Моя сумма рерум - Мартин Ида

Увидев его, Лёха тут же пробрался со своего ряда, сел рядом на корточки, и они стали что-то живо обсуждать. А когда Наталья Сергеевна, заметив это, показала им кулак, Лёха бегом выскочил из зала. Всё то время пока они шептались с Лёхой, Трифонов не переставал пристально следить за Зоей и Яриком.

Минут через десять Криворотов вернулся со спортивной сумкой в руках. Пробрался по стеночке к сцене и скрылся за кулисами. Вскоре, после того, как скучная десятиклассница хорошо поставленным, но совершенно невыразительным голосом допела «My heart will go on», ведущий как-то подозрительно похрюкивая объявил:

— Миронова Зоя, одиннадцатый «А» с песней «Останусь».

И в ту же минуту на сцене появилось нечто в длиннющем алом платье и нелепом черном парике с тугими кудрями. По залу прокатился ропот недоумения, а за ним лёгкий смешок. Я во все глаза уставился на это чудо природы и никак не мог сообразить, что происходит. Зоя тоже, у неё в прямом смысле челюсть отвисла, потому что она так и застыла с вытаращенными глазами и открытым ртом.

«Чудо» с самым серьёзным, даже трагическим выражением лица, вразвалочку вышло на середину сцены. Но синие глаза так светились, что их невозможно было не узнать.

В области груди платье на Лёхе грозилось вот-вот разойтись по швам, а снизу волочилось бесформенной тряпкой.

Меня начало тихо потрясывать от смеха.

— В конце тоннеля яркий свет слепой звезды, — затянул он высоким женским голосом, поднося руку к бровям и пристально вглядываясь вдаль, словно высматривая в зале эту самую звезду.

— Подошвы на сухой листве оставят следы…

Он был очень хорош в этом своём новом образе.

— Еще под кожей бьется пульс и надо жить…

Дятел не прекращал ёрзать. Два раза даже попытался встать, чтобы посмотреть, но на него тут же зашикали сидящие за нами.

— Это же Лёша? Наш Лёша, да?

Тут я не выдержал и уже начал смеяться в голос.

— Останусь пеплом на губах,

Останусь пламенем в глазах,

В твоих руках дыханьем ветра… — с чувством продолжал Лёха, обращаясь к первым рядам.

— Парик поправь! А то потеряешь! — вдруг очень громко выкрикнул кто-то из семиклашек.

Зал грохнул от смеха.

— Это у тебя парик! А у меня все естественное! — уязвленно парировал прямо в микрофон Леха, но съехавшие набок кудри поправил.

— В конце тоннеля яркий свет, и я иду… — намотав на свободную руку подол, он спустился со сцены и пошел по проходу, как бы в «конец тоннеля».

Народ рыдал. Все ряды тряслись от хохота так, что пол мог не выдержать и провалиться.

С растерянным непониманием Лёха вглядывался в лица зрителей, мимо которых проходил, типа: Над чем тут ржать? Грустная же песня.

Но дойдя до Трифонова, счастливо расцвел и, оставив тщетные попытки держаться серьёзно, точно девушка, с показной нежностью, опустился ему на колени.

— Не плачь, я боли не боюсь — ее там нет…

Тифон рассмеялся, но тут же бесцеремонно выпихнул новоиспеченную диву обратно в проход и смачно шлепнул вдогонку по заду. Криворотов радостно подскочил и обнадеженно допел:

— А может, я с тобой останусь…

Дятел мелко вибрировал вместе с лавкой, будто у него снова приступ случился, Зоя рыдала, уткнувшись в Ярова, мелкие дети корчились, учителя вытирали слёзы, старшие классы сползали с кресел. На лицах Лёхиных восьмиклассниц, девятиклассниц и десятиклассниц застыло выражение неописуемого восхищения. Хохот зала уже полностью заглушал саму песню. Но Криворотов, не сдаваясь, доорал:

— Я для тебя останусь светом.

Однако эти слова были уже неразличимы за общим бешеным ржанием.

Зал аплодировал стоя.

Торжественное мероприятие превратилось в цирк.

К Лёхе подошла организаторша концерта, что-то сказала, и через минуту, вспотевший, но сияющий, он снова появился на сцене, уже без своего дурацкого прикида.

— Ладно. Меня просили ещё раз и по-нормальному.

И он снова стал петь ту же песню, но уже без глума. Пел очень хорошо, только серьёзно слушать больше никто не мог.

