Дитя эпохи - Житинский Александр Николаевич

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91

Босфор – Средиземное море

Генерал пришел в каюту с биноклем на груди. Бинокль он отобрал у капитана.

– Бос-фор! – произнес он тоном воинской команды.

Спросонья я вскочил с койки и вытянул руки по швам. Михаил Ильич повернулся через левое плечо и потопал на палубу. Лисоцкий потрусил за ним. Черемухина в каюте не было. Он уже вторые сутки сидел в коктейль-баре и тянул через соломинку что-то прозрачное разных цветов. Видимо, тренировался для дипломатических раутов.

Я вышел на палубу. Туристы стояли у борта плотными рядами и глазели на берега Босфора. Слева был Стамбул, справа Константинополь. Кажется, именно так, но не ручаюсь. Минареты торчали из города, как пестики и тычинки. Верхушки минаретов были глазированы наподобие ромовых баб. Турки размахивали рукавами халатов и кричали что-то по-турецки. Туристы с удовольствием фотографировали незнакомых турок. Генерал строго смотрел в бинокль на Константинополь.

– Условия рельефа благоприятны для высадки десанта, – сказал он Лисоцкому. Тот кивнул с пониманием. Тоже мне, десантник!

Меня кто-то обнял за плечи. Это был Черемухин. Он плакал.

– Петя, пошли со мной! Не могу больше один! – сказал он.

Пока «Иван Грозный» шел по Босфору, мы опустошали коктейль-бар. Когда мы с Черемухиным, покачиваясь, вышли на палубу, под нами было Мраморное море. Маленькое такое море, нисколько не мраморное, а обыкновенное, да еще с нефтяной пленкой на поверхности.

В это море и упал генерал. Лучше бы он упал в наше, Черное.

А вышло так. Пока мы с Черемухиным тихо пели «Раскинулось море широко...», Михаил Ильич забрался в одну из спасательных шлюпок, нависавших над водой слева по борту. Он потрогал там какие-то крепления, выпрямился и крикнул:

– Боцман! Почему шлюпка плохо зафиксирована?

Шлюпка, и вправду, была плохо зафиксирована. Она качнулась, как детская люлька, генерал взмахнул руками и полетел за борт. Падая, он успел еще что-то сказать.

Лисоцкий, который торчал рядом со шлюпкой и благоговейно наблюдал за действиями генерала, мигом накинул на шею спасательный круг и полетел следом, как подбитая птица. Он сделал тройное сальто, потеряв при этом круг, и упал в Мраморное море.

Брызги поднялись выше полубака. Может быть, даже выше бака.

Мы с Черемухиным, обнявшись, перегнулись через перила. Сзади по борту плавали отдельно генерал, Лисоцкий и спасательный круг с надписью «Иван Грозный». Генерал плавал правильным брассом, а Лисоцкий немного по-собачьи. Слева и справа от нас уже прыгали за борт матросы со страшными ругательствами сквозь зубы в адрес генерала. Получилось массовое купание.

Неразберихи было порядочно. Пока спускали шлюпку, с которой ухнул генерал, тот успел спасти Лисоцкого. Матросы тоже спасались попарно. Сверху это напоминало фигурное плавание. Спасательные круги плавали тут и там, как бублики. «Иван Грозный» застопорил машины, и шлюпка принялась подбирать купающихся.

Над нами с заинтересованным видом пролетел американский вертолет. Генерал погрозил ему пальцем из шлюпки. Потом он взобрался на борт по веревочному трапу и ушел в каюту переодеваться. Туристы устроили Лисоцкому овацию. Мокрые матросы развесили свою одежду на вантах, отчего «Иван Грозный» стал похож на парусник. И мы поплыли дальше.

Утомительное это занятие – добираться до Средиземного моря! Туристы останавливали меня на палубе и жаловались на обилие впечатлений. Будто я их гнал в этот круиз. Сидели бы дома без всяких впечатлений! И то им не нравится, и это не так. «Петя, как это плохо! Все бегом, бегом! Турцию проскочили, Грецию проскакиваем. Впечатления наслаиваются, мешают друг другу. Завидую вам, у вас будет время посмотреть заграницу не торопясь, обдуманно...» И так далее.

Это мне говорила одна дама, одинокая доцент нефтехимического института. Она каждый сезон выезжает куда-нибудь подальше и наслаивает впечатления.

