоего уважаемого отчима тоже есть настоящий хозяин, хоть он об этом и не подозревает.

— Вы сумасшедший? — прямо спросил Саврасов.

Неживой неспешно подошел к нему, развернул коляску — и… дал калеке пощечину. Тот успел среагировать с запозданием: руку не перехватил, лишь отдернулся. Ладонь прошла не по щеке, а скорее по рту.

Винч вскочил и зарычал. Неживой вернулся к Елене:

— Полегчало?.. Этот пидарас опять какие-то козни строит, теперь уже против меня. Я это чувствую так же ясно, как скопление газов в моей прямой кишке. Не забывай, он появился здесь не случайно. Разве ты не видишь, насколько он отличается от прочих свиней, которых вы режете и крошите? Так что смирись… пока.

— О каких «возможностях» вы говорили, Виктор Антонович? — спросила Елена, демонстративно сменив тему. — О какой-такой особой судьбе?

— Тебе уготована власть, которую ты себе даже представить не может. Мне тяжело это признавать, но меня, к примеру, ты превзойдешь по всем параметрам, явным и скрытым. А я, не хвастаясь, многое могу… Взросление начнется лет с восемнадцати-двадцати. Пока тебе придется побыть обычным человеком. Вернее, просто человеком… Ну что, едем завтра в больницу?

— У меня будет дочь. А вы — идите, пожалуйста, на фиг. Будьте так любезны.

Елена вновь села за стол, подвинула к себе блюдо с нарезанными помидорами и принялась их есть, макая ломтики в открытую солонку.

Неживой повернулся к Саврасову и произнес яростно:

— Торжествуешь?

Затем Елене:

— Посмотри, посмотри как он радуется! Отец с дочерью не могут договориться, а ему — в кайф!

Елена вскочила, опрокинув стул… Сильный был аргумент. Ее упрямство наконец-то дало трещину…

И тут в дом вернулся Балакирев.

…Вадим протопал в гостиную, в чем был, не раздеваясь и не снимая обуви. Жидкая грязь, стекавшая с его ботинок-«берцев», тянулась за ним цепочкой следов, — по паркету, по ковру. «Видно было, где он шел», рыцарь во гневе. Скотина невоспитанная…

Он и в разговор ворвался, как жлоб: ни тебе «доброго дня», ни «приятного аппетита».

— Короче! — объявил он. — Я все знаю!

Он обращался к Неживому. На Елену не смотрел.

— Кор-роче… — с наслаждением повторил Виктор Антонович. — Это здорово, когда человек хоть что-то знает.

— И про нее, и про тебя!

Виктор Антонович нахмурился.

— Я могу тебя заставить выйти на улицу и войти, как положено. Я могу заставить тебя вылизать это дерьмо языком. — Он показал на грязные разводы. — Но тебе сегодня повезло. Я об одном прошу : подумай как следует, прежде чем еще раз мне «тыкнуть».

— Что ты «знаешь», батхед? — вмешалась Елена.

— То!

— Что?

— Ни к какому репетитору вы вчера не ездили! Ребята проследили за тачкой! Сегодня я сходил на Маросейку, в это ваше гнездышко. Побазарил с горничной…

— А чего сразу-то ко мне не прибежал? — с оскорбительным спокойствием сказал Виктор Антонович. — Вчера ж следили, не сегодня. На двух машинах, сначала на потрепанном «Фольксвагене-джетте»… подожди, посмотрю номер… — он вытащил смартфон — У меня все записано… бэ — сто пятнадцать — эн-о, семьдесят седьмой рус… я и говорю, рухлядь. На Покровке «Фольксваген» отвалил, зато остался четырнадцатый «жигуль», номер «а — три-два-три — эм-ха», девяносто седьмой регион…

Балакирев растерялся на мгновение:

— Вы их засекли?

— А чего там засекать? Корявая и тупая работа. Я смеялся.

— Ты смеялся??? — громыхнул жених. — Будешь плакать!!!

В глазах у него больше не было разума. Неживой поиграл плечами.

— Усохни, малыш, не позорься.