Под это всеобщее оживление Трифонов вдруг встал с места, подошел к ряду, где сидела Зоя, и поманил её рукой. Но Зоя помотала головой, показывая, что подходить не хочет. Он ещё раз позвал. Но она снова отказалась.

— Выйди поговорить на пять минут, — крикнул он.

Но Зоя с растянутыми в издевательскую улыбку губами в очередной раз замотала головой.

— Миронова, подойди по-хорошему! — шлёпнул ладонью по спинке ближайшего стула, и сидевший на нем парнишка благоразумно предпочел свалить.

Тогда Зоя взяла и специально пересела на колени к Ярову, спиной к Тифону, чтобы даже не смотреть в ту сторону.

Лёха пел.

Пятна на лице Трифонова разгорелись, словно в приступе лихорадки.

К нему подскочила Наталья Сергеевна и начала выпихивать. Но он не уходил, упрямо намереваясь пробраться к Зое. Ещё несколько человек с этого ряда по-тихому слиняли. Наталья Сергеевна, громко крича: «Сейчас же уходи!», вцепилась ему в локоть. Раз пять так повторила. Но, перекрикивая её, Тифон хрипел: «Миронова, иди сюда!». На Лёху уже никто не смотрел.

Зоя же, закрыв уши ладонями, и сжавшись, как напуганный бельчонок, продолжала сидеть спиной.

Яров широко раскинул руки на спинки стульев и с победной ухмылкой показал Тифону средний палец. Трифонов рванул вперед, Наталья Сергеевна рухнула на стул.

Девчонки, оказавшиеся между ними в ряду, завизжали. Музыка выключилась. На помощь математичке уже бежали обжешник и Полтинник.

— Ты чё, Миронова, реально деньги взяла? — заорал на весь зал Тифон, когда понял, что его сейчас будут выводить.

Но Зоя не повернулась.

— Коза продажная! Шкура рыжая. Чтоб тебе эти деньги поперек глотки встали.

И прежде, чем мужчины его схватили, развернулся, и сам вышел из зала.

Дятел оказался прав. На редкость занимательный концерт получился.

Мероприятие свернули, быстро прогнав две последние песни, на исполнителей которых никто уже не смотрел. Все обсуждали Трифонова и немного Лёху. Я же сидел и осознавал, что очень сильно соскучился по ним. По нашим прогулкам, по болтовне, по нескончаемому позитиву, который, не смотря на всевозможные траблы, вошел в мою жизнь. По стойкому ощущению надежности и уверенности в них самих и завтрашнем дне. Никогда прежде я так не привязывался к людям, а уж тем более за такой короткий срок.

А тут ещё и Дятел «подогрел».

— Жаль, что ты больше с Лёшей не дружишь. С ним весело, — печально вздохнул он, должно быть вспомнив вписку у Малыгина и «коктейльную вечеринку» в клубе.

— Жаль ему, — проворчал я. — Если бы ты меня тогда не сдал, я бы с ними не поругался.

— А хочешь, я прямо сейчас подойду к Лёше и скажу, что ты готов помириться?

— Ещё чего! Сам подойду.

Я догнал Криворотова возле столовой. Окликнул с лестницы, он остановился и обождал.

— Ты офигенски выступил.

— Спасибо.

— Тебя Зоя просила?

Лёха усмехнулся:

— Ну, конечно, она попросит. Так, просто, решил приколоться немного. Повеселить. А то она не в себе последнее время. Думал, поржет, подобреет. Но не сработало, — и тут он вспомнил, что мы с ним в ссоре. — А тебе чего?

— Слушай, Лёх, давай мириться? Я на ЛЭП тупо протормозил. Растерялся. Столько всего произошло. Прости.

— Хорошо, — охотно откликнулся Лёха, и я понял, что он давно не обижается. — Но с Тифоном разговаривать пока не советую. Он сейчас бешеный. Видел же, что было. Зойка его до ручки довела.

Тут к нам на всех парах подлетела завуч:

— Криворотов, быстро к директору. Полиция приехала.

— А я-то что? Трифонов сам пришел. И ушел уже минут пятнадцать назад.

— Трифонов тут ни при чем. По твою душу полиция. Боже! Что мне с вами делать? Если вдруг этому делу ход дадут, Марию Александровну точно снимут. Как ты мог, Криворотов?

— А чё я мог-то? — Лёха недоумевал.

— Шурочкина на тебя заявление написала.

— В смысле?

— В самом прямом. Что ты её склонил к… Принудил к… А ей пятнадцать, между прочим. Мама её тоже здесь. Короче, катастрофа!