А по-моему, было всего одно впечатление. Это когда Михаил Ильич упал в море. Все остальное я уже видел по телевизору в «Клубе кинопутешествий».

После Дарданелл мы поплыли по Эгейскому морю. Там целая тьма островов. Капитан весь изнервничался, лавируя между ними. На одних островах находились концентрационные лагеря, а на других – виллы миллионера Онасиса. Михаил Ильич все время смотрел в бинокль, надеясь увидеть черных полковников.

А мы, чтобы не терять времени, продолжали допрашивать Рыбку о Бризании. Рыбка приходил к нам в часы, свободные от вахты, заваливался на койку Лисоцкого, положив ногу на ногу, и начинал рассказ. Лисоцкий конспектировал, а Черемухин слушал с плохо скрываемым недоверием. Дело в том, что история Бризании в изложении Рыбки не совпадала с той, которую Черемухин изучал в институте международных отношений.

Первая же лекция Рыбки отличалась ошеломляющей информацией.

– Основал Бризанию русский человек, граф, – сказал Рыбка, выпуская из ноздрей папиросный дым. – Это было в середине прошлого века...

– Чушь! – вскричал Черемухин.

– Не хотите слушать – не надо, – сказал Рыбка, намереваясь подняться и уйти.

– Нет-нет! Рассказывайте, – потребовал Лисоцкий.

– Тогда не перебивайте... Так вот, значит, основал ее граф Алексей Буланов. Кстати, об этом имеются сведения в литературе. Граф помогал абиссинскому негусу в войне против итальянцев. Было у него такое великосветское хобби. Для начала он поездил по Африке и набрал полтора десятка бесхозных племен для своего войска.

– Повторите, сколько племен? – переспросил Лисоцкий.

– Пятнадцать, – сказал Рыбка. – Граф дал им русские имена: москвичи, новгородцы, вятичи, киевляне, ярославцы, туляки и прочие. Ему так было легче ориентироваться. Кстати, я был советником у новгородцев. Хотя сам родом из Ярославля...

И Рыбка продолжал рассказывать историю древней Бризании. Чем-то она смахивала на историю Руси. Когда граф Алексей Буланов разбил итальянцев, он увел свои племена на запад и занялся государственным устройством. Он ввел единый государственный язык и письменность. Разумеется, это был русский язык, на котором, кроме графа, в то время мог объясняться только абиссинец Васька, его ординарец. Граф придумал название стране от слова «бриз», так как был в душе моряком. Он ввел гимн и флаг. Гимном стал любимый романс графа «Гори, гори, моя звезда», а флаг он скроил собственноручно из подкладки шинели, украсив его изображением пятнадцати звезд и своим дагерротипом в центре.

– Что это такое – дагерротип? – подозрительно спросил Черемухин.

– Фотографический портрет, иными словами, – сказал Рыбка, потягивая «боржоми».

Последней объединительной акцией графа перед отбытием его в Россию стало крещение. Лавры князя Владимира не давали ему покоя. Граф загнал все пятнадцать племен в озеро Чад, сотворил молитву, осенил народ крестным знамением и ускакал по направлению к Атлантическому океану вместе с абиссинцем Васькой.

Граф не учел одного. Крестить народ в озере Чад так же опасно, как водить хороводы по минному полю. Это вам не Днепр. Там полным полно крокодилов. В результате крещения новоиспеченные православные потеряли треть населения и шестерых из пятнадцати вождей. В стране начались междоусобицы.

– Ну, хватит! – закричал Черемухин.

– Хватит, так хватит, – спокойно сказал Рыбка и ушел.

Потом мы долго спорили о Рыбкиных новостях. Черемухин все отрицал начисто, говоря, что Рыбка врун. Лисоцкий подходил к Рыбке более осторожно. Он считал, что Рыбка рассказал нам легенду, затемненную последующей обработкой. Примерно, как в Библии. Я же принимал все с восторгом, потому что мне нравилась такая чудесная страна.

Несмотря на разногласия, мы приглашали Рыбку еще несколько раз. Он сообщил нам немало полезного о Бризании: обычаи, нравы, культура и правовые нормы. Правовых норм было три. Все они были введены еще графом Булановым в довольно лаконичной форме:

1. Не пойман – не вор.

2. На воре шапка горит.

3. Утро вечера мудренее.

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91