— Что, на блядей у бобика больше не сто И т?! Малолеток бычкуем?!

— Вадька! — крикнула Елена, вставая между мужчинами.

Балакирев ее оттолкнул:

— А ты… ты… За что ты меня, Ленка?!

Да уж, сцена ревности была хороша! Обманутый жених молча шагнул к столу, взял пальцами кусок ветчины и остервенело запихнул его себе в рот. Проглотил, не жуя. Некоторое время осматривал натюрморт из столовых приборов, барабаня пальцами по столешнице. А потом…

Потом он ловко подхватил тарелку с рыбной солянкой, оставшуюся от Елены, и выплеснул содержимое на соперника.

Солянка была безнадежно остывшей. Более того, ингредиенты, ее составляющие, не горючи. Однако в комнате полыхнуло; ох, как же полыхнуло! Настоящий взрыв!

Неживой занял вдруг все пространство, обратившись в огромный, бесформенный сгусток силы. Движения его не фиксировались глазом: так, мелькание какое-то. Зато отлично было видно, как летает от стены к стене здоровяк Вадик, с каждой секундой все более похожий на тряпочную куклу.

Отчаянно гавкал Винч.

— Виктор, стой! — надрывалась Елена. — «Аккорд» накроется! В Швейцарию!

И последний из этих выкриков подействовал. Картинка замерла. Балакирев лежал, распластанный по полу, а над ним, широко расставив ноги, громоздился Виктор Антонович с отведенным для удара кулаком.

— Ведь убил бы, — глухо сказал он. — Детский сад. Вы что, не понимаете, что меня нельзя доводить? Остановился в последнюю секунду… а мог бы не остановиться… кретины…

Он медленно опустил руку. Лицо Балакирева быстро наливалось сочной синевой, а сам он был весь измятый, свалявшийся, маленький. Куртка разорвана, один ботинок слетел. Он задвигал распухшими губами:

— Простите… меня…

— Ты хоть знаешь, кого ревнуешь?

— Больше не буду…

Неживой взял его за отвороты куртки, приподнял и каркнул:

— Я — ее отец! А она — мне дочь!

— Вы? — оглушенно спросил Балакирев. — Отец?

— Не знал? Родной! Биологический! И чем, по-твоему, мы в гостинице занимались?

— Н… не знаю…

— И правильно! Никого не касается, где и чему я обучаю свою дочь!

— А ребенок тогда от кого?

— Ни хера себе — «от кого»! В отказ идешь, мудила?

— Мы же, это… с презиками…

— Я не знаю, как вы там, со свечкой не стоял. Вспоминай! Стопроцентной гарантии даже «презики» твои не дают.

Жених начал послушно вспоминать и, похоже, вспомнил что-то подходящее, — или убедил себя, что вспомнил, — потому как синюшная морда его словно осветилась изнутри. Неживой удовлетворенно закончил:

— Ты, козявка, должен не болтом тут трясти, а доверять будущей жене! Ты даже говешки ее не стоишь, запомнил?

Балакирев перевернувшись, встал на четвереньки. Потом на колени. И так — на коленях — пополз к Елене.

— Прости, ласточка, — бормотал он. — Я вас с пацаном на руках буду носить. Я не предам. Отвечаю. Не то, что мой папаша…

Елена смотрела на него с отвращением. «Пацана» ему подавай, «отвечает» он…

— Виктор, я согласна, — сказала Елена. — Вези меня в свою больницу.

…В гинекологическом кресле было холодно и жестко, причем, холод особенно досаждал. Ночная рубашка, а также две пеленки (под задницей и под головой) даже иллюзии комфорта не создавали. И никакой тебе подушки. Но главное — это поза. Расставленные ноги лежали на подставках, на босые ступни медсестра надела стерильные бахилы… Именно из-за позы остроумные дамы называют гинекологическое кресло «вертолетом». Ладно бы вот так — перед мужиком. Когда же вокруг — несуетные и бесполые спецы, видящие в тебе лишь пациента, а не человека, тут уж не просто застесняешься, тут попросту испугаешься…

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87